Лошак. Говорил, все деды-прадеды были такие же. Видимо, похожи были предки господина Мантиза на насекомых, отсюда и прозвище. Курдула, надеюсь, не буйная? Если разбушуется — не важно, что женщина, одному остановить трудно. В случае чего придется бить по голове чем-нибудь тяжелым. Но лучше до этого не доходить! Надо бы ее как-то выпроводить, но деликатно, чтобы не обиделась.
— А почему гномы сыр на хлеб меняют? — осторожненько начал я. — Я думал, они под землей живут, золото и серебро добывают?
— Так золото и серебро уже давным-давно выбрали! — расхохоталась кухарка. — В стародавние времена еще выбрали, их и сами гномы не помнят, а они по три человеческих жизни проживают. А даже если осталось где, так серебро не сваришь, ни в кашу не положишь и золотом сыт не будешь. А кушать хочется. В горах только ячмень растет, да и тот дохлый совсем. Так что приходят к нам гномы, форель несут, сыр. Козы у них мелкие, под стать хозяевам. Из ихнего молока сыр не в пример вкуснее нашего получается. Так вот, меняют гномы на сыр да рыбу муку пшеничную, репу да фасоль. А наши, когда обмен сделают, рыбу съедают, а сыр в город несут. В Вундерберге сыр гномий ценят, дорого платят! Если хочешь, господин Артакс, прикуплю — попробуешь. Стоит дороговато — по пять пфеннигов за фунт. Только талеров не давай!
— Вот, у меня как раз пфенниги есть! — обрадовался я.
Вчера, по совету господина Мантиза, разменял у него меди на пять талеров. Кошель получился увесистый. Развязав горловину, покосился на Курдулу:
— Сколько монеток дать? — Махнув рукой, высыпал горсть. — Бери, на хозяйство тебе. И сыр купи.
Курдула, цепко ухватив медяки, укоризненно покачала головой:
— Вот я и говорю, господин Артакс, — расточительны вы сверх меры. Ну разве можно столько денег служанке давать, да еще без счету?! Как я их до дома-то донесу? Эх, беда с вами, господин Артакс…
Кухарка принялась упрятывать монеты — что-то засунула за пазуху, что-то припрятала в переднике и даже приподняла юбку. Эх, будь она помоложе лет на двадцать, мне было бы интересно. «А ведь из нее вышла бы неплохая экономка! — подумал я, но тут же отсек эти мысли. — Ну какая экономка из сумасшедшей старухи?»
— Подожди, — остановил я стряпуху, уже взявшуюся за дверь. — Я же велел вам с мужем одежду купить. А вы, как я понимаю, все на камень да на рабочих извели. Говори, сколько вам еще нужно?
— Одежда, господин Артакс, она подождать может, — отмахнулась стряпуха. — С чужого плеча не хочется, а на портного время нужно — мерку снимать, шить. К тому ж нам девочку вначале надо одеть…
— Девочку? — удивился я.
— Ой, да какую девочку? — фальшиво удивилась кухарка. — Это я так, оговорилась. Это я себя, дура такая, все девочкой называю. Пойду я, господин Артакс. Дел у меня много.
Курдула поспешно удалилась. Кажется, сболтнула что-то лишнее. Дочка? Если у Томаса с Курдулой есть дочь, то и лет ей должно быть столько же, сколько мне — далеко за сорок. Ну, может, чуть помоложе. Но для родителей она все равно останется девочкой, будь ей хоть сорок, хоть шестьдесят.
Курдула ушла, а мне решительно нечем было себя занять. Навестил коняшек. Прошелся по городу с одного конца до другого, вернулся обратно. До обеда еще было далеко, да и есть после утреннего изобилия не хотелось. Посему оседлал Гневко и решил прокатиться в сторону своего имения. Надо же мне было посмотреть, как там дела.
Не особо торопя гнедого, одолел путь не в пример быстрее, нежели пешком. И не устал! Но вот добраться без приключений не удалось. Когда выехал за городскую черту, миновал Чертову стену и въехал в перелесок, после которого начиналась дорога в усадьбу, увидел троих оборванцев, отбиравших корзинку у старухи. Мне не пришлось особо вглядываться, чтобы узнать Курдулу. Кухарка отчаянно сопротивлялась, но где ей против троих мужчин с дубинами…
— Гневко! — слегка прижал я колени к бокам коня, и он вмиг перешел с рыси на галоп.
Первого грабителя гнедой смахнул с пути, словно муху, второму я без затей разрубил голову. Третий, оказавшийся проворнее остальных, пустился бежать, но далеко не ушел — меч можно метнуть, а с клинком между лопаток далеко не убежишь.
Соскользнув с седла, я подбежал к старухе. Голова окровавлена, одна рука повисла словно плеть. Но жива. И что удивительно, в сознании и уже пытается встать на ноги.
— Лежи-лежи, — удержал я кухарку. — Давай-ка руку. Ну-ка, пальчиками пошевели…
Рука не сломана — это хорошо. Ушиб пройдет, а в ее возрасте переломы срастаются с трудом.
— А теперь глазки открой… Молодец!
Зрачки обычные, не расширены. Значит, дубинка попала вскользь. А если и есть сотрясение мозга, то небольшое.
— Гневко! — подозвал я коня.
Гнедой был занят. Обнаружив, что первый из разбойников подает признаки жизни, привстал на дыбы и припечатал его копытами. Убедившись, что дело сделано, подошел ко мне, повернувшись боком, на котором висела баклага с водой.
