сон кричал в полный голос, вымаливая прощение для Дьюи и Бадди, которые, пока моют посуду, нюхают клей из плотного бумажного пакета.
Там, у самых врат Ада, Олсон выкрикивал обличения, обращаясь к деревьям и небу. Вечером, по окончании работы, он делал свой ежедневный доклад Господу Богу: кричал о твоих грехах звездам, таким поразительно ярким, что они просто сливались друг с другом на ночном небе. Он умолял Господа о милосердии – для других. Для тебя.
Да, Олсона Рида здесь не любили. Сплетников никто не любит.
Они все знали эти истории. Про женщину, обернутую в оливковое масло. Про парня с собакой, которые оба сварились заживо. Но Олсон слушал эти истории с особенным интересом; его глаза сверкали, как два леденца. Это было подтверждение тому, что так мило и дорого его сердцу. Вот она, самая главная истина. Доказательство, что Бог все видит. От Бога не спрячешься. Если ты сделал что-то не то, этого уже не исправишь. После смерти мы станем гореть в аду, и нам будет так больно, что мы пожалеем, что нельзя умереть еще раз. Мы проведем вечность в мучениях, в некоем потустороннем пространстве, и никто в целом мире не захочет поменяться с нами местами.
Здесь мисс Лерой снова сделает паузу. Прикурит новую сигарету. Нальет вам еще пива.
Есть такие истории, скажет она, которые быстро изнашиваются, если их часто рассказывать. С каждым разом их драматизм потихонечку выгорает, они звучат все глупее и бледнее. А есть истории, которые изнашивают тебя. Чем чаще ты их рассказываешь, тем сильнее они становятся. Эти истории напоминают тебе, каким ты был идиотом. Был, есть и будешь.
Есть истории, говорит мисс Лерой, рассказывать которые равносильно самоубийству.
Здесь мисс Лерой постарается сделать так, чтобы слушатели слегка заскучали. Она расскажет о том, что вода, нагретая до температуры 158 градусов по Фаренгейту, вызывает ожог третьей степени за секунду.
Типовой горячий источник в Уайт-Ривере – это скважина, которая открывается в маленький прудик, обрамленный по краю коркой из кристаллизировавшихся минералов. Средняя температура воды – 205 градусов по Фаренгейту.
Одна секунда в такой воде – и носки придется снимать уже вместе со ступнями. Вареная кожа на руках прилипнет к первому же предмету, к которому ты прикоснешься, и снимется так же легко, как перчатка.
Организм пытается спасти себя сам, сгоняя жидкость к месту ожога, чтобы остудить жар. Ты обливаешься потом; обезвоживание происходит быстрее, чем при самом тяжелом поносе. При такой обширной потере жидкости кровяное давление падает. С тобой случается шок. Все жизненно важные органы начинают отказывать один за другим.
Ожоги бывают первой, второй, третьей и четвертой степени. Они бывают поверхностными и глубокими, ограниченными и обширными. При поверхностных ожогах, или ожогах первой степени кожа краснеет, но не покрывается волдырями. Это похоже на солнечные ожоги, когда верхний, отмерший слой кожи шелушится и «облезает». При глубоких ожогах третьей степени кожа проваривается насквозь и становится сухой и белой, как кожа на пальце, когда ты, вынимая пирог из горячей духовки, задеваешь костяшкой нагревательный элемент. При ожогах четвертой степени происходит омертвение не только кожи, но и подлежащих тканей: мышц, сухожилий и прочего.
Для определения размера ожога врачи используют «правило девяти». Голова – это девять процентов всей кожи тела. Каждая рука – девять процентов. Каждая нога – восемнадцать процентов. Спина и передняя часть туловища – по восемнадцать процентов каждая. Один процент – шея, и получается сто процентов.
Один глоток такой горячей воды вызывает обширный отек гортани, и как следствие – смерть от удушья. Горло распухает, воздух не может проникнуть в легкие, и ты умираешь.
Мисс Лерой рассказывает об этом, как будто читает стихи. Скелетизация. Сокращение кожи. Гипокалиемия. Все судебно-медицинские следственные критерии: преимущества современной судебной экспертизы над старомодными методами коронеров. Непонятные длинные слова, которые уводят слушателей к безопасным абстракциям. Маленькая передышка, перерыв в повествовании, прежде чем мисс Лерой перейдет к самому худшему.
Можно всю жизнь строить стену из фактов между собой и реальностью.
И вот однажды, в один из таких февральских вечеров, больше, чем полжизни назад, мисс Лерой и Олсон, повар, остались в гостинице совсем одни. Накануне, за день до этого, был сильный снегопад, глубина нового снежного покрова составила три фута, и снегоуборочные машины еще не добрались до гостиницы.
И вот, как обычно по вечерам, Олсон Рид берет свою Библию и идет по сугробам к лесу. Тогда здесь еще были койоты. И пумы. Распевая «Изумительную благодать» и ни разу не повторяя один и тот же куплет на протяжении целой мили, Олсон уходит в ночь, белая фигура на белом снегу.
Две полосы шоссе № 17 скрылись под снегом. Неоновый указатель: «Гостиница» – горит зеленым на железном столбе на заасфальтированной площадке перед входом. Мир снаружи, как и в любой зимний вечер – сплошная чернота, слабо подсвеченная лунным светом. Лес за гостиницей – черные силуэты сосен, тянущихся к темному небу.
