— Куда?
— В плечо, кажется. В левое плечо. — Мне почему-то показалось важным, чтобы он знал, что плечо именно левое.
— Покажи-ка, — сказал он, — проклятье! Тут же ни черта не видно. Как ты?
— Да ничего.
— Сможешь добраться до кареты? Там хоть что-то можно будет рассмотреть.
На спуске он поддерживал меня в седле, но у меня уже в голове прояснилось. Плечо начало болеть так, что дурнота прошла. Я сказал, что доеду.
Вокруг кареты все галдели в один голос. Кучер, на котором лица не было и у которого до сих пор тряслись колени с перепугу и от стояния на тормозах, сидел на облучке и твердил: «Я думал, налет. Господи, да вон сколько вас тут. Думал, налет». Это оказался Алек Смол, маленький, щупленький, белобрысый, с висячими усами, хороший парень, но не орел, и как кучер не чета Уайндеру. Уайндер ругал его на чем свет стоит, приговаривал, что ему еще сильно повезло, и в промежутках между ругательствами осматривал у лошадей бабки. Лошади дрожали, — беспокойно косились туда, где начинался обрыв, и жались к скале. Гэйб вылез из седла, чтобы огладить их. Смол, казалось, и не слышал Уайндера, потому как был пьян и при виде такой толпы совсем одурел.
Я и охранника знал, Джимми Кэрнса, здоровенного, чернобородого, в большой фетровой шляпе с опущенными полями и в кожаной куртке. Он прежде был стрелком на государственной службе — охранял сначала армейские склады, а потом железнодорожные, пока дорогу строили. Не мне, так Уайндеру крупно повезло, что было темно и карету мотало. Кэрнс говорил:
— Надеюсь, я его не сильно покалечил?
— Кого покалечил? — спросила Мамаша.
— Да подстрелил я одного. Сам слышал, как он завопил. Знаете, нечего было всей ватагой вываливаться, да еще впотьмах. Счастье, что я никого не ухлопал. Зря вы так. — Он горестно покачал головой. Очевидно, он тоже выпил и с трудом ворочал языком, вид же принял озабоченный. — Я совсем было уснул, а тут Алек как заорет, — сказал он. — Я ж не мог разобрать, кто вы, гвалт такой поднялся. Я, часом, никого не прикончил?
Уайндер добивался, какого черта вообще дилижанс оказался среди ночи на перевале. На минуту мы с Джилом застряли в давке. Мне было все равно, проберемся мы или нет. Я наблюдал все откуда-то издалека, будто картину смотрел. Джил, однако, начинал сердиться, надрывал голос, стараясь, чтобы его услышали, и протискиваясь к свету.
Пассажиры вылезли из кареты. Две женщины и один мужчина. Им, судя по виду, хорошо досталось. Модные наряды помялись и сидели накось, дамы выбирались неуверенно, на нетвердых ногах, украдкой оправляя платья. Поглядывали они на всех свысока, хотя заметно перетрусили. Мужчина был молодой, высокий и худощавый, с рыжими бачками, щеголеватый. Так мог бы выглядеть молодой Тетли, интересуйся он больше такими вещами. Судя по его смеху, он воспринял происшествие как веселую шутку, хотя касторовую шляпу его порядком помяло. Глядя на него, заулыбались и остальные.
Когда дама пониже ростом обернулась, я увидел, что это не кто иной, как Роуз Мэпин. Нетрудно понять, почему молодой Тетли так кипятился из-за того, что бабье сословие выжило ее из городка и почему Джил только о ней и говорил всю зиму, как мальчишка о первой любви. Темные волосы, выбивавшиеся сейчас из-под кружевного капора, скуластое личико с большими черными глазами и полные спелые губы, которые уже начинали улыбаться, будто всем вместе, а, может, и кому-то в отдельности. Высокая грудь, полная, но крепкая, и точеная округлая фигурка, очень соблазнительная. Вырез на платье — дальше некуда. Узнав кое-кого из ковбоев, она тут же начала их чаровать — такая уж ее повадка. В данный момент я отнесся к этому равнодушно, но без труда представил, что при других обстоятельствах очень даже заинтересовался бы. Своим поведением, однако, она вовсе не давала оснований рассчитывать на легкую победу. Разве что какой-нибудь пьянчуга или ревнивая баба могли так истолковать. Или ревнивый мужчина.
Джил, увидев ее, перестал протискиваться вперед и застыл на лошади. Мужчина с рыжими бачками придерживал ее за локоток, давая понять, что она его собственность. Уайндер прекратил свою ругню, так что до нас донесся голос Роуз; именно такой, подумалось мне, был наверняка когда-то у Мамаши-Грир. Она представила мужчину Тетли, и Джералду, и Дэвису, а затем и остальным, как мистера Свэнсона из Сан-Франциско и своего супруга. Тетли умудрился даже одним махом отпустить Свэнсону комплимент и шуточку насчет того, что Роуз очень не терпелось бриджеровским бабам нос утереть. Вот ведь даже Тетли был не против задержаться, чтобы поглядеть на Роуз и поговорить с ней. Она посмеялась и, хотя вряд ли такая шутка могла прийтись ей по вкусу, вида не подала. Дэвис ей тоже был рад, поздравил ее и пожал руку Свэнсону, но вообще-то он больше к ребятам присматривался. И они все Роуз поздравляли, а кто вперед протиснуться не мог, кричали издали приветствия, и один лишь Смит позволил себе спохабничать, сказав Свэнсону, что, видно, они не далее как сегодня поженились, если тот до сих пор на ногах стоит. Остальные ограничились тем, что пеняли Роуз за то, что это дело у них за спиной обстряпали, а Свэнсону говорили, что он должен свою счастливую звезду благодарить за то, что все было решено и подписано до его приезда в Бриджерс Уэлз. Но некоторым вдруг становилось не по себе, когда посреди всех этих шуточек они вспоминали вдруг, на какое дело идут. И не знали, что ответить, когда Роуз пригласила их поехать обратно в заведение Кэнби выпить за них со Свэнсоном, и только посматривали на Тетли и на Дэвиса, и улыбались. Уж очень велик был соблазн — в такую-то ночь, да при том, что толком ничего не известно. Лишь молодой Тетли и не поздравил, и не улыбнулся даже, а только таращил на нее большие серьезные глаза и все сглатывал, будто хотел что-то сказать. Роуз старалась не замечать его, чтоб не расстраиваться. Ей любопытно было узнать, что мы делаем тут на перевале, среди ночи, но она не спрашивала, а говорить никому не хотелось.
