Вадим и сам не отказался бы от такого подарка. Но все же не вязался у него ханский гарем с хоккейной командой. И какой к шайтану спорт, когда кругом шныряет разбойный люд, а девчонки тут одни, без надзора, и в случае чего заступиться за них некому.
— Где вы живете?
— В юртах. — Гуля вытянула руку в северном направлении. — Там… за той грядой, есть еще одно озеро, но оно пересохло. Мы прямо на дне поставили юрты, в них и ночуем. Сначала возле Алтынкана хотели остановиться, но место попалось неудачное, змей видимо-невидимо. А однажды стрельбу поблизости услышали… Поэтому сюда перебрались.
«Это их наши патрульные спугнули», — вспомнился Вадиму сбивчивый доклад Павлухи в кишлаке.
— И как вам здесь?
— Ничего. Мы с собой муку взяли, лепешки печем, с едой проблем нет. Возле озера опреснительную установку нашли, она еще от солеваров осталась, которые на промысел ходили… Если ее раскочегарить, то воды и на чай, и на помывку хватает. А вечерами я политинформации устраиваю. Потому что каждый комсомолец обязан распространять среди рабоче-крестьянской среды пролетарское миропонимание и создавать стойких сознательных борцов за идеалы марксизмаленинизма.
Опять понесла! Вадим скосился на девичью шеренгу, которая топталась в молчании, пережидая, пока предводительница закончит разговор. Это из них-то она собирается выковать стойких сознательных бойцов? Еще вчера они ублажали Рахматуллу, исполняли его «утонченные» ханские прихоти, а завтра что — пойдут с пулеметами басмачей крошить? Чушь… И не нужно этим кралям становиться бойцами. Пускай лучше замуж выходят за политически подкованных дехкан, сбрасывают паранджи, производят на свет социалистическую поросль и посвящают себя мирному труду.
Во как. Вадим поймал себя на мысли, что, поддавшись влиянию новой знакомой, стал думать плакатными шаблонами. Ухмыльнулся. Обидчивая инструкторша приняла это на свой счет.
— Ты не веришь, что у нас получится? — И с подозрением прижмурилась. — А ты комсомолец?
— Нет. Староват я для комсомольца, мне уже тридцать.
Согласно Уставу РКСМ, принятому на второй год после революции, в комсомоле можно было состоять до двадцатитрехлетнего возраста. После этого, если «перестарок» не сдавал свой билет, его переводили в разряд так называемых пассивных членов, лишенных права голоса. Быть пассивным членом Вадиму не улыбалось. Строго говоря, службисту ОГПУ полагалось бы вступить в партию, и ему на это не единожды указывали, но он находил предлоги увильнуть — ссылался на то, что морально не готов, не искупил еще свое дворянское происхождение. Настоящей же причиной являлось другое: Вадим в принципе не представлял себе большевика, изучающего оккультизм. И это при том, что в построение коммунизма он верил свято и готов был дать в морду любому, кто усомнился бы в правильности совершенной десять лет назад Великой Октябрьской революции. Просто не монтировалось его нынешнее ремесло с принадлежностью к партии убежденных атеистов. Кстати, этой позиции придерживался не только Вадим — значительная часть особой группы была беспартийной, что и провоцировало нападки на нее со стороны различных праведных службистов.
Чтобы втолковать это товарищу Перепелкиной, потребовалось бы рассекретить себя, да еще и потратить уйму времени. Поэтому Вадим ушел от щекотливой темы.
— Ты вот что… Бери своих физкультурниц, и дуйте в Коканд, в Хиву, в Бухару… в общем куда подальше.
— С чего это? — Ей явно не понравилось, что он вздумал распоряжаться.
— С того… Здесь басмачей пруд пруди. Налетит на вас ватага мужиков с саблями — чем будете отбиваться? Клюшками?
— У меня пистолет есть…
— Один на всех? Не смеши. Если себя не жалко, то о ханшах подумай. Они не для того из р-рабства вырвались, чтобы в р-расцвете лет сгинуть…
Вроде все правильно обосновал, доходчиво, но комсомолке-спортсменке вожжа под хвост попала. Ротик округлился, затараторила прерывисто:
— Да ну тебя! Раскомандовался! У меня разрешение от уездного комитета… и от обкома тоже… Не имеешь права нас ущемлять, понял? В Уставе сказано: первоочередная задача каждого комсомольца состоит в том, чтобы…
Короче, разругались. Вмиг Довела Гуля-Гюльчатай Вадима до белого каления, он плюнул, пожелал хоккеисткам когда-нибудь выиграть олимпийские медали и вернулся к своим. Потом, конечно, пожалел, что сорвался. Девчонкам лет по двадцать, глупышки еще, их воспитывать и воспитывать.
Рассказал о них Враничу. Известие о том, что чудовища, сотворенные фата-морганой, были всего-навсего безобидными юницами, серб воспринял как должное. Когда же Вадим заикнулся по поводу бедственного положения злосчастных дурашек, научник не дал ему договорить:
— Где е бедствие? Колико разумею, насильно их никто не держит. Пребывают по доброй воле. Имамо ли право мешаться?
— Да как вы можете так р-рассуждать! — загорячился Вадим. — Им ведь даже укрыться негде! Их Керим-бек… как перепелок…
Хотел сказать «как куропаток», но на ум некстати пришла фамилия Гули, и получилась неуместная игра слов. Неуместная, потому что смешного в создавшейся ситуации он не находил.
