— Каких шлюх?
— Мужиков. Ряженых. Один за кучера, второй за матроса, третий за рабочего…
— Не понимаю, о чем вы…
Следующий удар оказался очень болезненным. Какой-то предмет чуть ли не со скрежетом проехался кельнеру по скуле. Затем ему наступили на живот. Красная жижа закапала изо рта и носа кельнера, испачкала сорочку, обмотанную вокруг головы.
— Это был кастет. Еще врезать или ты заговоришь?
— Баронесса заказывает мужиков…
Лицо Колишу тщательно вытерли сорочкой. Опухоль на скуле заслонила все поле зрения слева. Зато правым глазом кельнер увидел, как рыжеволосый с отвращением отбрасывает перемазанную сорочку в сторону.
Чирканье спички и запах табачного дыма.
— Фамилия баронессы?
— Не знаю. — Колиш посмотрел на рыжеволосого и завизжал: — Не бей меня, гад! Я скажу о ней все, что знаю!
Рыжеволосый надвинул кастет на пальцы и бросил вопросительный взгляд поверх трясущегося тела Колиша в ту сторону, откуда пахло сигаретным дымом. Ответ он, видимо, получил, кастет с руки снял. Колиш облегченно вздохнул.
— Ну так что там насчет баронессы? — раздался голос стоящего за спиной.
— К ней все так обращаются, называют баронессой…
— Кто все?
— Подружки.
— Как зовут баронессу?
— Я уже говорил… Не знаю… Ей-богу, не знаю… Пойми же ты, — зарыдал Колиш, когда рыжеволосый опять надел кастет, — когда этой сучке нужен мужик, она мне не представляется…
— Убедил. — Допрашивающий сплюнул на пол. Зашипела сигарета. — Тогда скажи мне, как ее опознать.
— Герб, — простонал Колиш, — у нее на карете герб… Топор, звезда и стрела…
— Чудно. Найдите этот герб в «Гербовнике силезского дворянства». У нас в архиве есть. — Колиш догадался, что приказ был отдан рыжеволосому. — А теперь вот что, Колиш. Что ты имеешь в виду, когда говоришь «баронесса заказывает мужиков»?
— Она приезжает и отсюда кому-то звонит. — Колиш говорил почти шепотом. — К гостинице подъезжает пролетка с ряжеными. Баронесса или какая-нибудь ее подружка желают, для примера, кучера… Я иду к экипажу и привожу кучера… Вроде как игра такая…
Колиш смолк. Вопросов больше не было. В служебном помещении хлопнула дверь.
Кельнер поднатужился и поднялся с пола. Вокруг в беспорядке валялись ящики. Рядом с ним стояли двое мужчин. Колиш видел их впервые в жизни. Один из них, невысокий, с узким лисьим лицом, сделал знак другому — гиганту с кустистыми бровями. «Займись им!» — вот что означал этот знак.
Великан издал какое-то мычание, подошел к Колишу, снял с него ящик и вдруг зажал кельнеру рот платком, от которого несло чем-то тошнотворно сладким и вместе с тем острым. Больницей, одним словом.
«Это для твоего же блага, пару деньков проведешь у нас» — таковы были последние слова, которые Колишу довелось сегодня услышать.
Бреслау, четверг, 4 сентября 1919 года, девять вечера
Вилла барона фон Бокенхайм-унд-Билау находилась в самом конце Вагнерштрассе. Из сада за домом доносились крики детей и звуки рояля. К массивным металлическим воротам, украшенным гербом (плющ обвивает щит, на щите топор и звезда, пронзенная оперенной стрелой), подъехали два автомобиля. Из первого автомобиля вылез рыжеволосый мужчина, прислушался, помедлил и нажал на кнопку звонка. Появился величественный камердинер во фраке. Обрамленное бакенбардами лицо излучало достоинство, длинные страусиные ноги, обтянутые полосатыми брюками, балетным шагом несли их обладателя к воротам. Рыжеволосого камердинер принял за коммивояжера и окинул презрительным взглядом, но тем не менее позволил тому просунуть сквозь решетку руку и положить на серебряный поднос визитную карточку, надпись на которой гласила: «Йозеф Билковский, гостиница „Венгерский король“, Бишофштрассе, 13». С подносом в руках камердинер неторопливо направился к дому и исчез за громадными дверями.
Рыжеволосый сел в машину и укатил. Вскоре из парадного подъезда показалась безукоризненно одетая пара: женщина лет тридцати в черном платье, шляпе с белой хризантемой и палантине на плечах; мужчина, несколько старше годами, во фраке и белом жилете. Пара подошла к ограде и огляделась. Мужчина даже приоткрыл ворота и вышел на тротуар. Вагнерштрассе была пуста, если не считать автомобиля, стоящего невдалеке. В глазах женщины появилась усмешка. Взгляд ее спутника трудно было назвать любезным. Оба они заметили, что в автомобиле четверо мужчин. За рулем сидел коротышка в надвинутой на нос шляпе. Рядом с ним развалился на сиденье мускулистый брюнет. В салоне машины клубился табачный дым, заставляющий двоих, сидящих сзади, щурить глаза. У одного лицо было замотано, словно от зубной боли, другой едва помещался на сиденье. Брюнет обернулся, ухватил болящего за шею, указал пальцем на элегантную женщину и о чем-то спросил. Человек с перевязанным лицом утвердительно кивнул. Брюнет коснулся плеча водителя, автомобиль сорвался с места и пропал из виду. Женщина в черном платье и мужчина во фраке направились к вилле. Камердинер удивленно посмотрел на них. Вид у мужчины был раздраженный, у женщины — абсолютно невозмутимый.
