– Товарищ Романов, – произнес Буачидзе, прервав мои размышления, – вам нужно помнить и о разноплеменном населении Северного Кавказа. Многие из здешних народов сотни лет враждуют друг с другом. И достаточно одной искры, чтобы мир в этих краях взорвался, словно пороховая бочка, и пролилась кровь. А, как вам известно, кровная месть среди горцев – это дело чести, которое зачастую передается из поколения в поколение. Потому действовать нам следует очень осторожно, не спеша, тщательно продумывая каждый поступок и каждое слово.
«Да, удружил мне полковник Бережной, – подумал я. – Что называется – из огня да в полымя! Но, с другой стороны, мне что, надо было остаться в Гатчине, на положении частного лица, спрятавшегося за женские юбки? Да я бы сам себя после этого перестал бы уважать! Мой пращур Петр Великий лично брал на абордаж вражеские корабли, водил в атаку под Полтавой солдат. А мой отец, император Александр Третий, во время войны за освобождение Болгарии командовал Рущукским отрядом и не раз участвовал в рекогносцировках в передовых цепях, под огнем турок. А чем я хуже них?! Тем более что именно работу по замирению кавказских горцев я могу исполнить получше многих иных…»
Видимо, по выражению моего лица Ной Буачидзе понял, о чем я сейчас думаю, и решил меня приободрить.
– Михаил Александрович, – сказал он, – я думаю, что все будет в порядке. Я уже послал старейшинам здешних племен приглашение встретиться с вами. И никто из них не отказался от этой встречи. Во-первых, вы как-никак командовали дивизией, в которой сражались лучшие воины этих племен. И они сохранили о вас добрую память. Во-вторых, вы представитель ранее правившей в России династии. И хотя власти она уже не имеет, но старейшины и главы родов очень уважают брата бывшего царя. В-третьих, вы сейчас сила – я имею в виду бронепоезда и те части вашего корпуса, которые вы привели во Владикавказ. А силу здесь испокон веков принято уважать. И, в-четвертых, с вами слава победителя германцев. Ведь мы в наших газетах подробно рассказали о том, как вы храбро и доблестно сражались под Ригой. А горцы ценят славу и считают за честь служить под началом сильного, знатного и прославленного военачальника.
Выслушав своего собеседника, я кивнул. Все так оно и есть.
– Как я понял, товарищ Буачидзе, – сказал я, тщательно подбирая слова, – главный принцип социализма гласит: «От каждого по способностям, каждому по заслугам». Вот и из этого мы и должны исходить, невзирая на то, кто перед нами: казак, иногородний, горец или представитель какого иного народа. По крайней мере, главком товарищ Фрунзе дал мне именно такие инструкции.
– Совершенно верно, Михаил Александрович, – подтвердил Ной Буачидзе, – а теперь отдохните немного в своем номере – завтра утром, как я уже говорил, у вас состоится встреча со старейшинами горских народов Терской области, и вам к ней нужно хорошенько подготовиться. Не забудьте надеть черкеску и все свои награды…
15 февраля 1918 года, утро. Забайкалье, станция Даурия
Утром тринадцатого февраля бригада Красной гвардии перешла в генеральное наступление на занятый остатками семеновской банды перевал через Нерчинский хребет. Глухо бухали пушки бронепоезда и орудия трехдюймовой батареи бригады, под прикрытием которых бойцы сводного лыжно-егерского батальона Слащева, обмундированные в самодельные маскхалаты из бязи, маскируясь в складках местности, начали подбираться к семеновским позициям. Вскоре их редкие, но убийственно точные выстрелы стали косить окопавшихся на перевале китайских наемников и спешенных баргут, которым и без того неслабо доставалось от не дающей поднять головы красногвардейской артиллерии.
Следом за егерями вперед двинулась железнодорожная ремонтная рота, сформированная из рабочих Забайкальской железной дороги, которая должна была восстанавливать поврежденный семеновцами путь, чтобы по нему смог пройти бронепоезд.
Тем временем на станции Даурия сводный отряд Бесоева-Тетери, пополненный хлебнувшими по самые ноздри семеновской «власти» местными жителями, лихорадочно готовился встретить разрозненные отступающие части противника, чтобы не дать ему повторно овладеть железнодорожной станцией Даурия. В самом начале операции под командой подъесаула Тетери было чуть больше шестидесяти сабель. Но уже к утру тринадцатого за счет добровольцев численность его отряда возросла до двухсот бойцов и продолжала расти дальше. Добровольцы шли к Тетере и по одному и целыми семьями, там были и седые ветераны русско-турецкой войны, и безусые пацаны. Этот людской поток не прекращался. Шли и конные в полной экипировке, при шашке и карабине, и пешие с одной дедовской берданкой, и вовсе безоружные, но тем не менее готовые встать в строй рядом со своими соседями и товарищами.
Происходило это потому, что при отсутствии в петроградских верхах Троцкого и Свердлова – инициаторов так называемого «разказачивания», поддержка советской власти забайкальскими казаками с самого начала была значительно выше, чем в реальной истории. Именно это и вызвало более жестокие репрессии по отношению к местному населению со стороны взбешенного подобным развитием событий Семенова, что, в свою очередь, повлекло за собой куда более решительное сопротивление вторгнувшимся из Маньчжурии бандам. Если в самом начале вторжения воевать казакам совсем не хотелось, то теперь, всего за какие-то две недели, почитай что в каждой семье были выпоротые, повешенные, изнасилованные и расстрелянные «освободителями от большевистского ига».
