Но эта банка – она как бомба, готовая взорваться. Орудие убийства, которое пытается сделать признание. Достаточно лишь прикоснуться к ней пальцем, и ты почувствуешь толчок. Удар током. Что-то похожее на предостережение.
Пока она бродит по магазину, старик наблюдает за ней по мониторам.
В темных стеклах старых солнцезащитных очков она видит мужчину, который валит на землю какую-то женщину и пинками раздвигает ей ноги.
В позолоченном тюбике старой помады она видит лицо, обтянутое черным чулком. Две руки душат кого-то, лежащего в постели. Потом те же самые руки сгребают с комода ключи, кошелек и мелочь. Рядом с помадой. Молчаливым свидетелем.
Клер Аптон и старый кассир, они одни в магазине, в полумраке, среди подушек из пожелтевшего кружева. Вышитых гарусом кухонных полотенец. Простеганных прихваток. Наборов щеток-кисточек из серебристого металла, потускневшего до темно-коричневого цвета. Оленьих голов с раскидистыми рогами.
В стальном лезвии опасной бритвы, в ее тяжелой витой хромированной рукоятке, Клер видит отражение своего будущего.
Там, среди стаканчиков и помазков из конского волоса. Высоких и узких витражных окон. Вечерних сумочек, расшитых бисером.
Они одни в магазине, с нерожденным ребенком Мэрилин Монро. Одни в этом музее вещей, которые никому не нужны. В этом сумрачном месте, где все испачкано отражениями чего-то страшного.
Пересказывая все это, сейчас, в туалетной кабинке, Клер говорит о том, как она взяла бритву, а потом еще долго ходила по магазину, то и дело поглядывая на лезвие: отражает оно или нет ту же самую сцену?
Пересказывая все это сейчас, в туалетной кабинке, Клер говорит, что это очень непросто – быть одаренным экстрасенсом.
На самом деле быть мужем Клер – тоже очень непросто. Например, вы пошли ужинать в ресторан, ты ей что-то рассказываешь, она вроде бы слушает, а потом ее вдруг пробивает неудержимая дрожь. Она прикрывает глаза рукой и отворачивается от тебя. Все еще дрожа, она поглядывает на тебя в щелочку между пальцами. А чуть погодя она тяжко вздыхает, подносит руку ко рту, и кусает костяшки пальцев, и смотрит на тебя в упор, но молчит.
А когда ты ее спрашиваешь, что случилось…
Клер отвечает:
– Тебе лучше не знать. Это так страшно.
Но если ты будешь настаивать: расскажи…
Клер ответит:
– Пообещай мне одну вещь. Пообещай, что в ближайшие три года ты будешь держаться подальше от всех машин…
Беда в том, что Клер знает, что она тоже может ошибаться. Чтобы перепроверить себя, она берет серебряный портсигар, отполированный до зеркального блеска. И в нем отражается ее будущее: она сама с бритвой в руке.
Уже под самое закрытие она возвращается к кассе. Старик как раз переворачивает табличку на двери. Было «Открыто», а стало «Закрыто». Он уже опустил жалюзи на витрине. В витрине – рюмочки для яиц. Покрывала и халаты из синели. Флакончики для духов в виде южных красавиц в юбках на кринолине. Мертвые бабочки в рамочках под стеклом. Ржавые птичьи клетки. Старые железнодорожные фонари с красными или зелеными стеклышками. Сложенные шелковые веера. Теперь никто не заглянет внутрь с улицы.
Старый кассир говорит:
– Ну, что надумали?
Банка уже вернулась на место: стоит в запертом застекленном шкафу за кассой. Сквозь белую муть виден лишь темный глазик и крошечное ушко.
Пока старик рассказывал Клер об убийстве Монро, она увидела кое-что еще. Искаженное отражение в закругленном стеклянном боку: мужчина просовывает в чужой рот маленький пузырек. Голова катается по подушке. Мужчина вытирает чужие губы рукавом рубашки. Его взгляд останавливается на столике у кровати. Телефон, лампа, банка.
Там, в видении Клер, лицо мужчины придвинулось ближе. Две руки потянулись к банке, такие большие руки. Они взяли банку и обернули ее темнотой.
Это лицо, отраженное в стеклянном боку, это лицо старика-кассира. Только без морщин. Да, это он. Только с густыми каштановыми волосами.
Банка стоит в шкафу за прилавком и буквально пульсирует энергией. Светится силой. Священная реликвия, которая пытается рассказать Клер что-то важное. Капсула времени: история из прошлого, заключенная в стеклянную емкость. Более притягательная, чем самые лучшие сериалы. Более честная, чем самый длинный документальный фильм. Первоисточник истории. Настоящее действующее лицо. Ребенок, который ждал столько лет и дождался Клер. Она спасет его. Она услышит.
Под пристальным наблюдением видеокамер Клер поднимает руку с опасной бритвой. Она говорит:
– Я хочу взять вот это, но тут нет цены…
Старик перегибается через прилавок, чтобы присмотреться внимательнее.
Снаружи, на улице, нет ни души. На мониторе системы видеонаблюдения: весь магазин, все проходы и повороты. Там тоже нет ни души.
На мониторе: старик отлетает назад, спиной – в стеклянную дверцу шкафа, стекло разбивается, и старик тяжело оседает на пол, весь в крови и осколках. Банка наклоняется, падает и разбивается.
