щего, что все картины принадлежат хозяину.
Сокки знал, что Хён еще не закончил, но все равно встал из-за стола и направился к выходу.
– Нарисуй мне картину, – крикнул Хён ему вслед.
– Хочешь, чтобы я нарисовал для тебя? – удивленно спросил Сокки, обернувшись. – Но все мои картины и так твои.
– Нет, довольно копий, я хочу настоящий рисунок. С твоей именной подписью.
– Хорошо, обещаю, – улыбнувшись, ответил он и вышел из комнаты.
Хён устало облокотился рукой о пол. На самом деле он часто завидовал одаренному от природы Сокки и порой даже ненавидел его, хоть и дорожил их дружбой больше всего на свете. Это еще больше угнетало Хёна, считавшего себя лицемерным человеком. И сейчас он чувствовал то же самое.
Хён мечтал, чтобы Сокки обвинил во всем хозяина, чтобы испытывал к нему гнев. Это придало бы Хёну хоть немного храбрости – вот тогда бы он смог сказать отцу о намерении бросить работу во дворце. Его подмывало спросить Сокки, неужели тому не обидно видеть столь унизительное отношение, но вопрос так и не прозвучал. Хён еще долго сидел в комнате и смотрел в пустоту.
Прошло несколько месяцев с тех пор, как Сокки начал работать в частной мастерской. Его работы стали приносить больше денег. Примерно тогда же пошел слух, что картины Хо Хёна, сына придворного художника Хо Иля, называют настоящим произведением искусства.
Дважды в месяц в частной мастерской проходил аукцион, от покупателей не было отбоя. Заправлял всем Хо Иль. Первой выставили ширму в жанре чхэккадо[10]. За нее предложили заоблачную цену, и хозяин был доволен началом. На ширме были изображены не только книги, но и очень редкие предметы – например часы. Купивший чиновник сказал, что поставит ее в комнате внука, который начал изучать «Тысячесловие»[11].
Эту ширму тоже расписал Сокки. Но никто об этом не знал – на изображении стояла подпись Хёна.
Хо Иль продавал работы Сокки под видом картин сына. Люди не знали правды, отчего без устали повторяли, что наследник превзошел в мастерстве и отца, и деда, и прадеда. Хо Иль с улыбкой принимал похвалы покупателей, но на душе было неспокойно. Он думал, как было бы хорошо, если бы все картины действительно нарисовал Хён.
На самом деле мужчина несколько раз выставлял произведения сына на аукцион, но покупателей они не впечатляли. Хо Илю было интересно посмотреть на непредвзятую реакцию посторонних людей. Он надеялся, что объективная публика оценит картины иначе, нежели придирчивый отец.
Однако во время последнего аукциона Хо Иль решил не показывать никому произведения Хёна. Люди стали сомневаться, точно ли все картины писал один человек. Другие шутили, что некоторые из них Хён рисовал за стопкой чего-нибудь крепкого. Подобные замечания уязвляли гордость Хо Иля. Одни только мысли обо всем этом заставляли его страдать.
Наступило время следующих торгов. На этот раз выставили картину в жанре цветы и птицы[12]. Когда помощники сняли ткань, закрывавшую полотно, все ахнули.
– Какие яркие цвета и аккуратное исполнение! Цветы, только что открывшие свои бутоны, точно живые, – восторгались одни.
– А птицы? Обратите внимание на птиц! Выглядят так, будто сейчас вылетят из своих гнезд. До чего ж невиданное зрелище, – вторили другие.
Гости продолжали перешептываться, но тут в мастерскую вошел человек. Повисла звенящая тишина.
– Говоришь, твой сын написал? А я вот слышал, что за него картины пишет кое-кто другой. – Голос принадлежал Ким Инсу, еще одному придворному художнику.
– Другой? О чем вы говорите? – нарочито вежливо, но холодно спросил Хо Иль.
– А ты не в курсе? Ходят слухи, у вас в семье есть тайный художник. Выходец из слуг.
– Что за вздор, – ответил Хо Иль.
– Уверен? Верить слухам я не привык, но работы твоего сына в дворцовой мастерской заметно отличаются от этой. Вчера даже ученики академии обсуждали, как Хён устал от объема работ и совсем не старается, а тут такой шедевр.
Хо Иль стиснул кулаки так сильно, что ногти больно впились в ладони. Ким Инсу давно точил на него зуб, но сегодня был настроен особенно решительно.
– Сам знаешь, придворная мастерская отвечает за все картины, отражающие жизнь правителя и государства. Историческая живопись с ее каноном и четкими правилами совсем не похожа на ту, что мы создаем в моей мастерской, – парировал Хо Иль.
– Хорошо. Предположим, один и тот же человек может писать как шедевры, так и откровенно слабые работы. Но что-то я не замечал подобного за твоим сыном. Как на это ответишь?
Люди разинув рты слушали Ким Инсу, продолжавшего свою мысль.
– Был бы рад, если бы Хён пришел на мой день рождения в следующем месяце и зарисовал праздник, – предложил тот.
– Благодарю за приглашение, но сын только недавно получил должность придворного художника, ему еще многому предстоит научиться.
