– Жесткое оно какое-то и горькое.
Нужно, чтобы кто-то что-то сказал. Что-то… доброе.
Тощий Святой Без-Кишок говорит:
– Обычно я не ем мяса, но это было… очень даже вкусно. – И он смотрит по сторонам.
Повар Убийца зажмуривает глаза и предостерегающе поднимает ладонь, лоснящуюся от жира. Он говорит:
– Я вас предупреждаю… не надо критиковать мои блюда…
И мы все киваем: да. Было вкусно. У всех пустые тарелки.
Мы глотаем, не переставая жевать. Мы вылизываем свои зубы, подбирая остатки масла. Или жира.
Товарищ Злыдня идет к диванам посередине фойе холла, точно по центру, под застывшими искрами самой большой во всем театре хрустальной люстры. Она берет синюю бархатную подушку с золочеными кисточками по уголкам и кладет ее у подлокотника. Сбрасывает с себя туфли. Ее белые чулки испачканы красным. Она садится и собирается лечь на диван головой на подушку. И тут она морщится, Товарищ Злыдня. Лицо напрягается на пару секунд, но потом расслабляется. Она лезет рукой за спину, щупает себя под промокшими юбками. Наклоняется чуть вперед, словно собирается встать, и ее взгляд упирается в кровавые следы, что протянулись за ней по синему ковру, от лестницы до буфета, а оттуда уже – до дивана.
Мы все смотрим на кровь, льющуюся из ее сброшенных туфель.
Продолжая жевать – челюсть ходит по кругу, как у коровы со жвачкой, – Товарищ Злыдня смотрит на нас.
Пытается переварить эту сцену.
Потом она вынимает руку у себя из-под юбки. В руке зажат обвалочный нож Повара Убийцы. С лезвием в сгустках запекшейся крови.
Повар Убийца выходит из-за буфетной стойки. Он раскрывает ладонь, шевелит жирными пальцами и говорит:
– Отдай. Это мой.
И Товарищ Злыдня прекращает жевать. Глотает и говорит:
– Я…
Товарищ Злыдня смотрит на нож и на завиток мяса в другой руке.
На этом кусочке, там татуировка. Роза, которую она сама никогда раньше не видела. Разве что, может быть, в зеркале. Только теперь эта роза покоричневела.
Граф Клеветник облизывает тарелку, так что его лицо скрыто бумажным кругом.
Товарищ Злыдня говорит:
– Я всего лишь упала в обморок…
Она говорит:
– Я потеряла сознание… и вы сожрали мою задницу?
Она смотрит на жирную пустую тарелку, которая так и стоит на буфетной стойке, и говорит:
– Вы мне скормили мою же задницу?
Мать-Природа рыгает, прикрыв рот рукой, и говорит:
– Прошу прощения.
Повар Убийца тянется за ножом; видно, что под ногтем на большом пальце еще остался тоненький красный полукруг. Он поднимает глаза и смотрит на тысячи крошечных отражений Товарища Злыдни, искрящихся в пыльных хрустальных висюльках на люстре. И каждая держит в руке по розе, запеченной с каджунскими специями.
Обмороженная Баронесса отворачивается, но продолжает внимательно наблюдать за своей собственной уменьшенной версией этой реальности: за отражением Товарища Злыдни в зеркале за буфетной стойкой.
У нас у каждого своя версия Товарища Злыдни. Своя история о том, что происходит. Каждый уверен, что его версия и есть реальность.
Сестра Виджиланте смотрит на часы и говорит:
– Ешьте быстрее. До темноты – всего час.
Все эти уменьшенные отражения Товарища Злыдни, они тяжело сглатывают. Их синюшно-белые щеки надуваются. Горло сжимается, словно они подавились своей собственной горькой кожей.
Каждый из нас обращает свою реальность в историю. Переваривает ее, чтобы сделать книгу. Все, что нам видится, – это готовый сценарий для фильма.
Мифология нас.
А потом, именно в нужном месте полноразмерная Товарищ Злыдня, сидящая на диване, обтянутом гобеленовой тканью, она соскальзывает на пол. Ее глаза все еще приоткрыты – смотрят вверх на хрустальную люстру. Она лежит в ворохе бархата и парчи на розовом мраморном полу. И вот тогда она и умирает. Обвалочный нож так и остался зажатым в руке. В другой руке так и остался коричневый завиток ее поджаренной задницы.
На диване расплылось красное пятно. Там, где сидела Товарищ Злыдня. Синяя бархатная подушка еще удерживает вдавленный отпечаток ее головы. Товарищу Злыдне уже не быть камерой, скрытой за камерой, скрытой за камерой. Правда о ней – она в наших руках. Она застряла у нас в зубах.
Ее голос – лишь шепот. Товарищ Злыдня говорит:
– Наверное… я это заслужила…
На перемотку уходит буквально секунда, а потом ее голос опять повторяет, из диктофона Графа Клеветника:
– …я это заслужила… я это заслужила…
НачекуСтихи о Товарище Злыдне
– Я лишилась девственности, – говорит Товарищ Злыдня, – через уши.
Когда была совсем маленькой, когда еще верила в Санта Клауса.
Товарищ Злыдня на сцене: стоит, уперев руки в боки, кожаные заплаты на локтях туго натянуты.
Высокие армейские ботинки со стальными носами зашнурованы до самого верха, ноги расставлены на ширину плеч.
Мешковатые камуфляжные штаны подвязаны на лодыжках.
Она наклоняется так далеко вперед, что тень подбородка падает ей на грудь, прямо на серо-зеленый жилет из комплекта армейского обмундирования.
На сцене вместо луча прожектора – фрагменты из фильма:
Демонстрации и пикеты, мегафоны у ртов и сами рты – как мегафоны.
