Каждый шаг новой власти воспринимался на Сергиевской в штыки, начиная от подавления мятежа Троцкого – Свердлова и Рижского мира и заканчивая последними всеобщими выборами, заменившими отмененные Сталиным выборы в Учредилку. Выборы большевики выиграли с оглушительным успехом, что было неудивительно, если вспомнить Декреты о земле и о мире, сам Рижский мир, вернувший домой миллионы мужиков в солдатских шинелях, а потом еще и отменившие застарелую, как мозоль, продовольственную разверстку, дамокловым мечом висевшую над мужицкими хозяйствами аж с осени пятнадцатого года.
За большевиков-сталинистов в большинстве своем проголосовали даже городские обыватели, увидевшие в них защиту от беспредела как уличных бандитов, так и мало чем отличающихся от них «углубителей революции», творивших на местах такое, что иногда волосы становились дыбом. Спецотряд НКВД расстрелял саратовский Совет, на волне революционного энтузиазма издавший Декрет об обобществлении женщин. И поделом. Головой надо думать, подписывая такие бумажки, а не тем самым местом, на котором обычно сидят.
Но господа Мережковские и примкнувшие к ним интеллигенты отнеслись резко отрицательно как к самому факту местной самодеятельности, так и к жесткой реакции на нее центральных властей, считая, что и то, и другое только приближает ожидаемое ими «царство Антихриста». Такое же неприятие они выказывали и по поводу подавления сепаратистских движений на Украине, в Бессарабии, на Дону, Кубани, Кавказе и других местах, шепотом пересказывая друг другу байки о тысячах и миллионах невинно замученных «героев сопротивления большевикам». Цифры при этом назывались далекие от всяческого правдоподобия, и размножались они от пересказа к пересказу, как тараканы в помойке. Правда, голод и дохлые лошади на улицах, в отличие от нашей истории, уже не упоминались, потому что их не было.
«У России не было истории. И то, что сейчас происходит, – не история. Это забудется, как неизвестные зверства неоткрытых племен на необитаемом острове. Канет. Мы здесь живем сами по себе. Кто цел – случайно. Каждый день кого-то расстреливают, по районным советам…»[11]
Слушая эти страшные рассказы о тысячах расстрелянных офицеров, Анна Ахматова, у которой была родня и в Севастополе, и в Киеве, и в Одессе, только недоверчиво хмыкала в самых интересных моментах. Из писем родных она прекрасно знала, как было все на самом деле и сколько при этом было жертв, а также и то, что теми жертвами были отнюдь не офицеры.
Но это, собственно, было неизбежно, потому что там, где есть интеллигенты, ненавидящие любую власть (даже если она состоит и из них самих), там будут и такие разговоры. Обмениваясь между собой слухами и раздувая цифры жертв до невероятных величин, эти в общем-то неглупые люди сами не понимали, насколько они оторвались от окружающей их реальности. В ней главным был не зарождающийся культ Сталина, в котором персонифицировалась новая власть, и не вымышленные «зверства большевиков», которых не было и быть не могло, поскольку все творцы Красного террора, вроде Урицкого, полегли во время мятежа Троцкого – Свердлова.
Главным же было то, что вернувшиеся с фронта мужики, поделившие помещичью землю, произвели первый мирный сев и теперь ожидали невиданного за все время урожая. Главным было и то, что заводы и фабрики продолжили работу, по большей части перейдя на выпуск мирной продукции, и теперь стремились удовлетворить жуткий товарный голод, который едва-едва покрывался импортом из Германии и Швеции. Главным было то, что Советской России удалось в основном и главном избежать Гражданской войны, и то, что она сохранила костяк своей армии и флота, отделавшись при этом незначительными потерями.
Но там, в квартире на Сергиевской, поглядывая с балкона на снующих внизу людей, они всего этого не замечали, считая, что катастрофа наступит уже завтра и все вокруг них окончательно погибнет.
Впрочем, такие люди есть всегда – и то же самое, только поменяв имена, можно было бы написать и о либеральной интеллигенции из начала XXI века. Точно так же, как тогда в интеллигентской среде муссировался лозунг «пора валить», и тысячи наивных мужчин и женщин полагали, что как только они приедут на благословенный Запад, то будет им ящик печенья, бочка варенья и молочные реки в кисельных берегах.
15 мая 1918 года. Петроград, Таврический дворец. Глава ИТАР Тамбовцев Александр Васильевич
Сегодня я пригласил к себе двух известных людей, которые в нашей истории очень много сделали для развития российской нефтянки. Это Иван Михайлович Губкин и Владимир Григорьевич Шухов. Вполне естественно, что темой нашего разговора должна была стать нефть России. Да-да, та самая, «жирная, грязная и продажная» – как называл ее Валентин Саввич Пикуль.
