Вот для чего я еще им нужен, пронеслось в голове у Вадима. Хорезмский лис и в этот раз выказал себя знатоком психологии. Зная, что Аннеке держат в бандитском стане, ее жених будет шелковым, как китайское покрывало — хочешь, овечьи кизяки в него заворачивай, хочешь, узлы вяжи, а хочешь под ноги стели.
— А если меня не послушают?
— Послушают… В Москве уже и так переполошились, ищут, кто похитил тело социалистического пророка. И тут явишься ты с моими требованиями… Они скромны: пусть мне вернут семью. На реквизированное имущество я не претендую. И тогда пророк водворится на свой законный постамент в деревянном святилище, и советские граждане будут, как прежде, поклоняться ему. Ты же получишь назад свою женщину, и никто не пострадает.
— А ты и твоя семья? Сбежите за границу?
Керим сморщился.
— Постыдное бегство — удел отверженных нечестивцев. Пускай Совнарком выпишет нам документ о реабилитации и позволит беспрепятственно покинуть страну. У меня в Лионском кредитном банке есть кое-какие сбережения… их хватит на всех родственников. Я обеспечу им безбедную жизнь на долгие годы, и мы не попросим у Советов ни копейки.
Гляди, как излагает! Сама беспорочность. Но знаем мы таких ангелоподобных правдолюбцев. Окопается в Париже или в Берлине, будет проживать награбленное и подпевать эмигрантам-антисоветчикам, заполонившим Европу. А коли денег с избытком, то польются они с его счетов на снабжение заговорщиков и диверсантов, которые лезут в Союз через любые щели, ровно клопы. Много их, толстосумов, херувимскими словесами прикрывающихся, осело в капиталистических мегаполисах. Набили кошельки деньжищами, а всё туда же — добродетель корчат, мать их за пятку…
Вадим Керимовым вракам не поверил ни на грамм. Этот злыдень на честность не способен. Добьется, чтобы вернули ему родню его поганую, а сам и Аннеке убьет, и сейф с начинкой увезет за бугор, чтобы там еще пуще нажиться.
Подумал об этом, и почудилось вдруг, что крутолобый из железного ящика подмигнул с хитринкой: правильно рассуждаешь, товарищ, дейвствуй!
И на Вадима как будто озарение снизошло, заговорил вдохновенно, словно лицедей на подмостках:
— А знаешь ли ты, падишах недоделанный, что я не просто чекист, а спецагент особой группы ОГПУ? Мы занимаемся изучением непознанного: практикуем передачу мыслей на р-расстояние, гипнотическое воздействие, р-регенерацию мертвых тканей…
Нарочно добавил в речь наукоемкости, чтобы звучала весче.
Керим подавил зевок.
— Я не для того прочел пять тысяч книг, чтобы верить в эти сказочки.
— Для обывателей, может быть, и сказочки, но… — Вадим выдержал театральную паузу, понизил голос до вкрадчивости. — В наших лабораториях месяц назад был р-разработан способ оживления умерших. Передача энергии посредством животного магнетизма производит эффект, схожий с гальваническим. Мертвая плоть насыщается электрическими токами и оживает. Метод бесконтактный, оборудования не требует. Предварительные опыты, которые мы проводили на протяжении двух лет, дали положительные р-результаты, и тело вождя изъяли из Мавзолея вовсе не для того, чтобы подретушировать к юбилею р-революции. Задумывался небывалый по масштабам эксперимент. Если бы не твое вмешательство, в октябре народ р-рукоплескал бы воскресшему гению…
С патетикой Вадим хватил через край, жег глаголом излишне выспренно и потому ненатурально. Но он и не надеялся провести Керима. Этот стреляный воробей — не какая-нибудь невольница из гарема, способная уверовать в побасенки из «Тысячи и одной ночи». Да и пусть. Куда важнее выбить его из колеи, подчинить своей воле хотя бы на секундочку.
И Керим клюнул. Вадим, встретившись с ним глазами, разглядел в его душе всколыхнувшиеся эмоции. Установив визуальный контакт, попробовал применить гипнотические экзерсисы, освоенные на занятиях в особой группе. Не получилось — Керим принадлежал к породе людей, наделенных стальной волей и невосприимчивых к месмеризму. Досадно, но Вадим был к этому готов и ждал реакции не на снотворный взгляд, а на произнесенные только что слова.
Дождался. Слова были именно такими, какие требовались.
— Хо-хо! — Борода Керима затрепыхалась, ледяное спокойствие сфинкса покинуло его. — Насмешил… Ты утверждаешь, что у вас могут сделать так, чтобы этот почтенный старец, — он показал на бронированный гроб, — восстал из мертвых?
— Да, утверждаю. А теперь представь, какие возможности это открывает. Когда я р-раскрою тебе методику, ты сумеешь воскресить своих жен, воинов… кого угодно!
Керим посуровел и поднял брошенную Вадимом винтовку. Передернул затвор.
— Керим-бек не потерпит насмешек! Или ты сейчас же сотворишь чудо, о котором говорил, или я убью тебя, а следом погибнет твоя женщина.
Бедная Аннеке! Она держалась, как могла, ее висок, куда упиралось дуло револьвера, наливался лиловостью, а лицо приобрело цвет арктического снега, среди которого она выросла. Если бы Вадим мог ее ободрить! Но он и сам не знал, чем обернется его затея, и опасался произносить лишнее, чтобы не насторожить врагов.
