– Помогите… Кто-нибудь, помогите… пожалуйста.
Потом – тихий шлепок ладони о дверь.
Очень тихий, почти неслышный. А то вдруг кто-то стоит снаружи как раз рядом с дверью.
Директриса Отказ называет себя Народным комитетом по кормлению кота.
Мисс Апчхи и Недостающее Звено, они входят в Народный комитет по смыву оставшихся испорченных продуктов питания. К каждому пакету, который они смывают в унитаз, они присовокупляют подушку или туфлю, чтобы канализационные трубы забились – и оставались забитыми – наверняка.
Агент Краснобай стучит в дверь миссис Кларк и говорит:
– Послушай. – Он говорит: – У тебя не получится стать здесь жертвой. Мы тебя выбрали следующей злодейкой.
Агент Краснобай называет себя Народным комитетом по обеспечению нас всех новым мерзавцем.
Лампочки «персики», которые собирает Хваткий Сват, которые он передает Обмороженной Баронессе… которые она так бережно складывает в коробку, выложенную старыми париками… под конец каждого дня, Граф Клеветник оттаскивает их в подвал и бьет о бетонный пол. Он швыряет их точно так же, как потом скажет миру, что их била миссис Кларк.
Помещения уже кажутся больше. И сумрачнее. Цвета и стены исчезают в темноте. Агент Краснобай снимает на камеру битые лампочки и ногти Сестры Виджиланте, разбросанные по полу. Одинаковые белые черепки в форме полумесяца.
Если не считать призрака, у нас все почти плохо. Почти так, как должно быть.
Призрак Сестры Виджиланте – это герой. Она говорит, что мы ненавидим героев.
– Цивилизация всегда действует лучше, – говорит Сестра Виджиланте, просовывая кончик ножа под очередной ноготь, – когда есть кто-то, кого все боятся.
Под присягойСтихи о Сестре Виджиланте
– Один мужик подал иск на миллион долларов, – говорит Сестра Виджиланте, – из-за того, что кто-то не так на него посмотрел.
В ее первый день в качестве присяжной.
Сестра Виджиланте на сцене, прижимает к груди книгу, как щит.
Ее блузка – вся в желтых рюшках, с белым кружевом по краям.
Книга в переплете из черной кожи, на обложке оттиснуто золотом:
Библия.
Сестра Виджиланте в очках в черной оправе.
Из украшений – только браслет-оберег с позвякивающими серебряными висюльками.
Волосы выкрашены в черный. Такой же темный, как ее лакированные туфли. Как ее Библия.
На сцене вместо луча прожектора – фрагменты из фильма.
На стеклах очков играют яркие блики: отражения электрических стульев и виселиц.
Зернистое изображение: кинохроника о приговоренных к смертной казни – к газовой камере или расстрелу.
Там, где должны быть глаза, – глаз не видно.
Ее первый день на скамье присяжных, слушается очередное дело: мужчина, споткнувшийся о бордюр, предъявляет иск владельцу роскошной машины, на которую налетел.
Требует возместить ущерб в размере пятидесяти тысяч за собственную неуклюжесть.
– Эти горе-истцы, у которых нет ни ума, ни элементарной координации движений, – говорит Сестра Виджиланте.
Они отличались прекрасным умением винитьдругих.
Другой истец требовал компенсации в сотню тысяч от домовладельца, не убравшего из своего сада за домом поливочный шланг, из-за которого тот упал и повредил лодыжку, когда убегал от полиции. А полиция гналась за ним потому, что он изнасиловал женщину.
Впрочем, к данному делу сие не относится.
Охромевший насильник хотел отсудить для себя целое состояние – за причиненные ему страдания и боль.
Там, на сцене, серебряные обереги поблескивают сквозь кружево на манжете,
Библия крепко зажата в руках, ногти накрашены желтым, того же оттенка, что и рюшки на блузке,
Сестра Виджиланте говорит, что она всегда вовремя платит налоги.
Никогда не переходит дорогу в неположенном месте.
Сортирует свой мусор.
Ездит на работу в автобусе.
– И тогда, – говорит Сестра Виджиланте, в первый свой день на скамье присяжных, – я сказала судье:
Что-то вроде:
– Какой же херней мы тут все занимаемся.
И ее обвинили в неуважении к суду…
Гражданские сумеркиРассказ Сестры Виджиланте
В то лето люди перестали жаловаться на цены на бензин. В то лето никто не высказывал свое «фи» по поводу сериалов, идущих по телевидению.
24 июня заход солнца был в 8:35. Гражданские сумерки закончились в 9:07. По Льис-стрит шла женщина, вверх по крутому уклону. На отрезке между 19-й и 20-й авеню она услышала грохот. Такой звук могла издавать сваебойная машина: словно что-то тяжело топает по асфальту, и этот топот отдается в ноги, обутые в туфли на низких каблуках. Один удар каждые две-три секунды. С каждым разом – все громче, все ближе. На ее стороне улице не было никого, и женщина остановилась и вжалась в кирпичную стену отеля. Напротив, через дорогу, в дверях ярко освещенного гастрономического магазина стоял мужчина азиатской внешности и вытирал руки белым полотенцем. Где-то в темноте, между двумя фонарями, разбилось что-то стеклянное. Снова раздался удар, и на какой-то машине включилась сигнализация. Топот все приближался – что-то невидимое приближалось в ночи. Газетный автомат с грохотом завалился набок. Еще удар, говорит эта женщина, и в телефонной будке разбилось стекло, всего в трех припаркованных автомобилях от того места, где стояла она сама.