Серб, разумеется, не понял каламбура.
— Что вы желаете? Гнать их отсюда? На то нет наших полномочий. Будемо вершить свои задачи, а они — свои.
Формалист! Вадим разобиделся на него, но вскоре почуял, что черствость Вранича имеет под собой основания. Недосуг начальнику экспедиции чужими девками заниматься, у него своих проблем выше крыши. Изучение крепости покамест ничего не дало, в актив можно было записать только две-три откопанные финтифлюшки незапамятных времен, которые годились для провинциального музейчика. Однако более всего настораживало отсутствие Сивухи. Когда он не приехал на следующее утро, это еще восприняли бестревожно. Ездок устал с дороги, лег отоспаться — кто его упрекнет? Но не приехал он и еще через сутки. Допустили, что близ кишлака испортилась погода, подул сильный ветер, погнал клубы песка, сводящие видимость к нулю. В таких условиях Мокрый не даст гонцу добро на выезд. Над лагерем, правда, небосвод был чистейшим, а чахлые воздушные потоки не рассеивали даже дым от костра, но в пустыне всякое бывает, она неоднородна и переменчива.
Не объявился Сивуха и на третий день. Все более-менее правдоподобные объяснения были исчерпаны, Вранич собрал совет, к которому скрепя сердце допустил и Хруща-Ладожского. Аркадий Христофорович рубанул сплеча:
— Х-ха! Нашли, кого послать… Да сразу видно было, что он тварь! Пропойца окаянный… Чай, дорвался до бузы, нажрался в зюзю и лыка не вяжет.
Бузой называли алкогольную бурду, приготовленную методом брожения из пшеницы или проса. Правоверные узбеки к спиртному относились сдержанно, но бывало, что и согрешали, попивая под настроение этот мутноватый шмурдяк, чей рецепт занесли в Среднюю Азию еще монголы. Почти в каждом кишлаке имелись мастера по изготовлению бузы, и Алтынкан не был исключением.
Допущение приват-доцента Вадима не устроило.
— Если бы Сивуха запил, вместо него отправили бы другого. У Мокрого достаточно людей. Он бы не бросил нас на произвол.
— Тогда что могло сотвориться? — проговорил озадаченно Вранич.
Вопрос повис в знойном мареве, но висел всего пару мгновений, потому что клейкая тишь вздрогнула от донесшегося издалека отчаянного многоголосья:
— А-а-а! Помогите!
Из головы Вадима враз выветрились мысли о пропавшем нарочном. Он вперился в даль, откуда доносились крики и выстрелы. Они, девчонки! Бегут гурьбой к лагерю, путаясь в длинных хитонах. Последней бежит инструктор Перепелкина и палит из браунинга через плечо в белый свет, как в копейку. За ними вроде никого не видать, но Вадим сквозь гам угадал топот лошадиных копыт. За девицами гнались верховые, и не надо иметь семи пядей во лбу, чтобы дотумкать: это басмачи. Возможно, душегубы Керим-бека.
— Беремо зброю! — гаркнул научник и первым выхватил из кобуры револьвер.
Побледневший Павлуха защелкал винтовкой, Хрущ-Ладожский побежал в крепость за своим «Литтл Томом».
Бестолочи! Если бандитов с дюжину или поболе, то черта с два отобьешься от них этими пукалками. Вадим нырнул в палатку и выволок оттуда «Гочкис». Не зря тащили шестидесятифунтовую махину из кишлака!
Разжалованные ханши, подгоняемые Гулей, мчались к крепости. А их — теперь это было уже видно всем — настигали вывернувшие из-за дюны всадники, стрелявшие на скаку. Преследователей было двое, но Вадим не сомневался, что это лишь авангард, и где-то за ними несутся во весь опор основные силы банды.
Пули летели над убегавшими, чудом никого не задевая, а они — вот дуры марлевые, как сказал бы Макар Чубатюк! — бежали кучно и даже не думали рассеяться в стороны, чтобы затруднить охотникам задачу.
Вадим воткнул треногу пулемета в песок, двумя движениями отрегулировал механизм горизонтальной и вертикальной наводки, вставил жесткую латунную ленту с патронами.
— Ложись! — проорал, срывая голос.
Слава Творцу всего сущего, у дурех достало ума исполнить приказание. Они попадали плашмя, не добежав до крепости метров двести. Теперь по всадникам можно было строчить без опасения задеть беглянок.
Захлопали выстрелы справа и слева — это задействовали свои пугачи Хрущ и Вранич. Им подпевала винтовка Павлухи. Эх, вы! Вадим нажал на гашетку, и «Гочкис» с его двухкилометровой прицельной дальностью в момент скосил обоих конников. Они свалились, как куклы, а напуганные лошади, помяв их подковами, умчались в пустыню.
Вадим не тешил себя надеждой, что это конец боя, он ждал появления главного отряда, но тот так и не обнаружил себя. Прошло минут пять в сильнейшем напряжении, никто не показывался. Спортсменки лежали, вжавшись в песок, их защитники не решались оторваться от оружия.
Обстановку разрядил Мансур. Он храбро, во весь рост, двинулся вперед. Научник что-то каркнул ему по-казахски, но в ответ не удостоился даже междометия.
Мансур прошел меж распластавшихся девиц, добрел до песчаных взлобков, заглянул за них и прокричал, сложив ладони рупором: