Интуиция подсказывала Вадиму, что эти чудаковатые субъекты не причинят ему вреда. Однако револьвер он держал наготове. На цыпочках одолел дистанцию, отделявшую глинистое плато от ложбины, глянул сверху в чашу озера, и…
Бог ты мой! Вот это зрелище! Восемь бесформенных чучел совлекли с себя саваны и обернулись… прелестными наядами. Голые, белокожие, они с серебряным смехом ворвались в озеро и принялись плескаться в нем с озорством и беззаботностью маленьких детей.
Здесь были девушки на любой вкус. Вон пухленькая, с такими рельефными округлостями, что потекли бы слюни у Рубенса. Груди-дыньки подпрыгивают, шлепают по воде, вздымая снопы брызг. Около нее — худышка, почти плоская, но с такими огненными волосами, что кажется, сейчас вспыхнут. Длинные, намокшие, они разметались у нее по спине и плечам, приклеились к подбородку, к шейке, к сосочкам… А вон совсем миниатюрная, как фарфоровая куколка. Чуть не тонет в мелкой лужице. И если у остальных внешность азиатская, то эта, похоже, чистопородная европейка. На щечках ямочки, голова в белокурых кудряшках, как у овечки, изящные ручки унизаны браслетами, как у баядерки. Ее подруги, которым вода не доставала и до подмышек, расшалились, соленое сеево попало в ее голубые глазки, она негодующе зажмурилась и внезапно раскинулась на поверхности озера морской звездой, животом вниз, спиной кверху, выставив над водой два до невозможности соблазнительных полушария.
Вадим опустил револьвер, в промежности зачесалось, он облизнул пересохшие губы. Ослепительная нагота красавиц, их бездумная фривольность свели бы с ума любого представителя мужского пола. Уже не таясь, он сел на песок и смотрел на них, как на актрис, разыгрывающих перед ним восхитительно-возбуждающий спектакль.
А они все резвились и по сторонам не глядели. Наконец, накупавшись, вышли из воды. Капли, блестевшие на телах, стали моментально испаряться, вместо них появился налет соли. Но у девушек все было предусмотрено. На берегу — Вадим только теперь приметил — стояла железная бочка на колесиках. Русалки по очереди зачерпывали из нее ковшом воду — надо думать, пресную — и, хохоча, обливали друг друга. Вадим наладился досмотреть финальную сцену, но на горе ему какая-то из прелестниц ненароком глянула на склон, где он примостился, и заверещала, как резаная:
— Ай! Бегона одам!
«Одам» — это, понятно, «мужчина», созвучно с «Адам». А «бегона», вероятней всего, «чужой». Впрочем, Вадиму сразу расхотелось упражняться в узбекском, когда обнаженные нимфы стали хватать валявшиеся у озера кристаллы соли и швырять их в непрошенного подглядчика. Будь то какие-нибудь изнеженные рохли, ни за что бы не добросили. Но у этих фигурки литые, спортивные, силы в ручонках обнаружилось немало. Спрессованные и затверделые комья градом посыпались на Вадима. Он вскочил и отбежал на взгорок. Убрав револьвер, примирительно поднял руки.
— Девчата! Как вас там… Йош айолар! Не бойтесь! Достлик… Дружба!
Они переглянулись, европейка что-то сказала товаркам, и бомбометание прекратилось. Вадим, чтобы показать свое джентльменство, закрыл глаза ладонями.
— Не смотрю! Одевайтесь!
На самом деле, смотрел. А поди-ка, удержись от соблазна! Слегка раздвинул пальцы и в щелочку видел, как девушки суетливо натягивали на себя свои неуклюжие хламиды. Последние оказались вовсе не саванами, как померещилось Павлухе. Это было своеобразное платье-рубаха, известное под названием «гуйнак» — нательная одежда хорезмских узбечек. Под низ надевались штаны «иштан», а поверх — паранджа. Несколько мгновений и, вуаля, — перед вами типичная угнетенная женщина Востока.
Обидно было следить, как точеные красотки преображались в огородных пугал. Чертовы рабские традиции… Здесь, на южных окраинах страны, они особенно живучи. Даже в столице республики — просвещенном Самарканде — не каждая девица решается пройти по улице, не завесившись чадрой.
Завернувшись с свои одеяния-коконы, незнакомки выжидательно повернулись к белокурой. Она тоже вырядилась в паранджу, но не опустила на личико волосяную сетку-чачван. Так, с открытым забралом, смело шагнула к Вадиму. Он отнял ладони от глаз, спустился ей навстречу. Вблизи увидел, что она еще симпатичнее, чем ему показалось в первые минуты. Распушенные ресницы, очаровательная родинка на правом виске, полускрытая белой прядкой. Когда заговорила, солнечный луч сверкнул на жемчужных зубках:
— Ты кто? Откуда пришел?
Говорила дерзко, с вызовом, и без акцента. Точно — русская.
Вадим не посчитал нужным изворачиваться, показал редакционное удостоверение, пояснил, что в пустыне находится по заданию, вместе с исследовательской группой.
Поверила. Тревожные стрелочки на миловидном лице разгладились.
Настал его черед спрашивать:
— А вы кто? Что здесь делаете?
Блондинка обвела рукой стоявших на почтительном отдалении подружек. Они близко не подходили — стеснялись или робели.
— Это бывший гарем Рахматуллы. Все, кто уцелели…
— Р-рахматулла?