Настроение основной массы казачества резко качнулось в сторону большевиков, и они были готовы рвать Семенова и его банду хоть голыми руками. Против была только богатая казачья верхушка, но она уже утратила влияние на умы и авторитет, после чего ей оставалось только бессильно взирать на все происходящее со стороны.
Сыграло свою роль и присланное из Петрограда подкрепление. Вроде бы бронепоезд, сводный красногвардейский батальон и три десятка первоклассных военспецов – это немного. Но и такая малость показала забайкальцам, что они не брошены и не забыты, о них помнят, на них рассчитывают и шлют им подмогу, причем не каких-то там агитаторов-горланов-главарей, чем советская власть часто грешила в нашей истории, а серьезных специалистов, которым по плечу любое дело.
Слухи об отряде Бесоева и присланном из Петрограда бронепоезде росли и множились, как эхо, перекатывающееся в ущелье, чему немало поспособствовали бойцы Тетери, изрядно приукрасившие и преувеличившие те события, которым они были очевидцами. Так, например, бронепоезд, по сути представлявший собой сухопутную версию эсминца «Новик» со всей положенной артиллерией и приборами управления огнем, в этих рассказах превратился в самый настоящий «линкор на колесах», вооруженный двенадцатидюймовыми орудиями. Подвиги отряда Бесоева на станции Даурия тоже были изрядно приукрашены, причем рассказывали об этих событиях всякое, весьма далекое от правдоподобия. Да, нигде так не врут, как на охоте и на войне.
Кстати, японцы, получившие сообщение о бедственном положении, в которое попал их протеже, расщедрились и помогли Семенову чем бог послал. В основном всяким старьем времен Русско-японской войны. Только ночью и утром тринадцатого числа на станцию Даурия пришло два эшелона с оружием, боеприпасами и снаряжением, в том числе и с четырьмя 12-сантиметровыми гаубицами Круппа. Получив такой подарок, Бесоев и Тетеря возрадовались, ибо их маленький отряд таким образом превращался в полноценную боевую единицу, состоящую из трех родов оружия: пехоты, кавалерии и артиллерии.
Но еще больше обрадовал их прибывший во втором эшелоне груз из полусотни пулеметов Мадсена. Из расчета один пулемет на конный десяток или же стрелковое отделение, этого запаса должно было хватить на вооружение полнокровного батальона, что в разы увеличивало его огневую мощь. Одно дело, когда из цепи щелкают только винтовки, и совсем другое, когда в ней имеются легкие и мобильные ручные пулеметы. То же самое касалось и кавалерии, тем более что у Тетери в сотне были уникумы, познакомившиеся с «мадсеном» еще на Германской войне и способные вести огонь прямо с седла. Не очень точно, но противнику в любом случае мало не покажется.
Конечно, «мадсен» – это не «печенег», но далеко и не «максим», оружие мощное и достаточно компактное. Кстати, на вооружении британской армии «мадсены» находились аж до 60-х годов XX века, рекорд, сопоставимый с показателями винтовки Мосина и автомата Калашникова.
К вечеру, когда гремящая на севере артиллерийская канонада начала сдвигаться в сторону станции Хоранор, все поняли, что семеновцы сбиты с перевала – к станции Даурия подошел сводный отряд с Александровского завода в полсотни сабель и около сотни штыков. Но еще раньше, около полудня, на станцию прибыл третий и последний эшелон из Маньчжурии, перевозивший на этот раз не оружие, боеприпасы и снаряжение, а собранное с бору по сосенке подкрепление для семеновских отрядов из все тех же сербов, румын, китайцев и прочего разноплеменного народа.
Если бы этот сводный батальон был развернут в чистом поле под руководством опытных командиров, то положение отряда Тетери – Бесоева стало бы весьма тяжелым. Но в эшелоне, под кинжальным огнем двух десятков пулеметов и двух сотен винтовок, семеновские наемники оказались обречены на полное истребление.
К утру четырнадцатого числа, когда мимо Даурии пешим и конным порядком по дороге потянулись первые отступающие с Нерчинского хребта семеновские части, у занявших станцию красногвардейцев уже было чем их встретить и угостить. Пехота и артиллерия под командованием Бесоева заняли позиции на самой станции, а разросшийся почти до трех сотен кавалерийский отряд Тетери составил маневренный резерв, наскоками атакующий мелкие группы противника, пытающиеся обойти станцию по открытой местности и, в случае успеха, вырубившие бы их подчистую.
Такая игра в кошки-мышки продолжалась весь день до самого заката и закончилась только утром пятнадцатого с выходом в окрестности Даурии передовых частей Забайкальской бригады под командованием Зиновия Метелицы и Сергея Лазо. Семеновское вторжение в Забайкалье было пресечено, что называется, «по факту», хотя никто и не питал никаких иллюзий по поводу того, что его иностранные японские, британские и американские покровители на этом успокоятся.