Недавние события в Баку хорошо всем показали, что для нашей огромной страны весьма опасно иметь всего лишь одно крупное месторождение «черного золота». Ведь Баку, при всем богатстве его месторождений, находится на окраине страны, и транспортировка добытой нефти в центральные губернии ведет к значительному увеличению ее стоимости. К тому же бакинские нефтепромыслы в случае войны могут быть легко выведены из строя бомбежкой с воздуха. Ведь авиация после окончания Первой мировой войны будет развиваться бешеными темпами, и самолеты-бомбардировщики, поднявшиеся с чужих аэродромов, могут долететь до Баку, превратив его нефтяные поля с помощью зажигательных бомб в огненный океан. (Примерно такую операцию замыслило англо-французское командование весной 1940 года, считая СССР ситуационным союзником Третьего Рейха, и только успех операции «Гельб» поставил на этих планах жирный крест.)
Вывод из всего этого был однозначный – стране нужны другие, альтернативные источники нефти, расположенные в глубине ее территории и значительно ближе к конечному потребителю, без чего, случись что с Баку, промышленность и транспорт просто встанут.
В наше время Россия продолжала оставаться великой нефтяной державой, несмотря на то что Баку стал столицей независимого Азербайджана и бакинская нефть оказалась за границами нашей страны. Но у нас оставались еще месторождения Поволжья, Урала, Сибири, Сахалина. Однако нефть в тех краях в начале XX века еще не добывали, потому что ее месторождения просто не успели открыть. Чтобы обсудить вопрос о начале изыскательских работ в Поволжье – до остальных регионов нам пока просто не дотянуться – я и пригласил в Таврический дворец Ивана Михайловича Губкина. Именно он в нашей истории, еще в 1919 году, сделал сенсационное заявление: «При благоприятных условиях разведки в Поволжье к жизни может быть вызван новый громадный нефтяной район, который будет иметь мировое значение». Позднее Поволжье назовут «Вторым Баку».
Но мало добыть нефть – надо доставить добытое туда, где можно будет переработать ее, превратив в горючее для автомобилей, самолетов и боевых кораблей.
В начале XX века из Баку нефть и нефтепродукты вывозились в основном танкерами, которые ходили по Каспию и Волге. Но уже тогда в Баку работал нефтепровод, с помощью которого нефть с мест ее добычи отправлялась на нефтеперерабатывающие заводы. А еще один трубопровод, соединявший Баку и Батум, служил для перекачки керосина к месту его погрузки на танкеры. Все эти трубопроводные системы были построены по проекту Владимира Григорьевича Шухова, который сейчас, в ожидании начала разговора со мной, беседовал в коридоре с Губкиным. Оба они в свое время работали в Баку и потому были давно знакомы друг с другом.
Иван Михайлович недавно вернулся из командировки в США, куда его в 1917 году отправило еще Временное правительство. Там он познакомился с заокеанскими новациями в деле добычи нефти и горел желанием применить их у нас в России.
Когда мои гости вдоволь наговорились, я пригласил их пройти в кабинет. Там они заняли места за столом для заседаний и стали ожидать, когда я начну разговор, ради которого, собственно, их и пригласили ко мне.
– Товарищи, – я употребил это слово потому, что из нашей истории мне было известно о том, что Губкин и Шухов активно сотрудничали с Советским правительством и не эмигрировали за рубеж, хотя они, с их талантом и способностями, наверняка бы сумели заработать там немалые деньги – куда там знаменитому Сикорскому, который поначалу почти полностью разорился.
– По поручению главы Советского правительства, – продолжил я, – вас пригласили сюда, чтобы обсудить сложившуюся в Советской России ситуацию с добычей и переработкой нефти. Дело в том, что нашей стране необходимо найти другие, альтернативные Баку, месторождения нефти. Как я слышал, Иван Михайлович, у вас были кое-какие мысли по этому поводу.
Губкин, высокий скуластый мужчина в очках, внимательно посмотрел на меня. Видимо, он прикидывал – насколько я компетентен в предмете, о котором будет сейчас говорить. Я поощрительно улыбнулся ему, показывая, что готов к разговору. Губкин кивнул и, словно преподаватель, объясняющий нерадивым ученикам-двоечникам теорему Пифагора, начал излагать мне свои мысли по данному вопросу.
– Господин, простите, товарищ Тамбовцев, догадка о том, что в районе Поволжья может быть нефть, пришла мне в голову, когда в мои руки попали документы, в которых говорилось о том, как английское акционерное общество «Казан Ойл Филд» и российское общество «Демин и К°» вели в 1913–1914 годах безуспешную разведку нефтяных пластов в районе Сюкеевского взвоза на Волге. Ими было пробурено несколько скважин, но нефть обнаружить так и не удалось. Поиски закончились вскоре после начала войны с Германией. А ведь нефть в тех краях есть! В петровских «Ведомостях» в 1703 году в одной из заметок были такие вот строки: «Из Казани пишут. На реке Соку нашли много нефти…». А почему же ее тогда не нашли? Да потому, что плохо искали. По моим предположениям, нефть в Поволжье есть, только залегает она глубоко. Англичане и наши геологи просто до нее не смогли добраться…
Я усмехнулся. Губкин был прав. Дальнейшие поиски нефти Поволжья, начавшиеся уже при советской власти, оказались успешными. Причем нефть была найдена именно там, где по предположению Ивана Михайловича она должна была быть.