— Может, тебе лучше лечь? — предложил я.
— Если сейчас лягу, потом не встану. Мажь, а там видно будет.
Это точно. Мне тоже хотелось упасть и больше не вставать. Намазав мои раны и перевязав их, Папуша вконец обессилела. Я едва успел подстелить юбку и то, что осталось от блузки, чтобы цыганка не упала прямо на землю.
— Закрой ей задницу-то, — буркнул вдруг Зарко, только что лежавший без чувств.
Прикрыв наготу Папуши, я спросил у Зарко:
— Ты сам-то как?
Цыган, в отличие от всех нас, выглядел вполне прилично. По крайней мере, крупных ран не было видно, а мелкие укусы не в счет.
— Может, тебя тоже помыть?
— Пусть дед лежит, — с трудом сказала Папуша. — Ему отлежаться надо. И ты лежи, радуйся, что собаки причиндалы не откусили.
— Встану — кнута получишь! — пообещал строгий дед. — Рано тебе еще о таком говорить.
— Правильно! Кнута ей хорошего, чтобы не шутила, — поддержал я старика.
— И тебе бы кнута, — злобно выдохнул Зарко.
— А мне-то за что? — удивился я.
— Ты почему с коня слез?
— Как — почему? Слез, потому что вас не хотел бросать, — возмутился я. — Неужели не ясно?
— Ох, дурак ты, баро, ох дурак, — простонал старый цыган. — Мы бы с девкой от собак ушли — только влет!
— Твою же мать… — выругался я. — Я же решил, что вы на своих клячах далеко не уйдете.
— И мы тебя бросать не хотели.
Вначале засмеялся я, потом Папуша, а потом и Зарко. Ржали так громко, что к нашему хору присоединился гнедой. Единственный, кто сохранял невозмутимость, — это Шоршик. Кот уже закончил вылизывать шерстку и теперь укоризненно смотрел на нас — дескать, а что тут смешного? Если бы вы ускакали, то как же я?
Глава 12Проклятие Черного леса
Мы отлеживались несколько дней, дожидаясь, чтобы раны немного затянулись.
Быстрее всех — на следующий день — оклемался Зарко. Мог носить воду, поддерживать костер, собирать свежие травы. Но старик напрочь отказывался смазывать рану у внучки, и пользовать «интересное» место приходилось мне. Если бы не бальзам Папуши, валялись бы дольше — собачьи укусы штука поганая.
Была и хорошая новость — нашлась гнедая кобылка. Явилась исцарапанная, искусанная, потерявшая седло, зато живая и здоровая. Когда Папуша поправилась настолько, что смогла приготовить ужин, цыган спросил: — Что станем делать, баро? Дальше пойдем или возвращаться будем?
Я ждал этого вопроса. Если честно, с удовольствием бы повернул назад, но признаваться в этом не хотелось. Как не хотелось и признавать свое поражение. Обычно если я что-то обещал, то слово свое сдерживал. Сделав усилие над собой, сказал:
— Мы с гнедым дальше пойдем. Вы сами решайте.
Зарко скривился, посмотрел на внучку. Та делала вид, что играет с котом, хотя Шоршик напрочь отказывался вести себя как приличный кот — не бегал за перышком, не желал идти на руки и не урчал, а только снисходительно наблюдал за нами с видом старшего брата, присматривающего за малышней.
— Мы когда Томасу обещали вернуться? — зачем-то спросил цыган. — Через четыре дня. А прошло сколько?
Все дружно принялись считать, но получилось плохо: я думал, что мы провели в лесу дней семь, Зарко насчитал восемь, а по подсчетам цыганки — все десять. В одном сошлись — от поляны до встречи с дикими псами миновало два дня и, стало быть, глубоко в Шварцвальд мы не вошли.
— Мы здесь всего ничего, а нас уже чуть не съели, — задумчиво сказала цыганка. — Жаба огромная, змея на тебя вползла, собаки. А что дальше будет?
— Возвращаться вам нужно. Томас, наверное, домой вернулся, — предположил я. Вздохнул: — Главное, чтобы лишнего не наболтал.
— Томас не дурак, — улыбнулся Зарко. — Без твоего разрешения болтать не будет. И не уйдет, пока ты не вернешься. И мы, баро, без тебя возвращаться не станем. Вместе пришли, вместе ушли. Закон такой.
— Закон? — слегка вскинулся я. Не хотелось напоминать, что недавно старый конокрад уже сбегал от меня, не посмотрев ни на какие законы.
— Ладно, пусть не закон, — отвел Зарко глаза. — Нам без тебя не вернуться. Я старик да девка. Ты нас привел, ты вывести должен!
Уел меня старый конокрад! Как можно отпустить старика и девушку без защиты? А самое-то главное, что умница Зарко дает мне возможность сбежать, сохранив лицо.
Я призадумался — а так ли уж страшен Шварцвальд? Никто толком о нем ничего не знал, а только слухи и сплетни, похожие на сказки. В воображении я бодро рассекал мертвецов на мелкие части, сдирал шкуры с вервольфов и поражал в глаз дракона. Вместо мертвецов был обоз с призраками, вервольфов заменили дикие псы, а жаба-переросток и гостья из жарких стран изображали дракона. Я полагал, что все будет гораздо хуже. Не знаю, как именно, но хуже.
— Может, еще день пройдем, а ничего не отыщем, пойдем обратно? — нашла Папуша спасительное решение.
— Согласен, — сказал я, надеясь, что прозвучало не чересчур торопливо. Один день ничего не решит, но у меня хотя бы совесть будет спокойней. Как говорили когда-то — я сделал все, что мог, а тот, кто придет позже, пусть сделает лучше!
