— Разве не так? — спросила она. — Я просто хочу сказать, что я взрослая одинокая женщина, у которой имеются естественные потребности. И это не означает, что я несерьезная. Я бы никогда не связалась с человеком, которого бы не воспринимала как равного, например с таким, как Густо. — Ее голос зазвучал ближе. — А вот взрослый, крупный мужчина, напротив…
Она положила теплую руку ему на живот.
— Вы с Густо лежали на этом же месте? — тихо спросил Харри.
— Что?
Он приподнялся на локтях и кивнул на синие кроссовки.
— В твоем шкафу было полно эксклюзивной обуви сорок второго размера. А эти боты — единственная пара сорок пятого.
— Ну и что? Не могу гарантировать, что ко мне не приезжали мужчины с сорок пятым размером ноги.
Ее рука скользила вверх и вниз.
— Такие кроссовки одно время производились для Министерства обороны, а когда в армии перешли на другую обувь, остатки отдали благотворительным организациям для раздачи неимущим. Мы в полиции называем эту обувь наркоманской, потому что Армия спасения раздает ее своим клиентам в «Маяке». Возникает вопрос: почему случайный посетитель с ногой сорок пятого размера оставляет здесь обувь? Разумное объяснение: он внезапно получает в подарок новую пару.
Рука Исабеллы Скёйен прекратила движение. А Харри продолжил:
— Коллега показывал мне фотографии с места преступления. Когда Густо умер, на нем были дешевые брюки и пара очень дорогих ботинок. Альберто Фасциани, если не ошибаюсь. Щедрый подарок. Сколько ты за них заплатила? Пять тысяч?
— Я понятия не имею, о чем ты говоришь. — Она убрала руку.
Харри неодобрительно посмотрел на собственный член, которому от эрекции уже стало тесно в одолженных джинсах. Покачал ступнями ног.
— Я оставил стельки в машине. Ты знала, что пот ног — прекрасный материал для анализа на ДНК? И мы, конечно, найдем микроскопические частички кожи. А в Осло вряд ли найдется много магазинов, торгующих обувью Альберто Фасциани. Один, два? В любом случае это несложно будет вычислить по твоей кредитке.
Исабелла Скёйен села. Взгляд ее был направлен в сторону.
— Видишь фермы? — спросила она. — Разве они не красивы? Я обожаю пейзажи с творениями рук человеческих. И ненавижу лес. Кроме специально разведенного. Я ненавижу хаос.
Харри изучал ее профиль. Топорный нос казался смертельно опасным.
— Расскажи мне о Густо Ханссене.
Исабелла пожала плечами:
— С чего бы это? Ты уже почти все понял сам, это очевидно.
— Ты можешь выбирать, на чьи вопросы отвечать. На мои или на вопросы журналистов из «ВГ».
Она хохотнула.
— Густо был молодым и красивым. Эдакий жеребец, на которого приятно смотреть, но у которого сомнительные гены. Его биологический отец был преступником, а мать — алкоголичкой, по словам приемного отца. Не та лошадь, от которой ты хочешь получить потомство, но та, на которой прекрасно скакать, если ты… — Она вздохнула. — Он приезжал сюда, и мы занимались сексом. Иногда я давала ему деньги. Он встречался и с другими тоже, и в этом не было ничего особенного.
— Ты ревновала его?
— Ревновала? — Исабелла покачала головой. — Секс никогда не вызывает у меня ревности. Я ведь тоже встречалась с другими. А с одним мужчиной — особенно часто. И я исключила Густо из круга своего общения. А может, он исключил меня. Мне показалось, что у него отпала нужда в карманных деньгах, которые я ему давала. Но в конце он снова связался со мной. И был назойливым. Думаю, у него появились проблемы с деньгами. И с наркотиками тоже.
— Ну и каким он был?
— Что ты имеешь в виду под «каким»? Он был эгоистичным, ненадежным, очаровательным. Самоуверенным мерзавцем.
— И что он хотел получить?
— Разве я похожа на психолога, Харри?
— Нет.
— Нет. Люди интересуют меня только постольку-поскольку.
— Правда?
Исабелла Скёйен кивнула. Посмотрела вдаль. Влага в ее глазах сверкала на солнце.
— Густо был одиноким.
— Откуда ты знаешь?
— Я знаю, что такое одиночество, понятно? Он презирал себя.
— Так он был уверен в себе или презирал себя?
— Одно другому не противоречит. Человек знает, что он может и на что способен, но не думает, что другие могут его любить.
— И из-за чего это могло произойти?
— Слушай, я же сказала: я не психолог.
— Да ладно.
Харри ждал.
Она кашлянула:
— Его родители отказались от него. Как думаешь, какое впечатление это могло произвести на мальчика? За всеми фактами и крутой личиной скрывался человек, который считал, что многого не стоит. Что он стоит так же мало, как те, кто от него отказался. Разве не простая логика, господин почти полицейский?
Харри посмотрел на нее. Кивнул. Заметил, что от его взгляда ей стало неуютно. Но Харри не стал задавать вопрос, который ему, конечно же, хотелось задать, — вопрос о ее собственной истории. Насколько одинокой она была, насколько презирала себя за благополучным фасадом?
— А Олег? С ним ты встречалась?
— Парень, которого взяли за убийство? Никогда. Но Густо пару раз упоминал о каком-то Олеге, говорил, что это его лучший друг. Думаю, он был его единственным другом.
— А Ирена?
— О ней он тоже говорил. Она была ему как сестра.
— Она была сестрой.