Губ нет, каждый открытый рот – это сплошные зубы.
Рты распахнуты так широко, что глаза у орущих зажмурены.
– Когда суд назначил совместную опеку, – говорит Товарищ Злыдня, – мама сказала мне…
Если вдруг посреди ночи, когда ты крепко спишь у себя в кроватке, отец проберется на цыпочках к тебе в спальню, если такое случится хоть раз, сразу скажи мне об этом.
Ее мама сказала:
– Если хоть раз отец снимет с тебя пижамные штанишки и будет трогать тебя…
Сразу скажи мне об этом.
Если он вытащит из ширинки большую жирную змеюку – такую липкую, вонючую штуку – и попытается запихнуть эту гадость тебе в ротик…
Сразу скажи мне об этом.
– Но вместо этого, – говорит Товарищ Злыдня, – папа водил меня в зоопарк.
На балет. На футбольные тренировки.
И целовал перед сном.
Цветные кадры сидячих протестов, акты гражданского неповиновения, колонны демонстрантов шагают, шагают, шагают по ее лицу.
Товарищ Злыдня говорит:
– Но я всегда была начеку, всю оставшуюся жизнь.
Выскажи свои обидыРассказ Товарища Злыдни
Едва он уселся, мы сразу же попытались ему объяснить…
Мужчинам сюда нельзя. Эти собрания – только для женщин. Цель нашей группы – создать доверительную атмосферу, чтобы женщины чувствовали себя защищенными. Чтобы они могли говорить свободно, не опасаясь, что их осудят, что на них будут давить. Мы не пускаем сюда мужчин, потому что они подавляют женщин. Мужская энергия пугает и унижает женщин. Женщина для мужчин – либо девственница, либо шлюха. Либо мать, либо распутница.
Когда мы попросили его уйти, он, понятное дело, прикинулся дурачком. Сказал, чтобы мы называли его «Мирандой».
Мы снова пытаемся объяснить. Мы с уважением относимся к его выбору. Смена пола – решительный шаг. И усилия, которые он прилагает, чтобы выглядеть настоящей женщиной, также достойны всяческого уважения. Но, объясняем мы вежливо и тактично, это место только для женщин, которые родились женщинами.
Он говорит, что родился Мирандой Джойс Уильямс. Открывает свою крошечную розовую сумочку из кожи ящерицы. Вынимает водительские права. Пододвигает их к нам по столу и стучит длинным розовым ногтем по букве «Ж» в графе «Пол».
Может, правительство штата и признает его новый пол, говорим мы ему, но мы – нет. Многим женщинам, которые ходят на эти собрания, в свое время пришлось пострадать от мужчин. Многие до сих пор пытаются преодолеть свои психологические травмы и комплексы. Они боятся, что их низведут до состояния вещи. Вещи, которую можно использовать. Ему никогда этого не понять, он не родился женщиной.
Он говорит: я родилась женщиной.
Кто-то из группы говорит:
– Можешь нам показать свидетельство о рождении?
«Миранда» говорит: конечно, нет.
Кто-то еще говорит:
– А менструации у тебя есть?
И «Миранда» говорит: прямо сейчас – нет.
Он теребит свой яркий шелковый шарф, раскрашенный во все цвета радуги. Крутит бахрому и тянет. Карикатура на женщину, которая нервничает и пытается это скрывать. Он теребит свой искрящийся шарф, сбрасывает его с плеч, так что теперь шарф висит у него на локтях. Он перебирает длинную бахрому. Сдвигает шарф сначала на одну сторону, потом – на другую. Кладет ногу на ногу. Правую поверх левой, потом – левую поверх правой. Перекладывает шубу у себя на коленях. Гладит мягкий пушистый мех. Пальцы плотно прижаты друг к другу. Ярко-розовый лак на ногтях переливается и сверкает.
Его губы, туфли и сумочка, его ногти и ремешок на часах – все такое приятственно розовое, прямо как дырка в заднице.
Кто-то из группы встает. Злобно сверкает глазами и говорит:
– Что за черт? – Она убирает в большую сумку свое вязание и бутылку воды и говорит: – Я всю неделю ждала этой встречи. И надо же было ему припереться и все испортить.
«Миранда» просто сидит, пряча взгляд под густыми длинными ресницами. Его глаза словно плывут в сине-зеленых озерах, обозначенных карандашом для подведения глаз. Он мажет помадой поверх помады. Растушевывает румяна поверх румян. Добавляет еще слой туши. Его блузка из жатого шелка натянута на высокой груди. Ткань как будто свисает с двух острых сосков, каждая грудь – размером примерно с его лицо. Два упругих холма над загорелой волнистой поверхностью ребер. Живот подтянутый и загорелый – жесткий мужской живот. Он весь – воплощение мужских фантазий об идеальной секс-кукле. Женщина, которой мог сделаться только мужчина.
Для группы доверия, говорит «Миранда», мы могли бы быть более отзывчивыми.
Мы просто глядим на него.
Этот глупенький мальчик. Этот «Миранда». Вот они, все мужские фантазии, оживленные во франкенштейновом монстре стереотипов. Большая грудь безупречной формы. Длинные стройные ноги, крепкие бедра. Надутые губки, лоснящиеся от помады. Розовая кожаная юбка, чересчур облегающая и короткая, предназначенная исключительно для секса. Он говорит с придыханием, как девочка-школьница или какая-нибудь старлетка. Слишком глубокие вдохи для тех шелестящих звуков, которые в итоге выходят наружу. Прямо не голос, а соблазнительный шепот, который, согласно советам журнала «Cosmopolitan», девушкам следует применять в разговоре с интересным мужчиной, чтобы тот волей-неволей придвинулся ближе.