– Просто хочу вдохновить молодого художника на новые свершения. Сам посуди, если он сможет запечатлеть на холсте мой день рождения, все слухи сразу развеются.
Хо Иль опять отказал, ссылаясь на недостаток опыта. Однако Ким Инсу не унимался.
– Что тут такого? – спросил он. – Твои бесконечные отказы могут показаться людям странными. Я вот никогда не верил этим слухам. Мой день рождения – уникальная возможность для твоего сына проложить дорогу в светлое будущее. Когда я своими глазами увижу его за работой, то больше никому не позволю плохо отзываться о нем. К чему переживания? Вы же самая известная семья придворных художников, на вашем счету два парадных портрета главы государства. Мне кажется, злопыхатели просто от зависти пускают грязные слухи.
Ким Инсу расслабленно потирал бородку. Покупатели стали перешептываться: они не понимали, почему Хо Иль продолжает отказывать. Обсуждение становилось все громче, присутствующие ждали реакции хозяина мастерской.
Наконец тот ответил:
– Спасибо, что удостоил моего неопытного сына такой чести. Мы придем.
– Буду ждать, – ответил Ким Инсу, купил картину и ушел прочь.
Когда Хён закончил рассказ, его ледяной десерт полностью растаял. Танби некоторое время сидела в оцепенении и не могла подобрать слова.
– Значит… теперь ты вспомнил все? – осторожно спросила она.
– Нет, этого недостаточно. Я все еще не знаю, что мне надо нарисовать и зачем.
Под грузом воспоминаний Хён ушел в себя. Танби даже предположить не могла, какие чувства бушевали в его душе.
Воспоминание, о котором нельзя говорить
Вечером Хён и Танби снова встретились в магазине. Им обоим нужно было время подумать.
– Разве не странно? Что такое душа? Почему с ее исчезновением умирает и тело? – Хён задавал девушке вопросы, над которыми ломал голову много часов кряду.
Танби сама задавалась подобными вопросами раньше, но подобрать правильный ответ было непросто.
Она какое-то время думала, а затем серьезно спросила:
– Может, душа – сущность человека? И когда она улетает – это значит, что человек выполнил свое предназначение? Ты уже умер, но все равно не знаешь ответа?
– Я умер не окончательно. Будто проснулся после долгого сна, а заснул целых сто пятьдесят семь лет назад. Потом вдруг очнулся в незнакомом мире, должен найти воспоминания и вообще ничего не понимаю.
– А все-таки наши жизни чем-то похожи.
Танби никогда не рассказывала никому о своем страхе. Она боялась расставаний.
Первый раз она испытала это чувство после смерти мамы. Жизнь в тот момент перевернулась с ног на голову. Девушка не представляла, как можно жить без любимых людей, пока не ощутила на себе. Когда роковая весть дошла до Танби, ее мир будто разрушило землетрясением. Позже это чувство накатывало не раз, всегда было болезненно и мучительно.
Танби боялась ночи. Боялась проснуться и встретиться лицом к лицу с темнотой, шептавшей, что любимого человека больше нет на свете. От одной мысли девушку пробирало до мурашек, поэтому она старалась успокоиться, чтобы просыпаться посреди ночи как можно реже.
Способ борьбы со страхом был прост: без переменной икс не будет изменений и в переменной игрек. Если не будет близких людей, то и расставаться ни с кем не придется. Поэтому Танби никого к себе не подпускала.
Но предстояло новое расставание, на этот раз с Хёном. Она боялась его сильнее, чем ожидала вначале. Танби предполагала, что призрака отпустить будет проще.
– Ужасно хочу попросить у мамы прощения, – внезапно выпалила Танби. – Невыносимо больно оттого, что никогда больше не получится сказать ей «прости». Могу сутками не спать, думая об этом.
– Танби, так нельзя, – покачал головой Хён. – Мама любила и ценила тебя больше всех на свете. Что бы она чувствовала, если бы знала, как ты страдаешь? Не вини себя. Попробуй взглянуть на всё с другой стороны.
После его слов Танби немного полегчало.
– Знаешь, о чем я больше всего жалею? – спросила девушка, грустно улыбнувшись.
– О чем?
– У нас нет ни одной семейной фотографии. Мама предлагала сделать много раз, но я с головой ушла в учебу, и мы так и не собрались. – Танби едва сдерживала слезы.
– У тебя есть с собой фотография мамы? – нарочито громко спросил Хён, делая вид, что не заметил ее слез.
Танби вытерла щеки и вытащила из кошелька фотографию.
– У тебя очень красивая мама, – сказал он.
– Ты специально льстишь. Если честно, ее никогда не считали симпатичной.
– Она прекрасна, как латте.
– Может, хватит общаться с продавцом из магазина напротив? Нахватался у него странных фразочек. А вообще, в каждой эпохе свои представления о красоте, сейчас в моде бледная кожа. Зато теперь понятно, почему ты обо мне так заботишься, ведь я смуглая, вся в маму, – поддела его Танби.
– А ты явно не из робкого десятка, – с улыбкой парировал Хён.