— Сын Абдуллы, последнего хана Хорезма. Сам хан и его родственники под арестом, их судили, отправили в ссылку. У Рахматуллы было пятьдесят жен, осталось семь.
— А где еще сорок три?
— Кто умер, кто сбежал… Знакомься. — Она стала поочередно показывать на выстроившихся, как на смотре, девушек. — Алия, Эльмира, Онахон, Юлдуз, Бахор, Аиша, Саадат.
Как она их различает? Закутанные в рубища, они выглядели одинаково, как фасолины в стручке.
— А ты? Тоже из гарема?
Она нахохлилась.
— Я из Рязани! Направлена в Туркестан по комсомольской путевке. Работаю инструктором женотдела Кокандского уездного комитета партии. Потому что, — тут ее голосок пафосно зазвенел, — молодежь, как наиболее активная часть рабочего класса, идет в первых рядах пролетарской революции.
— Садись, отлично.
— Чего?
— Говорю, отлично по политпросвещению. А зовут-то как?
— Гуля… Здешние иногда называют Гюльчатай. Но мне не нравится. Глупо звучит: Гюльчатай Перепелкина.
Вадим дернул за край паранджи.
— А знаешь ли ты, инструктор Перепелкина, что по партийной линии с этим вот тряпьем ведется жесточайшая борьба?
Ее лазурные зеницы затуманились.
— Знаю. Каждый день воспитательные беседы провожу, — она укоризненно мотнула кудряшками на отставных ханских жен, — но они пока ни в какую… Твержу им: вы, как молодое поколение, должны проникнуться идеями коммунизма, проходить школу революционной борьбы и строить новую пролетарскую культуру. Но у них в мозгах — сплошные пережитки прошлого. И читать не умеют. А по-русски еле-еле понимают… Трудный контингент.
— Что ж ты за них взялась, р-раз трудный?
— Потому и взялась. Чем сложнее задача, тем она почетнее. Я на самый сложный участок попросилась, узбекский выучила, медицинские курсы окончила, роды принимать умею…
— А это зачем?
— Как же! Восточные женщины совсем темные, и у них сплошная антисанитария. В каких условиях они рожают?! Кошмар!
Занятная девчушка эта Гуля-Гюльчатай. Боевая, напористая. Если б поменьше лозунгами говорила, то цены бы ей не было. Но этот грешок нынче за многими водится — отголоски совещаний, собраний, прений и всякого прочего словоблудия.
— А что же ты сама паранджу носишь? Из пролетарской солидарности?
— Нет! — Она загнула полу. — Видишь? Эти паранджи из двух слоев. Хорошая защита!
— Защита? От чего?
— А вот! — На ее ладошке появился каучуковый мячик. — Если таким со всей дури влупить, знаешь, какой синяк будет!
— Погоди! — Вадим почувствовал, что рассудок дает сбой. — Что это? И чем вы тут р-развлекаетесь?
— Это не развлечение. Мы у себя в Коканде спортивное общество организовали — «Бепул киз». По-русски — «Свободная девушка». Проводим соревнования по бегу, стрельбе из лука, прыжкам в высоту и в длину… Потому что в Уставе РКСМ сказано: «Комсомол широко распространяет идеи спорта и создает среди молодежи соответствующие организации».
— Ясно, ясно! Устав ты, гляжу, наизусть вызубрила. Ну а в пустыню вы с какой целью забрались — с антилопами наперегонки побегать или в варанов из лука пострелять?
Она уловила его сарказм, набычилась.
— Балда ты… Я хочу новаторские виды спорта развивать. Мы с девочками хоккей осваиваем.
Вадим чуть не сел.
— Хоккей?! Ты хоть знаешь, что это такое?
— А то! Я целых две книжки о нем прочитала. Историю, правила…
— Как же ты упустила из виду важную деталь? В хоккей играют на льду. И где, скажи на милость, вы нашли в пустыне лед?
Гуля Перепелкина окинула его бирюзовым взглядом, полным превосходства.
— Ты совсем не разбираешься в спорте! Есть хоккей на траве. В него еще на лондонской Олимпиаде играли. Все то же самое, только вместо шайбы мяч. И никакого льда не надо.
— Но травы в пустыне тоже нет! — не сдавался Вадим.
— Мы тренируемся без травы. Это я нарочно придумала. Игра на жаре развивает выносливость и сгоняет лишний вес. Когда наберем нужные кондиции и освоим технику, вернемся в Коканд. Там есть травяные площадки, на них и будем устраивать матчи.
— С кем?
— С девушками из других городов. А может, и республик. Я все просчитала! Уже разослала письма в Киргизию, Туркмению, Казахстан… Мы поднимем женский спорт в Советской Азии на новый уровень! А потом выйдем на международную арену. Добьемся, чтобы женский хоккей включили в программу Олимпийских Игр наравне с мужским.
— И всех победим, — закончил за нее Вадим.
То, что казалось таинственным и угрожающим, не стоило выеденного яйца. Девы-спортсменки выехали на тренировочный сбор, гоняли мячик. Гнутые жерди оказались хоккейными клюшками, а плетеные корзины использовались для дополнительной защиты.
— А откуда у вас американские сникеры?
— Это нам милиция передала. Готовилось восстание, но заговорщиков арестовали. У них на складе нашли оружие и обмундирование. Обувь тоже… Бандиты ее хотели для диверсий использовать, но ведь она спортивная! Мы и попросили. Я от женотдела заявление составила, и нам двадцать пар отдали. В них удобно бегать.