Утром мы вышли в путь. На сей раз первым был Зарко на своей кобылке. Замыкающими шли мы с жеребцом. Гневко делал вид, что здоров, но ездить верхом на нем было еще рано. Его Сиятельство Шоршик снова куда-то пропал.
— Баро, а почему у тебя седло такое? — поморщился цыган, ерзая в одолженном у меня седле. — Неудобно же!
— Не нравится, поезжай охлюпкой, — предложил я, возмущенный такой наглостью. Ему одолжение сделали, а он выделывается.
— Чего ты сразу собачишься? — обиделся цыган. — Я только спросил — почему седло неудобное? Сидишь, как на табурете…
— Высокое, потому что юбка спускаться должна, — пояснил я, удивленный, что кто-то не знает таких простых вещей.
— А… — наконец-таки дошло до цыгана. Видимо, вспомнил, что кроме панциря есть еще и кольчужная юбка, прикрывающая переднюю часть тела.
— Мне самому поначалу неудобно было, — признался я. — Потом привык.
— И как это рыцари в доспехах воюют? — поинтересовался Зарко. — Руки и ноги в железе, не повернуться. — Хмыкнул и, не дожидаясь ответа, поскакал вперед.
Я залюбовался скачкой. Зарко словно бы слился с конем в одно целое. Вроде я сам неплохой наездник, но до цыгана мне далеко…
С утра стала портиться погода. Я привык, что, пока мы были в Шварцвальде, солнце светило ясно, а по небу бегали беленькие облачка. Сегодня же, с той стороны гор, где был Вундерберг, выползала огромная туча.
Словно отвечая моим опасениям, к нам вернулся Зарко.
— Ураган будет. Я впереди какой-то сарай видел, — сообщил Зарко. — Может, в нем и укроемся? Там даже крыша цела.
Сарай в Шварцвальде? Хм… Была бы пещера, я бы не удивился, а вот сарай… Ну пойдем, посмотрим, пока гроза не началась. Если сарай — это лучше, чем мокнуть под деревом.
Гневко ткнул меня мордой — дескать, забирайся, хоть и хромаю, но до сарая домчу быстрее, чем пешим ходом. Раз так, я вскочил на гнедого, Папуша пристроилась у меня за спиной, и мы заспешили.
Черный цвет уже занял полнеба, где-то вдали погромыхивало. Значит, скоро гроза доберется до нас. Мы ускорили шаг, миновали ельник и увидели сарай, о котором говорил Зарко. Пожалуй, не сарай даже, а целый дом.
Дом был вполне обычным, разве что круглым, так ведь у каждого свои причуды. Необычен был только цвет — желтый.
— Нежилой это дом-то, весь лишаем порос, — хмыкнул Зарко. Поцокав языком, сказал с неожиданно прорезавшейся хозяйской ноткой: — Всего и делов-то — взять железную щетку, пройтись по лишайнику, а потом смазать. Лучше олифой, а топленым жиром дешевле.
Это лишайник? А ведь и верно — сухой лишайник закрасил в желтый цвет камни, впился в оконные проемы, добрался до крыши. Желтая крыша — ничего страшного. Главное, что она вообще есть.
— Худой дом, — вдруг заявила Папуша. — Может, не будем в него въезжать? Переждем под деревьями, не размокнем.
Мне дом тоже не нравился, но тучи уже сгущались, ветер усиливался, и начала противно ныть ушибленная когда-то шея, подсказывая, что сейчас разразится буря.
— Мы переждем, а лошади? — повышая голос, чтобы перекричать ветер, выкрикнул я. — Поехали, а там разберемся.
— Ох, худой это дом! — причитала цыганка, крепко обхватывая меня руками, но я уже не слушал.
Мы успели вовремя. Сбились в тесноте и темноте, прижимаясь друг к другу, а за стенами начался настоящий ад. Ветер выл, визжал и кричал. Казалось, вот-вот снесет крышу. Было слышно, как ломались деревья. Молнии били рядом с нами, втыкаясь в землю, освещая изнанку дома сквозь заколоченные ставни и щели. Одна из грозовых стрел вонзилась так близко, что даже сквозь камни на нас дохнуло жаром. Я приоткрыл дверь — в какой-то сотне ярдов от нас вспыхнула и, словно сухая солома, сгорела огромная ель. Пламя было таким, что я испугался — не занялась бы следом и мокрая трава, не перекинулись бы огненные языки на наше убежище. К счастью, от дождя между домом и опушкой леса натек ручей, ставший нашей защитой.
Неприятностей добавляли и кони. Даже Гневко нервничал, бил копытом, подрагивал всем мощным телом, так что говорить про кобылу? Зарко и Папуша висели у нее на поводьях, а мы с Гневко, как могли, помогали. От гнедого, теснившего крупом подругу, было больше пользы, чем от всех нас.
Наконец-то грозу начало сносить в сторону, ветер слегка притих, а раскаты грома становились глуше, сменившись ударами капель о кровлю.
Постепенно кони начали успокаиваться, а мы осмелели настолько, что высунулись из дверей. Но с небес еще лил сплошной поток воды, словно бы и не дождь, а водопад, и мы поспешили убраться.
Внутри было очень темно, только горели два желто-зеленых пятнышка, словно бы чьи-то глаза. Это что тут за зверь?
Зарко вытащил из-за своего волшебного пояса маленький факел, добыл огонь.
— О, а кот-то уже здесь! — удивленно воскликнул цыган, освещая Шоршика, чьи глаза нас едва не напугали.