Сейчас Клер Аптон звонит мужу из туалетной кабинки. Она говорит:
– Это была кукла. Пластмассовый пупс.
Ее сумка, пальто и зонтик забрызганы красным и липким.
Она спрашивает у мужа по телефону:
– Понимаешь, что это значит?
И снова спрашивает, как лучше всего уничтожить запись с камеры видеонаблюдения.
20
Обмороженная Баронесса наклоняется над кроватью, держа в обеих руках миску с чем-то горячим и жидким, и говорит:
– Без морковки. И без картошки. На, выпей.
И Мисс Америка, свернувшаяся калачиком на кровати, под пристальным взглядом видеокамеры, говорит:
– Нет. – Она смотрит на нас, столпившихся в коридоре за дверью, и на Директрису Отказ в том числе, а потом отворачивается к бетонной стене и говорит: – Я знаю, что это…
Обмороженная Баронесса говорит:
– У тебя все еще идет кровь.
Заглянув в комнату, Директриса Отказ говорит:
– Тебе надо что-нибудь съесть, а иначе умрешь.
– Тогда дайте мне умереть, – говорит Мисс Америка, уткнувшись лицом в подушку.
Мы все собрались в коридоре. Слушаем. Запоминаем. Записываем.
Мы – очевидцы.
Камера, скрытая за камерой, скрытой за камерой.
Обмороженная Баронесса наклоняется еще ниже. Со своим супом. В струйках пара, поднимающихся из миски, ее обезображенные губы отражаются в мерцающем слое горячего жира, который плавает на поверхности. Баронесса говорит:
– Но мы не хотим, чтобы ты умерла.
По-прежнему глядя на стену, Мисс Америка говорит:
– С каких это пор? Так у вас будет на одного претендента на гонорар меньше.
– Мы не хотим, чтобы ты умерла, – говорит Преподобный Безбожник из коридора за дверью, – потому что у нас нет холодильника.
Мисс Америка поворачивается и смотрит на миску горячего супа. Смотрит на лица, маячащие в дверях. Мы стиснули зубы и ждем. Исходя слюной.
Мисс Америка говорит:
– Холодильника?
И Преподобный Безбожник стучит кулаком себе по лбу, как стучат в дверь, и говорит:
– Эй, кто-нибудь дома? – Он говорит: – Нам нужно, чтобы ты оставалась живой, пока мы все снова не проголодаемся.
Ее ребенок пошел на первое. Мисс Америка пойдет на второе. А кто на десерт – будет видно.
Диктофон в руке Графа Клеветника готов записать ее следующий крик поверх предыдущего. Видеокамера Агента Краснобая готова заснять очередной кульминационный момент в развитии сюжета, затерев все, что было до этого.
Но вместо того чтобы кричать, Мисс Америка спрашивает: вот так все и будет? Голос пронзительный и дрожащий, как птичья трель. Вот так все и будет: одно ужасное событие за другим, до конца – пока мы все не умрем?
– Нет, – говорит Директриса Отказ. Счищая кошачью шерсть с рукава, она говорит: – Только некоторые.
И Мисс Америка говорит, что она имеет в виду не только здесь и сейчас, в этом Музее нас. Она имеет в виду жизнь в целом. Везде и всегда – люди только и делают, что пожирают друг друга? Уничтожают других людей?
И Директриса Отказ говорит:
– Я знаю, что ты имеешь в виду.
Граф Клеветник все записывает в блокнот. Мы все киваем.
Мифология нас.
Держа в руках миску с супом, глядя на свое отражение в пленке горячего жира, Обмороженная Баронесса говорит:
– Я работала в ресторане, в горах.
Она зачерпывает суп ложкой и подносит ложку ко рту Мисс Америки.
– Ешь, – говорит Баронесса. – А я расскажу тебе, как я лишилась губ…
Отпущение греховСтихи об Обмороженной Баронессе
– Даже если Бог не прощает нас, – говорит Обмороженная Баронесса, – мы-то можем его простить.
Мы должны проявить себя выше Бога.
Лучше, великодушнее.
Баронесса на сцене: «заболевание десен», объясняет она всем тем, кто слишком долго пялится на ее лицо – на то, что осталось от ее лица.
Вместо губ – только рваная рана, густо замазанная красной помадой.
Зубы – как желтые призраки каждой выпитой чашки кофе, каждой выкуренной сигареты.
На сцене вместо луча прожектора – фрагменты из фильма:
взвихренное марево снежной пурги.
Среди синих крапинок тени всех форм и размеров не найти двух одинаковых.
Она вся утеплилась, закуталась, завернулась.
Волосы убраны под вязаную шапочку.
Но ей уже никогда не согреться.
Стоя на сцене, Обмороженная Баронесса говорит:
– Мы должны простить Бога…
За то, что он сотворил нас низкорослыми. Толстыми. Нищими.
Мы должны простить Бога за раннее облысение.
За кистозный фиброз. За подростковую лейкемию.
Мы должны простить Богу его безразличие по отношению к нам – забытому Богом научному эксперименту, брошенному обрастать плесенью.
К золотым рыбкам Господа, оставленным в аквариуме без присмотра, вынужденным подбирать со дна свое собственное дерьмо, чтобы не умереть с голоду.
Рукой в теплой варежке Баронесса указывает на свое лицо.
Она говорит:
– Люди…
Люди предполагают, что когда-то она была бесподобно красиво