На уроках немецкого всем фору давал, конечно, Егор. Особенно почему-то ему хотелось дождаться похвалы от Рустама. И тот хвалил. Мало того, Егор даже взял шефство над ним, благодаря чему Рустам довольно быстро вполне себе освоил необходимые военные термины, а также слова и выражения, которые могли бы пригодиться в тылу врага. Параллельно «Призраки» оттачивали друг на друге методы экспресс-допроса.
Гипнотическими способностями Рустама заинтересовались не только в Разведуправлении, но и в НКВД. Пару раз приезжала специальная комиссия, состоявшая из врачей, психологов и суровых молчаливых военных. Сначала его нематериалистического толка умения старались самыми разными способами испытать. Вплоть до того, что пытались заставить его прочитать скрученную бумажку с надписью, спрятанную в кармане гимнастёрки одного из проверяющих. У Рустама ничего не вышло. Зато проверяющий, строго взиравший на попытки Рустама, вдруг прикрыл глаза и нечаянно задремал. Когда такое случилось и с другими врачами, а психолог и военный вдруг поднялись из-за стола и пустились в пляс, изучать способности Рустама бросили, поверив прежде рассказанным историям и увиденным собственными глазами фактам. После этого приезжал лишь один человек с большой шевелюрой и острым крючковатым носом. То, как проходили их тренировки и кто кого на самом деле тренировал, так и осталось тайной – они уединялись в комнате один на один обычно на час-два. А то, что они не просто беседовали там «за жизнь», доказывал всякий раз тот факт, что выходили они словно два до основания выжатых лимона – похоже, мозгами и глазами своими они там «боролись» по полной программе.
Все остальные занятия тоже проходили с полной отдачей и, в целом, успешно. Батя совершенно неожиданно для всех увлёкся фотографией, о чём, как оказалось, мечтал с самого детства. Моцарт стал его учителем, чем очень гордился! На занятия с Батей по фотоделу Яша приходил «павлином» и давал советы в манере своего старого знакомого фотографа дяди Фимы из Одессы.
Правда, загвоздка случилась на первом же занятии плаванием. Оказалось, Егор плавать не умеет. Совсем. Даже как топор. Вода у этого бесшабашного мальчишки вызывала просто психический ступор – он ее элементарно боялся. Мог зайти в воду едва по колено, а потом его начинала бить реальная дрожь.
– Может, ты просто бешеный? – заржал Яша.
– П-п-по-чему? – едва проговорил дрожащими губами Егор.
– Собаки, когда бешенством болеют, их в воду не затащишь, водобоязнь называется! – продолжал умничать Яша.
– Сам ты б-б-бешеный! – огрызнулся Егор.
– Товарищ Седой, – обратился Айдер к инструктору по плаванию, довольно молодому парню, стриженному наголо. – Разрешите мне с бойцом отдельно позаниматься?
– Разрешаю. Только в рамках наших занятий. На другое у меня нет полномочий.
– Есть в рамках занятий! – отрапортовал Айдер.
С этого момента Айдер с Егором занимались отдельно, чуть в стороне от остальных.
Сначала Айдер просто показывал то, что сам умел с детства: плавать, лежать на воде, хотя в пресной реке это потруднее давалось, чем в море, нырять глубоко и далеко, задерживая дыхание почти на две минуты. Особенно красиво Айдер плавал брассом, за что Яша, в свойственной ему манере, сразу же нашёл для Айдера прозвище – Дельфин.
Егор через пару дней уже смог зайти в воду по пояс, а ещё через день и по самую шею. Первые попытки плавать он делал, что называется, на месте. Айдер его поддерживал и заставлял хорошенько работать руками и ногами:
– Главное, ты ими вместе шевели, – объяснял он, – а то ты колотишь вразнобой! Так далеко не уплывёшь!
День на пятый Егор поплыл. Сначала с глубины в сторону берега. Но вскоре уже вполне себе спокойно, хотя и осторожно, рассекал речку от берега до берега, вдоль и наискосок. Нырять у него тоже уже потихоньку получалось. Конечно, до Айдера ему ещё было нырять и нырять, но он уже готов был азартно биться об заклад, что научится не хуже.
– Точно, – соглашался довольный Айдер. – Ты у нас парень способный!
– И всё-таки немного бешеный, – сообщила рыжеволосая голова Яши, вынырнувшая рядышком. И если б Айдер не схватил Егора в охапку, то Яша точно бы получил неплохой подзатыльник.
Особенно Егор оценил помощь Айдера, когда на занятия плаванием приехал ещё один незнакомый инструктор и привёз специальный костюм для подводного плавания. Костюм был целиком из резины. Маска к нему прилагалась наподобие той, что у противогазов. Только трубка шла в специальный, тоже резиновый мешок, расположенный на груди. Под ним горизонтально крепились два баллона с кислородом. Не совладай Егор со своей водобоязнью, ему бы этот волшебный костюм даже померить не дали!
Свободного времени как такового не было, если не считать те полчаса, которые не каждый день, но иногда случались перед ужином. Тогда можно было просто посидеть на крыльце или даже пройтись до ближайшей опушки. Чем всё чаще пользовались теперь Яша с Тасей, на что остальные во главе с Батей вполне себе благосклонно поглядывали.
Они сидели на тёплой земле на некоторой дистанции, но так, что в тишине слышали даже дыхание друг друга.