Вторую женщину нам тоже представили, но, пробормотав приличные случаю фразы и приподняв в знак почтения шляпы, все про нее тут же забыли. Она оказалась сестрой Свэнсона — высокая и худая, на мой взгляд, старше его, в темных шелках и в пелерине. Лицо у нее было тоже худое и продолговатое, с впалыми щеками, с морщинками под глазами и с глубокими горестными складками вниз от уголков рта. В свете фонаря оно выглядело мучнисто-бледным. Прислушиваясь к разговору, она, не отпуская дверцы кареты, перебегала глазами с одной физиономии на другую, быстро и тревожно, однако, не так, как если бы ожидала от этих людей какой-нибудь пакости. Ей просто хотелось назад, в карету, спрятаться от падающего снега и от обступивших незнакомцев.
Потом Джил опамятовался настолько, что перестал сверкать глазами на Роуз и на ее рыжего супруга. Выражение обветренного лица не изменилось, но я-то видел, что его разрывает от злости. Ни на кого не глядя, он пробился на лошади к фонарю. Я за ним. Но никто из ребят слова ему не сказал: все решили, что сейчас он из-за Роуз запалит скандал. Видно, и Тетли этого опасался, потому что он перестал разговаривать с Роуз и Свэнсоном и уже не сводил глаз с Джила; он не сразу понял, когда Джил сказал:
— Арта ранило, Кэрнс ему в плечо попал.
Дэвис, однако, понял сразу и помог мне сойти с лошади, велев Джилу достать из кареты чемодан, чтобы меня усадить. Джил выполнил это, ни слова не сказав Роуз, даже не взглянув на нее, хотя прошел перед самым носом. Не будь он так поглощен своим занятием, можно было подумать, он нарочно не замечает ее. Роуз же следила за ним и даже улыбаться перестала в ожидании, что он заговорит. Но он не заговорил, и она сразу же заулыбалась и страх как забеспокоилась обо мне. Я на нее внимания не обратил. Мы с Роуз никогда не ладили, и сейчас я ее выручать не намеревался. Свэнсон отметил эту сцену. Он присматривался к Джилу, достававшему чемодан, затем перевел глаза на Роуз, затем опять на Джила. Он все еще улыбался, но уже не так, как прежде. Мне он поначалу показался человеком пустым, я даже подумал, что Роуз его заарканила потому, что такого нетрудно к рукам прибрать, но сейчас у меня уверенности больше не было.
Я сел на чемодан; Спаркс принес фонарь и держал его, а Дэвис стал стаскивать с меня рубашку, излишне нежничая там, где она начала присыхать.
— Да пустяк, — сказал я и погодя спросил: — Неужели это нужно делать на виду у женщин? — Меня опять замутило, и я начал злиться, что все глазеют.
Женщины предложили помощь. Роуз сообщила, что в таких делах она мастерица. Я сказал Дэвису, что обойдусь без их помощи, и Роуз перестала улыбаться и меня подбадривать. Они с Джилом первый раз посмотрели друг на друга, и Джил ухмыльнулся. Роуз поспешно отвернулась и полезла в карету. Свэнсон тоже перестал улыбаться и уставился на Джила, одновременно подсаживая свою сестрицу в карету к Роуз. Джил стоял, расставив ноги и заложив большие пальцы за ремень, что само по себе не предвещало ничего хорошего, и, в свою очередь, смотрел на Свэнсона, продолжая все так же ухмыляться. Он мог сейчас вскинуться от любого пустяка, но Свэнсон, закрыв дверцу кареты, просунул голову в окошко, поговорил минутку с Роуз, тем дело и кончилось.
Кэрнс слез с козел, подошел с озабоченным выражением лица и, все так же плохо ворочая языком, стал расспрашивать, как я, и объяснять, что вовсе в меня не целился и очень жалеет, просто места себе не находит, оттого что так получилось; мне надоело твердить, что тут говорить-то не о чем и откуда ему было знать, кто мы такие. А тем временем Дэвис ковырялся в ране. Когда он дошел до края раны, у меня в голове помутилось от боли, и я почувствовал, что просто не могу больше слушать Кэрнсовы излияния. Джил наконец заметил, каково мне, и сказал Кэрнсу, чтобы оставил меня в покое. Опять я подумал, что дело добром не кончится. Но Кэрнс и правда до того себя виноватым чувствовал, что прикусил язык, и вид у него был такой, что того и гляди зарыдает.
Я уже порядком крови потерял. Брюки с одной стороны под меховыми штанами тоже промокли насквозь. Но сама рана была пустяковая. Пуля попала в грудь, и, пройдя сквозь мякоть, вышла в спину где-то чуть пониже, так мне Дэвис сказал, он считал, что ребро она, может, задела, но не больше. Дэвис прощупал мне весь бок, что