Наступило молчание. Все ждали развязки. Вадим простер ладони над ящиком и замогильно провыл:
— На арталом… куим… чеччин!
Множеством языков владел Керим-бек, но вряд ли среди них числился зырянский. Малый народец на далеком севере был близок к вымиранию, умирало и его наречие. Вадим когда-то ухватил несколько слов, не думал, что пригодятся.
— Оти, кык… куим!
Очень хотелось, чтобы Керим и его прислужница восприняли эти идиомы как магические заклинания. Но в любом случае, кульминация, наступившая вслед за утробным выкриком «куим!», удалась на славу.
Лобастый светоч, лежавший в ящике, разлепил веки, положил руки на низкие бортики, сел и осовело покрутил головой, блестевшей на солнце, как новогодний елочный шар.
Если бы с неба посыпалась манна или из-за холма появились легионы Александра Македонского, перемещенные сюда из античности на машине времени, это не поразило бы в такой степени вечно уравновешенного Керима. Он выпустил из рук винтовку и с вылезшими из орбит моргалами отшатнулся от сейфа, в котором восседал оживший покойник.
Еще более разительная перемена произошла с материалисткой Перепелкиной. Она раззявила рот, а револьвер в ее руке завихлялся, как танцор, выплясывающий шимми. Тут бы Аннеке подбить ее локтем снизу или, резко присев, двинуть в бок, но и сама лопарка, воззрившись на диво, утратила способность к шевелению.
Вадим все сделал за нее. Положившись на удачу, прыгнул, как барс, боднул Гюльчатай промеж выпуклостей и опрокинул на песок. Запоздало тарарахнул револьвер. Шмель, несущий смерть, прожужжал над плечом Аннеке и улетел в знойную синь.
Выведенный громом выстрела из состояния грогги, Керим качнулся к оброненной винтовке. Что ни говори, а самообладанию этого человека мог бы позавидовать сам Искандер Великий. Только что он пребывал в оцепенении, глядя на поднявшегося из гроба мертвеца, но в следующее мгновение уже готов был расстрелять его в упор, нимало не задумываясь, причинят ли земные пули урон возвращенцу с иного света.
Крутолобый, однако, оказался проворнее — в его руке появился компактный французский пистолетишко, припрятанный в кармане пиджака. Из черной дырочки вместе с со звонким «чпон-н!» вырвался букетик пламени, окутанный тучкой порохового дыма, и на халате Керима образовалась звездчатая пробоина. Сын последнего хорезмского хана зашатался, борода его вкупе с нижней губой отвисла, обнажив песочного цвета зубы. Монголоидные глаза неестественно распахнулись, зрачки поплыли вверх.
Вадим подобрал винтовку и проткнул Керима штыком насквозь.
Выжившей из ума гиеной закричала Гюльчатай. С еще не восстановившимся дыханием она, сидя на песке, стиснула рукоять револьвера обеими руками, повела вилявшей мушкой в сторону Вадима. Крутолобый резиновым чертиком выскочил из ящика и обрушил на ее темя несоразмерно большой кулак. Она выпустила оружие и повалилась на спину. В одну секунду с ней рухнул и ее царственный супруг. Они замерли, распростерши руки, сповно протягивая их друг к другу. Ни дать, ни взять, финал киноленты о несчастных влюбленных. Но Вадим, которого иной раз до озноба пробирала картинная смерть Веры Холодной на полотняном экране, не почувствовал сейчас ничего: ни жалости, ни содрогания от свершившейся трагедии.
Первое, что он сделал, — кинулся к Аннеке, отбросил упавшую на ее лоб прядь волос и заглянул в лицо.
— Она тебя не р-ранила?
Он видел, что Аннеке невредима, но хотел услышать ее голос.
— Нет… — пошевелила она сухим ртом. — Стрелять мимо… я жить… только испугаться…
Она так переволновалась, что с трудом проговаривала простейшие фразы. Но это ничего, отойдет.
К Вадиму подскакал человечек, вылезший из гроба. Он был смешной — весь как на шарнирах и потому сгибавшийся в самых неожиданных местах.
Вадим обнял его, как родного брата.
— Здравствуй, Пафнутий! Вот уж подарочек, так подарочек…
— Узнал меня ты как? — спросил человечек напевно.
Пафнутий входил в ту же особую группу и служил под началом у Барченко шестой год. Его прозвали «русским Гудини» за необыкновенную способность высвобождаться из любых оков, цепей, пут, а также запаянных и заколоченных гвоздями вместилищ. Провести в гробу сколько угодно времени было для него делом навычным. Пафнутий родился в семье одной из раскольничьих общин, где его сызмальства приучили корежить нормальный речевой строй, из-за чего он изъяснялся как бы навыворот. А еще среди его недальних предков были зыряне, от него Вадим и постиг азы этого исчезающего языка.
— Р-распознать тебя мудрено. Вырядился, как Яншин в «Р-ревизоре»… Я до последнего сомневался, ты или не ты, но надо было что-то делать…
Это была правда. Пафнутия загримировали ювелирно, а лежал он неподвижнее индийского йога, так что Вадим не сразу расстался с мыслью, что в гробу не мавзолейный поселенец, а живой и, кроме того, знакомый человек. Пришлось пойти на риск. Он на ломаном зырянском попросил Пафнутия встать на счет «три» и, как уже известно, не прогадал.