— Не по крови, Харри. А это не одно и то же.
— Вот как?
— Люди наивно полагают, что способны на бескорыстную любовь. Но на самом деле стремятся к тому, чтобы продолжить род, чтобы гены потомков были как можно более идентичны их собственным генам. Я вижу это каждый божий день, занимаясь разведением лошадей, поверь мне. И да, люди похожи на лошадей, мы стадные животные. Отец встает на защиту своего биологического сына, брат — на защиту своей биологической сестры. В конфликте мы инстинктивно становимся на сторону того, кто больше похож на нас. Представь, что ты в джунглях, идешь по тропинке и за поворотом видишь, как другой белый человек, одетый как ты, сражается с полуголым черным воином в боевой раскраске. У каждого из них в руке нож, и бьются они не на жизнь, а на смерть. У тебя есть пистолет. Какой будет твоя первая инстинктивная мысль? Убить белого, чтобы спасти черного? Или нет?
— Ммм. И что это доказывает?
— Это доказывает, что наша лояльность имеет биологическое происхождение, что она кругами расходится от центра, где находимся мы сами и наши гены.
— И ты бы застрелила одного из двоих, чтобы защитить свои гены?
— Без промедления.
— А может, убить обоих, чтобы уж наверняка?
Она посмотрела на него:
— Что ты хочешь сказать?
— Что ты делала в тот вечер, когда убили Густо?
— Что? — Она снова сощурила на солнце один глаз и посмотрела на него с широкой улыбкой: — Ты подозреваешь меня в убийстве Густо, Харри? И в том, что я преследую этого… Олега?
— Просто ответь на вопрос.
— Я помню, где была, потому что думала об этом, когда читала об убийстве в газетах. Я участвовала во встрече с представителями полицейского отдела по борьбе с наркотиками. Они должны быть надежными свидетелями. Имена назвать?
Харри покачал головой.
— Что-нибудь еще?
— Ну да. Этот Дубай. Что ты о нем знаешь?
— Ах, Дубай. Так же мало, как и все остальные. О нем говорят, но полиция к нему не приблизилась. Это так типично: профессиональным заправилам всегда удается оставаться в тени.
Харри следил за тем, как меняется размер ее зрачков и цвет щек. Если Исабелла Скёйен лгала, то лгала хорошо.
— Я спрашиваю, потому что ты очистила улицы от всех наркодилеров, за исключением тех, кто работает на Дубая, и еще пары небольших банд.
— Не я, Харри. Я всего лишь секретарь члена городского совета, исполняющий его предписания и проводящий в жизнь политику совета. А тем, что ты называешь уборкой улиц, занималась, строго говоря, полиция.
— Ммм. Норвегия — это маленькая сказочная страна. Но я провел последние годы в реальном мире, Скёйен. А реальным миром управляют два типа людей. Те, кто хочет власти, и те, кто хочет денег. Первому типу нужны памятники, второму типу — удовольствия. А валюта, которой они пользуются, когда ведут переговоры о том, как получить то, что они хотят, называется коррупцией.
— У меня на сегодня еще запланированы дела, Холе. Куда ты клонишь?
— Туда, куда другим не хватило мужества или фантазии. Если достаточно долго живешь в каком-то городе, то видишь ситуацию как мозаику из хорошо известных тебе деталей. Но человек, вернувшийся в город и незнакомый с деталями, видит только общую картину. А картина эта такова, что ситуация в Осло благоприятна для двух сторон: для дилеров, имеющих монополию на рынке, и для политиков, получивших похвалу за очистку города.
— Ты утверждаешь, что я — коррупционер?
— А это так?
Он увидел, как глаза ее наполняются гневом. Без сомнения, неподдельным. Он задумался только над тем, праведным был этот гнев или же он попал в десятку. А потом она внезапно рассмеялась. Удивительно звонким девичьим смехом.
— Ты мне нравишься, Харри. — Она встала. — Я знаю мужчин: когда доходит до дела, они становятся размазнями. Но думаю, ты представляешь исключение.
— Ну что ж, — сказал Харри. — Тогда ты знаешь мою позицию.
— Реальность зовет, дорогой.
Харри обернулся и увидел, что объемистый зад Исабеллы Скёйен, покачиваясь, направляется к лошадям.
Он последовал за ней. Влез на Балдера. Засунул ноги в стремена. Поднял глаза и встретился взглядом с Исабеллой. На ее твердом, красиво вылепленном лице играла легкая вызывающая улыбка. Она сложила губы как для поцелуя. Смачно чмокнула губами и всадила пятки в бока Медузе. Исабелла мягко покачивала спиной, когда большое животное скакало вперед.
Балдер среагировал без предупреждения, но Харри сумел удержаться в седле.
У нее снова было преимущество, и из-под копыт Медузы в Харри полетели комья влажной земли. Потом взрослая скаковая лошадь снова прибавила темп, и прямо перед поворотом Харри увидел, как у нее вздыбился хвост. Он крепче вцепился в поводья, как учил дедушка, не натягивая их. Тропинка была такой узкой, что ветви хлестали Харри по лицу, но он сжался в седле, крепко прижав колени к бокам лошади. Он знал, что не сможет остановить мерина, поэтому сосредоточился на том, чтобы держать ноги в стременах, а голову как можно ниже. Где-то по краю его поля зрения мимо проносились желто-красные деревья. Он автоматически приподнялся в седле и перенес вес тела на колени и стремена. Под ним работали и напрягались мышцы. У него было чувство, что он сидит верхом на удаве. Но вот те