Согласно короткой заметке в газете на следующий день, ее звали Тереза Уилер. Ей было 30 лет. Она работала в нотариальной конторе.
К тому времени мужчина-азиат ушел обратно в магазин. Перевернул табличку на двери: «Закрыто». Так и держа полотенце в руках, он пробежал в глубь помещения, и свет в магазине погас.
На улице стало совсем темно. Выла автомобильная сигнализация. Снова раздался топот, очень громко и очень близко, так что отражение Уилер в витринном стекле задрожало. Почтовый ящик у обочины тротуара громыхнул, словно пушка, и потом еще долго дрожал, скособочившись на сторону, с вмятиной на боку. Деревянный электрический столб содрогнулся, провода колыхнулись, стукнулись друг о друга, посыпались искры – сверкающий летний фейерверк.
Ниже по улице, буквально в квартале от Уилер, взорвалась плексигласовая стенка автобусной остановки, где была подсвеченная фотография одного известного киноактера, одетого только в исподнее.
Уилер стояла, вжавшись в кирпичную стену и пытаясь просунуть пальцы в стыки между кирпичами. Она прилепилась к стене, как плющ. Ее затылок прижимался к кирпичной кладке так плотно, что потом, когда она рассказывала полицейским свою историю, она показала им крошечную залысину в том месте, где волосы стерлись о грубый кирпич.
А потом, сказала она, ничего.
Ничего не случилось. Ничто так и не показалось на темной улице.
Сестра Виджиланте, рассказывая эту историю, по ходу дела отковыривает себе ногти ножом.
Гражданские сумерки, говорит она, это период времени от захода за горизонт верхнего края солнечного диска до того момента, пока погружение солнца под горизонт не превышает шести градусов. Эти шесть градусов равняются примерно получасу. Гражданские сумерки, говорит сестра Виджиланте, это не то, что навигационные сумерки, которые заканчиваются, когда солнце опускается на двенадцать градусов под горизонт. Астрономические сумерки заканчиваются, когда солнце опускается на восемнадцать градусов.
Сестра говорит, что это «что-то» невидимое, чуть ниже по улице от того места, где стояла Тереза Уилер, оно смяло крышу машины, стоявшей на светофоре на перекрестке с 16-й авеню. То же самое невидимое ничто снесло неоновую вывеску бара «Тропический», расшибло все световые трубки и согнуло стальную вывеску пополам, на уровне третьего этажа.
И все же рассказывать было нечего. Следствие без причины. Нечто невидимое прогрохотало по Льюис-стрит, круша и сметая все на своем пути, от 20-й авеню почти до самой реки.
29 июня, говорит Сестра Виджиланте, заход солнца был в 8:36.
Гражданские сумерки закончились в 9:08.
По словам парня, который работал кассиром в кинотеатре для взрослых «Олимпия», что-то промчалось мимо стеклянной передней панели его билетной кассы. Он не увидел, что это было. Скорее, это был просто свист воздуха, как будто мимо пронесся невидимый автобус, чудовищный выдох – так близко, что бумажные деньги на столике перед ним всколыхнулись от ветра. Просто высокий звук. Боковым зрением он заметил, что огни закусочной через улицу как будто мигнули, словно что-то закрыло собой на мгновение целый мир.
А на следующем входе, говорил этот кассир, он услышал звук. Тот самый громыхающий звук, который описывала Тереза Уилер. Где-то в темноте залаяла собака. Тот же самый «проходящий» звук, о котором кассир потом рассказал полиции. Звук гигантских шагов. И эта невидимая гигантская нога просвистела мимо, на расстоянии вдоха-выдоха.
1 июля люди жаловались на нехватку воды. Они ворчали, что город вновь срезал бюджет и что полиция вообще ничего не делает. Наблюдался рост уличной преступности: автомобильные кражи, граффити, вооруженные ограбления.
2 июля никто ни на что не жаловался.
2 июля заход солнца был в 8:34, гражданские сумерки закончились в 9:03.
2 июля одна женщина, выгуливавшая собаку, обнаружила тело Лоренцо Карди; одна половина его лица была просто-напросто вмята в череп. Он был мертв, говорит Сестра Виджиланте.
– Субарахноидальное кровоизлияние, – говорит она.
За миг до удара этот человек, наверное, что-то почувствовал, может быть, дуновение воздуха, что-то такое, потому что он поднял руки, прикрывая лицо. Когда обнаружили тело, обе руки были буквально вколочены в то, что осталось от его лица, глубоко-глубоко, так что ногти вошли в его собственный смятый мозг.
На улице, в промежутке между двумя фонарями, там, в темноте, слышится звук. Этот топот. Тяжелый и громкий. Второе громыхание может быть уже ближе, совсем-совсем рядом, или, еще того хуже, ты будешь следующей жертвой. Люди слышали, как оно приближается, раз, второй, все ближе и ближе, и они замирали на месте. Или они заставляли себя сделать эти три или четыре шага – левой ногой, правой, левой – до ближайшего входа в какое-нибудь помещение. Они приседали, прячась за припаркованные машины. Еще ближе, следующее ба-бах, звук удара и вой автосигнализации. Вдоль по улице, все ближе и ближе, все громче и громче. Набирая скорость.