– А почему Батя называет тебя Моцартом? – улыбнулась Тася. – Потому что ты всё время какие-то песенки насвистываешь?
– Ну, это длинная история, – заулыбался Яша, срывая одуванчик. – И насвистываю я, должен заметить, не какие-то песенки, а арии из великих опер!! Ладно. Дело было, конечно, в Одессе… – начал он и впрямь издалека.
Глава 15
…Той весной сорокового года Якова Шварца разрывало три страсти. Увлечённость фотографией, интерес к соседке Иде, дочери Фимы-фотографа, и музыка. Фотография завораживала таинством проявления на бумаге, опущенной в раствор, человеческих лиц, знакомых улиц и цветущих каштанов. К Иде притягивали её розовые щёчки и, опять же, её согласие позировать Яше для портретов. В музыке же ему нравилось всё. Вот только на всё вкупе времени не хватало.
Яша с мамой Цилей Владимировной, женщиной властной и крупной, и дедушкой Семёном Аркадьевичем, который отличался тем, что всё про всех знал, но умел, до поры до времени, держать язык за зубами, жили в большом густонаселённом доме недалеко от Дерибасовской – главной одесской улицы.
Яша с детства умел напеть или просто насвистеть любую, даже только что услышанную мелодию. Поэтому тот факт, что у него обнаружился абсолютный музыкальный слух, никого не удивил.
– Наш мальчик будет большим музыкантом, – изрекла однажды Циля Владимировна. И опять же никто не посмел ей возразить.
Яша занимался усердно и с удовольствием – его домашние упражнения на скрипке соседей не раздражали, а напротив, со временем только прибавляли ему благодарных слушателей и поклонников. А так как скрипка давалась ему легко, то он порой позволял себе манкировать занятиями в музыкальном училище, что до времени сходило ему с рук. Однако приближались выпускные экзамены и, главное, выпускной концерт, на котором Яша должен был играть сонаты Моцарта. А тут – фотография и Ида! Так что приходилось всячески изворачиваться, чтобы и маму не расстроить, и всего интересного не упустить!
Выходя со скрипкой со двора, Яша быстро оглядывался – нет ли, случайно, поблизости мамы – и частенько сворачивал не налево, куда вела дорога в училище, а вовсе даже направо, где располагалась фотография соседа дяди Фимы Вайцмана.
Фима был мастером своего дела. Вообще-то, по большей части он делал фото на документы, но если надо было изобразить портрет или семейное фото, то клиенты-таки шли к нему. Знали – выйдет даже лучше, чем в жизни.
Как и все во дворе, он немного побаивался громкой суровой Цили, но и Яше не мог отказать, видя его увлечённость. И даже приговаривал себе в оправдание:
– Великих музыкантов по пальцам можно пересчитать, а фотография, она всегда прокормит, если шо. А на скрипке можешь уже и так на свадьбе любой играть! С твоим-то талантом!
В тёмной комнате, освещённой лишь красным фонарём, он позволял Яше скрываться часами, посвящая его в секреты своего ремесла.
– А вот вам здрасьте, дядя Фима. Как дела? – это было их обычным приветствием.
– Лучше всех, – не глядя на Яшу, ответил дядя Фима. – Но это пока… Я вот шо скажу тебе, Яша, если Циля узнает, плохо будет всем. Будет такой балаган, шо я боюсь дажепредставить…
– Дядя Фима, та не узнает мама. Она ж ещё на работе, – говорил Яша практически шёпотом, пытаясь сосредоточиться.
– На работе… Я, вообще-то, тоже на работе, не забыл? А ежели кто увидит тебя здесь и скажет Циле? Я вот тебя и от своей Белки скрываю. А то бы за раз нас с тобой раскрыли!
– Не увидит. Я осторожно хожу. А если надо, то и прячусь хорошо, – рассмеялся Яша.
– Осторожно. Вот где ты сейчас должен быть, Моцарт?
– Та не Моцарт я.
– Моцарт не Моцарт. Какая разница! А шо, если мать твоя надумает тебя встретить?
– А я маленький? Чего меня встречать? Смеётесь?
– Да тут не смеяться, а плакать надо. А как она тебя со школы встречала, забыл?
– Дядя Фима, то школа. Я уже взрослый.
– Ша! Взрослый он. А с Идочкой моей за ручку гуляешь только там, где твоя мать не видит!
Яша испуганно посмотрел на дядю Фиму, поправляя рукой непослушные волосы.
– Ты шо думал, я не в курсе? И не видел, как ты её портрэты тут у меня проявляешь? Вот чую я, Яша, скорую катастрофу.
– Дядя Фима, скажете тоже! Ну какая катастрофа может получиться с наших с вами фотографий? Одна красота!
– Красота-та, она да. А катастрофа, Яша, – это твоя мать.
– Дядя Фима, давайте уже начинать…
Придя домой, Циля Владимировна была вне себя от злости, ибо до этого не поленилась зайти в училище, чтобы ещё раз услышать об успехах сына. Но услышала отнюдь другое.
– Знаете, Циля Владимировна, – склонившись к её уху, тихо проговорила Яшина преподавательница, – а Яков в последнее время часто пропускает уроки. У мальчика талант. Но ему не стать серьёзным музыкантом при таком отношении к музыке и занятиям. Более того, если это будет продолжаться, его не допустят к экзаменам. И он не будет играть на выпускном концерте.