Бреслау, четверг, 4 сентября 1919 года, четверть десятого вечера
Киндер-бал по случаю восьмого дня рождения единственной дочери Рюдигера II, барона фон Бокенхайм-унд-Билау, подходил к концу. Родители приглашенных детей с бокалами шампанского «Филиппи» в руках восседали под балдахинами с гербом барона. Дамы обсуждали успех новой венской постановки «Ткачей» Гауптмана,[29] господа — Клемансо[30] с его угрозами и попытками навязать Германии изменения в конституции. Слуги с подносами (пустые бокалы у одного, полные — у другого) перемещались неторопливо и с достоинством, словно часть новодворянской гордости хозяев передалась и им. Дети в матросских костюмчиках либо в нарядах из твида и картузах а-ля лорд Норфолк играли в саду под пристальным наблюдением бонн. Несколько девочек у рояля пели под аккомпанемент длинноволосого музыканта «Оду к радости» Бетховена. Иллюминация потускнела, беседы увядали. Мужчины уже закурили по последней на сегодня сигаре, женщины сделали по последнему на сегодня глотку шампанского. Сей напиток — как метко подметила одна из дам — «своими пузырьками придает занятный горьковатый оттенок сладким венским штруделям».
Хозяйка дома, баронесса Матильда фон Бокенхайм-унд-Билау, поставила бокал на поднос, поданный камердинером Фридрихом. Ее дочь Луиза радостно бегала по саду за воздушным змеем, мелькавшим среди огней. Баронесса с любовью посмотрела на дочь, незаметно перевела взгляд на камердинера, тот продолжал стоять столбом. «Неужели старик не видит, что надо подойти к гостям? — с неудовольствием подумала баронесса. — Может, ему нехорошо? Он ведь такой старый…» Хозяйка пристально взглянула на Фридриха. «Жизнь отдам за госпожу», — всем своим видом показывал старый слуга.
— Ты чего-то хотел от меня, Фредерик? — очень мягко спросила баронесса.
— Да, госпожа. — Фридрих глянул на маленькую Луизу фон Бокенхайм-унд-Билау, за которой, раскинув руки, гналась гувернантка, крича с сильным английским акцентом: «Не бегай так быстро, маленькая баронесса, а то вспотеешь!» — Я не хотел вам мешать, госпожа, когда вы любовались малышкой. Ну чисто живое серебро…
— Ты не слышал моего вопроса, Фредерик? — осведомилась баронесса еще мягче.
— Вас зовут к телефону, — сообщил Фридрих. — Тот самый человек, который несколько минут назад велел передать вам эту странную визитную карточку.
— Никогда не употребляй слов вроде «странная», — зашипела баронесса. — Комментарии в твои обязанности не входят.
— Слушаюсь, госпожа. — Фридрих поклонился. Уже как-то меньше верилось в его готовность жертвовать жизнью за хозяйку. — Что мне сказать тому господину?
— Я сама поговорю с ним. — Матильда извинилась перед собеседницами и поплыла по саду, щедро раздавая улыбки. Самая сердечная досталась мужу, барону Рюдигеру II фон Бокенхайм-унд-Билау.
Поднимаясь по лестнице, баронесса еще раз посмотрела на визитку с надписью «Verte!».[31] На обороте было нацарапано: «Насчет извозчиков и кучеров». Улыбка исчезла с лица Матильды.
Баронесса прошла в свой будуар и взяла трубку.
— Не представляюсь, — прохрипел мужской голос. — Я буду задавать вам вопросы, а вы отвечать как на духу. Иначе господину барону станет известна тайная жизнь супруги… Что молчите?
— Ты мне еще не задал ни одного вопроса. — Баронесса взяла из хрустальной папиросницы сигарету и закурила.
— Сообщите адреса мужчин, которые сопровождают вас после вечеров в гостинице «Венгерский король». Этих ряженых — один кучером, другой извозчиком. Меня интересуют только те, кто одет матросом…
— Любитель матросиков, да? — засверкал переливами негромкий смех баронессы. — Хочешь, чтобы тебя поимели, а? — Матильду возбуждала вульгарность. Ей хотелось, чтобы хриплый голос начал произносить неприличные слова. Мат, мат и запах дешевого табака…
— Ну-ка, ну-ка, старая шлюха, выкладывай, что тебе известно? Или мне поговорить с господином бароном? — В голосе мужчины зазвучала новая нота.
— Ты с ним уже говоришь, — ответила баронесса. — Милый, скажи несколько слов грязному шантажисту!
— Говорит барон Рюдигер Второй фон Бокенхайм-унд-Билау, — произнес в трубке низкий голос. — Не смейте шантажировать мою жену, подлец. Вы за это поплатитесь. — После чего барон положил трубку, покинул свой кабинет и направился в сад. У выхода из дома он наткнулся на жену, поцеловал ее в лоб. — Пора прощаться с гостями, мое солнышко, — произнес Рюдигер II.
Бреслау, четверг, 4 сентября 1919 года, одиннадцать вечера
Баронесса Матильда фон Бокенхайм-унд-Билау сидела в будуаре за небольшим бюро и писала предупреждение приятельнице, Лауре фон Шайтлер, с которой они часто бывали в «Венгерском короле». Дворянский герб Лауры, как и Матильды, был самой первой свежести. Написав несколько фраз, баронесса надушила письмо, вложила в конверт, дернула за звонок и в ожидании камердинера уселась перед зеркалом, втирая в алебастровую кожу крем, купленный вчера у Хоппе в «Доме красоты» за астрономическую сумму в триста марок. Раздался стук в дверь.