ого взгляда Харри поначалу принял его за полицейского, но он ошибался. Полностью ошибался.
А потом он услышал шаги на лестнице.
Начали звонить церковные колокола. Звук их был слабым и одиноким.
Трульс Бернтсен остановился на верхней ступеньке лестницы и посмотрел на дверь. Ощутил биение сердца. Они снова увидятся. Он радовался и страшился одновременно. Сделал вдох.
И позвонил.
Поправил галстук. Он не слишком хорошо чувствовал себя в костюме. Но понимал, что без него никак не обойтись, после того как Микаэль рассказал, кто придет на новоселье. Все, на чьей форме красуется блестящая латунь: от уходящего начальника полиции и начальников подразделений до их старого конкурента из убойного отдела Гуннара Хагена. Явятся политики. Хитрая дамочка из городского совета, фотографии которой он разглядывал, Исабелла Скёйен. И пара телезвезд, с которыми Микаэль познакомился неведомо как.
Дверь открылась.
Улла.
— Какой ты красивый, Трульс, — сказала она.
Хозяйская улыбочка. Блестящие глаза. Но он в ту же секунду понял, что явился слишком рано.
Трульс просто кивнул, не решился сказать в ответ то, что должен был: что она сама прекрасно выглядит.
Она приобняла его, пригласила войти и сообщила, что приветственное шампанское еще не разлили по бокалам. Она улыбалась, размахивала руками и бросала полупанические взгляды на лестницу, ведущую на второй этаж. Наверняка надеялась, что сейчас спустится Микаэль и примет на себя роль хозяина. Но Микаэль был увлечен одеванием, внимательно всматриваясь в свое отражение в зеркале и укладывая волосы как положено.
Улла слишком быстро и возбужденно болтала о людях, с которыми они вместе росли в Манглеруде, знает ли Трульс, что с ними стало?
Трульс не знал.
— Я не поддерживаю с ними связь, — ответил он.
И был совершенно уверен, что она знает: он никогда не поддерживал с ними связь. Ни с кем из них, ни с Гоггеном, ни с Джимми, ни с Андерсом, ни с Крёкке. У Трульса был только один друг — Микаэль, который постоянно заботился о том, чтобы Трульс всегда находился на расстоянии вытянутой руки, даже тогда, когда Микаэль начал удаляться от него по социальной и карьерной лестнице.
Темы для разговоров у них иссякли. А у Трульса их не было с самого начала. Тогда Улла сказала:
— А как насчет женщин, Трульс? Есть что-нибудь новенькое?
— Насчет этого ничего нового.
Он попытался произнести это весело, как она. Сейчас ему действительно хотелось держать в руках приветственный бокал шампанского.
— Неужели никто не может покорить твое сердце?
Она склонила голову набок и со смехом подмигнула ему, но он видел, что она уже жалеет об этом вопросе. То ли потому, что заметила, как он покраснел. То ли потому, что знала ответ, хотя об этом никогда не говорилось вслух. «Да, ты, ты, Улла, смогла покорить мое сердце». Когда он ходил на три шага позади суперпары Микаэля и Уллы на Манглеруде, всегда на своем месте, всегда готовый услужить, но с маской «мне скучно, но ничего повеселее придумать не могу» на лице, а в это время в сердце его горел огонь любви к ней, и он краешком глаза отмечал ее малейшее движение или изменение выражения лица. Он не мог заполучить ее, знал, что это невозможно. Но все равно мечтал о ней, как человек мечтает о возможности летать.
Наконец с лестницы спустился Микаэль, вытягивая рукава рубашки из рукавов смокинга, чтобы выставить на всеобщее обозрение запонки.
— Трульс!
Это прозвучало преувеличенно сердечно, как обычно человек приветствует малознакомых людей.
— Почему у тебя такой суровый вид, дружище? Нам надо обмыть этот дворец!
— А я думал, мы будем праздновать назначение нового начальника полиции, — сказал Трульс, оглядываясь по сторонам. — Я слышал это сегодня в новостях.
— Утечка, официальной информации пока нет. Но сегодня мы будем восхищаться твоей террасой, Трульс! Как там насчет шампанского, дорогая?
— Уже разливаю, — сказала Улла, смахнула невидимую пылинку с плеча мужа и исчезла.
— Ты знаком с Исабеллой Скёйен? — спросил Трульс.
— Да, — ответил Микаэль, по-прежнему улыбаясь. — Она придет сегодня вечером. А что?
— Ничего. — Трульс сделал вдох. Это надо сделать сейчас или никогда. — Я хотел спросить еще об одной вещи.
— Да?
— Несколько дней назад меня направили на задание, арестовать одного парня в «Леоне», в гостинице, ну, знаешь?
— Не думаю.
— Но пока я производил задержание, появились еще два незнакомых мне полицейских и попытались задержать нас обоих.
— Накладка? — Микаэль рассмеялся. — Поговори с Финном, он координирует оперативную работу.
Трульс медленно покачал головой.
— Я не думаю, что это была накладка.
— Да?
— Я думаю, кто-то намеренно отправил меня туда.
— Считаешь, кто-то хотел тебя разыграть?
— Да, разыграть меня, — сказал Трульс и поймал взгляд Микаэля, но не обнаружил ни малейших признаков понимания. Неужели он ошибся? Трульс сглотнул: — И я подумал, что ты можешь что-нибудь об этом знать, что ты участвовал во всем этом.
— Я? — Микаэль откинул голову назад и громко рассмеялся.
Трульс заглянул в его пасть и вспомнил, как Микаэль всегда возвращался от школьного зубного врача без единой пломбы. Даже у Кариуса и Бактериуса[63] не было над ним власти.
— Хотел бы я в этом поучаствовать! — хохотал Микаэль. — Слушай, а они что, уложили тебя лицом на пол и надели браслеты?
Трульс посмотрел на Микаэля. Значит, он ошибся. Поэтому он рассмеялся вместе с ним. Не столько от облегчения, сколько оттого, что представил, как на нем сидят двое полицейских, и от заразительного хохота Микаэля, который всегда приглашал его посмеяться вместе. Нет, приказывал смеяться. А еще он окружал его заботой, согревал, делал частью чего-то большего, членом дуэта, состоящего из него и Микаэля Бельмана. Друзья. Он услышал собственный хрюкающий смех, поскольку Микаэль перестал хохотать и лицо его приобрело задумчивое выражение:
— Неужели ты действительно думал, что я в этом участвовал, Трульс?
Трульс с улыбкой посмотрел на него. Подумал о том, как Дубай вышел именно на него, подумал о задержанном парнишке, которого Трульс избил до слепоты, о том, кто мог рассказать Дубаю об этом случае. Подумал о крови, которую криминалисты обнаружили под ногтем Густо на улице Хаусманна, об образце крови, который Трульс уничтожил до того, как его отправили на анализ ДНК. Однако частичку этого образца он на всякий случай сохранил. Именно такие доказательства в один дождливый день могут стать бесценными. А поскольку дождь совершенно очевидно уже начался, сегодняшним утром он съездил в Институт судебной медицины и отвез образец. И получил ответ прямо перед тем, как явился сюда. Предварительные результаты указывали на то, что кровь из его образца совпадает с кровью и фрагментами ногтей, полученными несколько дней назад от Беаты Лённ, разве они об этом не говорили у себя в управлении? Трульс извинился и положил трубку. Поразмыслил над ответом, который гласил, что кровь и фрагменты ногтей, взятые у Густо Ханссена, принадлежали Микаэлю Бельману.
Микаэль и Густо.
Микаэль и Рудольф Асаев.
Пальцы Трульса скользнули к узлу галстука. Завязывать галстук, черт возьми, его учил не отец, тот и свой-то завязать не мог. Этому его научил Микаэль, когда они собирались на школьный выпускной. Он показал Трульсу простой виндзорский узел, а когда Трульс спросил, почему узел на галстуке Микаэля намного толще, он ответил, что у него завязан двойной виндзорский узел, но он не пойдет Трульсу.
Микаэль не отводил от него взгляда. Он все еще ждал ответа на свой вопрос. Почему Трульс думал, что Микаэль участвовал в розыгрыше.
Участвовал в принятии решения устранить его вместе с Харри Холе в «Леоне».
В дверь позвонили, но Микаэль не пошевелился.
Трульс сделал вид, что чешет лоб, на самом деле утирая пот.
— Действительно, почему я так решил? — сказал он и услышал собственный нервный хрюкающий смех. — Просто одна мысль. Забудь.
Лестница трещала от шагов Стейна Ханссена. Он знал каждую ступеньку и мог предсказать каждый жалобный скрип. Он остановился на лестничной площадке. Постучал в дверь.
— Войдите, — раздалось из-за нее.
Стейн Ханссен вошел.
Первое, что он увидел, был чемодан.
— Вещи собраны? — спросил он.
Его собеседница кивнула.
— Паспорт нашла?
— Да.
— Я заказал такси в аэропорт.
— Я поеду.
— Хорошо.
Стейн огляделся. Потом осмотрел другие комнаты. Попрощался. Сказал им, что больше не вернется.
И прислушался к эху своего детства. Ободряющий голос папы. Успокаивающий голос мамы. Полный энтузиазма голос Густо. Радостный голос Ирены. Единственный голос, которого он не слышал, — это его собственный. Обычно он помалкивал.
— Стейн…
Ирена держала в руке фотографию. Стейн знал, что на ней изображено, — сестра повесила ее над кроватью тем же вечером, когда ее привез адвокат Симонсен. На ней была она с Густо и Олегом.
— Да?
— Тебе когда-нибудь хотелось убить Густо?
Стейн не ответил. Вспомнил тот самый вечер.
Густо позвонил ему и сказал, что знает, где находится Ирена.
Он побежал на улицу Хаусманна. А когда прибежал, то увидел полицейские машины. Собравшиеся вокруг люди говорили, что парня из квартиры убили, застрелили. Он почувствовал возбуждение, почти радостное. А потом испытал шок. Горе. Да, он весьма своеобразно грустил о Густо. И одновременно его смерть давала надежду, что у Ирены в конце концов все наладится. Эта надежда, конечно, ушла, когда он постепенно осознал, что со смертью Густо он, напротив, утратил последнюю возможность найти ее.
Она была бледной. Абстиненция. Будет непросто. Но они справятся. Справятся вместе.
— Ну что, мы…
— Да, — ответила она и открыла ящик прикроватной тумбочки.
Посмотрела на фотографию. Быстро коснулась ее губами и убрала в ящик изображением вниз.