Молодая и стройная мисс Лерой и думать забыла об Олсоне. Она не задумывалась о том, как далеко он ушел, пока не услышала волчий вой. Она рассматривала свои зубы в отполированном до зеркального блеска лезвии ножа для масла: какие они у нее ровненькие и белые. Она уже привыкла, что Олсон орет каждый вечер на улице. Привыкла к его голосу, который выкрикивал ее имя, а потом называл некий грех, действительный или воображаемый. Она курила сигареты, Олсон вопил в лесу. Она танцевала. Олсон просил Господа Бога простить ей ее прегрешения.
Сейчас, когда мисс Лерой рассказывает об этом, вам непременно захочется, чтобы она досказала историю до конца. Как она оказалась в ловушке, в этой гостинице – душа, пойманная в чистилище. Никто не приезжает в Уайт-Ривер с намерением остаться здесь на всю жизнь. Черт, говорит мисс Лерой, в жизни есть вещи похуже смерти.
Есть вещи похуже автомобильной аварии, когда у тебя нет денег на то, чтобы отремонтировать машину. Есть вещи похуже сломанной оси. Когда ты молод. И остаешься работать барменшей в гостиничном баре, в какой-нибудь Богом забытой дыре, до конца своих дней.
И вот, больше, чем полжизни назад, мисс Лерой слышит волчий вой. Лай койотов. Она слышит, как Олсон кричит. Не ее имя, не какое-то там прегрешение, а просто кричит. Она идет к боковой двери. Выходит наружу, прислушивается.
Еще до того, как она видит Олсона, она чувствует его запах. Запах горячего завтрака, запах бекона, который жарят на холоде. Запах бекона или колбасного фарша, нарезанного толстыми ломтями и поджаренного до хрустящей корочки в своем собственном жире.
В этом месте ее истории всегда включается электрический настенный обогреватель. В тот самый миг, когда в помещении становится максимально холодно. Мисс Лерой знает это мгновение. Она чувствует, как тонкие волоски над ее верхней губой встают дыбом. Она знает, когда сделать паузу. Пара секунд тишины, а потом – пшшш – дуновение теплого воздуха из обогревателя. Вентилятор издает тихий стон, который постепенно становится громче. Мисс Лерой заранее позаботилась о том, чтобы в баре было темно. Обогреватель включается, вентилятор натужно стонет, и люди всегда поднимают глаза. И видят лишь собственное отражение в темном окне. Видят и не узнают себя. Как будто снаружи на них глядит бледная маска, испещренная черными дырами. Рот – зияющая дыра. Глаза – две черных дыры, напряженно глядящих в ночь.
Машины, припаркованные снаружи, – они как будто за сотни студеных миль. В такой темноте даже парковочная площадка под окнами кажется недостижимой.
Лицо Олсона Рида, когда его нашла мисс Лерой, его шея и голова, эти последние десять процентов общей площади кожи остались нетронутыми. Они были даже красивыми, по сравнению со всем остальным его телом, с обваренной, облезающей кожей.
Он все еще кричал. Как будто звездам было не наплевать. Это вареное нечто – то, что осталось от Олсона Рида, – оно как-то двигалось вдоль замерзшей Уайт-Ривер, Белой реки, спотыкаясь на каждом шагу, его колени дрожали, подгибались и расползались на части.
То, что двигалось вдоль реки, это был уже не весь Олсон. Его ноги ниже колен были проварены до костей и тащились за ним по изломанному льду. Их уже не было, ног. Сперва слезла кожа, потом отломились кости, кровь сварилась и даже не вытекала наружу, она не тянулась за ним алым следом. За ним тянулся лишь след его собственного жира. Его тело было таким горячим, что под ним таял снег.
Этот парень из Парк-Сити, штат Вайоминг, тот самый парень, который прыгнул в горячий источник, чтобы спасти свою собаку. Говорят, что, когда его вытащили из воды, его руки отламывались, сустав за суставом, но он был еще жив. Кожа на голове слезла, обнажив белый череп, но он был еще в сознании.
Поверхность горячего озерца плевалась расплавленным жиром, в воздухе над водой искрились крошечные радуги, жир плавал на поверхности.
Собака того парня сварилась до состояния меховой шубы, повторяющей форму собачьего тела, ее кости были уже идеально выварены и сложились в глубокий геометрический центр мира. Последние слова того парня: «Все, пиздец. Меня уже не спасти, да?»
Вот таким мисс Лерой и нашла Олсона Рида в тот вечер. Только все было гораздо хуже.
Снег у него за спиной, снег повсюду вокруг, был весь залит слюной.
В темноте у него за спиной горел целый рой желтых глаз. Снег был утрамбован до состояния льда, весь в отпечатках койотовых лап. Весь в волчьих следах. Повсюду вокруг, в темноте – длинные морды диких собак. Черные звериные губы, оскал белых зубов. Они хватали зубами лохмотья белых Олсоновых штанов, изодранные в клочья штанины, которые еще дымились от жара того, что сварилось заживо внутри.
Еще один удар сердца, и желтые глаза исчезли, и то, что осталось от Олсона, – то и осталось. Снег, взбитый задними лапами, еще искрился в ночном воздухе.