Я всегда вожу с собой воду. Пить из первого попавшегося ручейка, а уж тем паче из реки может только самоубийца. Добрая четверть новобранцев погибает не от стрелы или меча, а от кровавого поноса. Посему опытные солдаты предпочитали утолять жажду либо легким вином, либо пивом. Мне, не переносящему на дух ничего спиртосодержащего, приходилось искать чистый родник или кипятить воду. Помнится, в начале военной карьеры это вызывало насмешки, потом недоумение, а потом и уважение. Медная баклага, луженная оловом, мне обошлась по стоимости среднего меча, но она того стоила. Вот и теперь — где бы я искал воду, если бы не баклага?
Напоив старуху и дав ей умыться, пошел за мечом. Вытащил, почистил лезвие и конечно же не удержался, чтобы не посмотреть — а нет ли у незадачливых грабителей чего-нибудь стоящего? Возможно, кто-то меня и осудит, но все, что взято в бою, — боевые трофеи. Но если вы попытаетесь обобрать мертвеца, убитого не вами, — это уже мародерство.
Ничего дельного не нашел. Ножи из сырого железа, кривые дубинки. В общем-то какие-то деньги можно выручить и за это, но тут я вспомнил, что собирать пфенниги мне теперь не нужно.
Возвращаясь, услышал, как воспрянувшая духом Курдула выговаривает жеребцу:
— Ну разве так можно? Ну подъехали бы, разогнали. А вы… Наскочили и зарубили. А ты тоже хорош! Хрястнул копытом — и вся недолга! Весь в хозяина.
Гневко слушал, время от времени презрительно фыркая, мол, говори, говори, но что бы с тобой было, если бы не мы?
— Не помешаю? — осведомился я.
— Жестокий вы человек, господин Артакс, — поджала губы кухарка.
Я не стал спорить и что-то доказывать. Зачем? Спросил:
— До дома дойдешь? Ну, коли сможешь, берись за стремя да пошли потихоньку. На коня я тебя сажать не буду, не усидишь.
Не стал говорить, что гнедой не понесет на себе чужака, пусть это и раненая старуха.
— Ох, а корзинка-то моя где? — всполошилась стряпуха. Увидев, что от корзинки, по которой кто-то прошелся — не то грабители, не то конь, — остались одни лохмотья, а миски с остатками нашего завтрака превратились в черепки, горько вздохнула. Кажется, уже собралась порыдать, но, посмотрев на меня, передумала.
Мы шли медленно. Курдула держалась за стремя, а с другой стороны ее поддерживал я. Стряпуха обошлась бы и без моей помощи, но мне бы тогда пришлось сесть в седло. Будь кухарка здоровая — сел бы, а так как-то неловко. Надо начинать привыкать.
— Они меня у торговца сырами углядели, — рассказывала кухарка. — Гномий-то сыр только богатые люди берут. И я-то, дура такая, не догадалась, что худое удумали. Видела ж их. Ну, оборванцы и оборванцы. Кто ж знал, что грабители?
— А что бы сделала, если бы догадалась? — усмехнулся я.
— Стала бы ждать кого, чтобы идти не одной. Из наших деревень народ все время туда-сюда ходит. Дождалась бы, да и пошли бы.
— Так и ограбили бы всех вместе, — усмехнулся я.
— Не, эти разбойники трусоватые. Они лишь на одиночек нападают. Нападали, — поправилась Курдула. — Троица эта, она тут давно промышляла.
— А что, их разве никто ловить не пытался? — удивился я. — Городская ратуша куда смотрит? Где власть-то ваша?
— Если бы они в самом Вундерберге промышляли, их бы давно поймали и повесили, — пояснила кухарка. — Но они же нарочно тут обустроились. С тех пор как госпожа Йорген земли заложила, за порядком никто и не следит. Господин Мантиз в городе, чего ему сюда ездить? Он один раз в год своего помощника посылает, за рентой.
— Безвластие, получается?
— Теперь вы и будете власть. Мужики, как узнали, что в усадьбе хозяин появился, очень обрадовались. У нас почитай пять лет как никакой власти. Ни суд вершить некому, ни воров-душегубов ловить. Чья земля — у того и власть.
Я замолчал, переваривая очередную новость. Мало мне забот с домом и хозяйством, так придется еще и во все сельские дела впрягаться? А с какой стати?
— Подожди, голубушка, — попытался я выяснить истину. — Земля, допустим, моя. Но крестьяне-то свободные. Они эту землю просто в аренду берут. Почему они сами свою власть не выберут? Ну, там, старосту или еще кого.
— Ну, старосты у нас в каждой деревне есть. Они арендную плату собирают, за порядком следят — чтобы дома в чистоте блюли, дороги. Опять же, общинные земли есть — лес там, выгоны для скота, которыми все пользуются. Нужно следить, чтобы лес рубили по правилам, а иначе без дерева остаться можно, да чтобы пастухов вовремя нанять. Мало ли что они свободные. А дома-то стоят на вашей земле. И пашут они вашу землю. Тут уж все как раньше. Ну, разве что продать вы никого не можете, до смерти запороть никого нельзя. Опять-таки без согласия общины повесить никого не вправе.
— Получается — до смерти запороть не могу, но выпороть вправе?
— А как иначе? — удивилась стряпуха. — Вы же суд будете вершить, а там без порки никак нельзя. Вон, на той неделе Герхард своему соседу Юзефу два зуба выбил. Он уже прибегал, спрашивал, когда к хозяину на суд Герхарда тащить? Можно и штраф назначить, но лучше розги. От штрафа-то вся семья пострадает, а от порки — только задница.