– Есть и наши, есть и не наши, но это больше к Владимиру Петровичу, – указал он на второго человека из местных, сидевшего за столом и похожего на бухгалтера, недавно вышедшего на пенсию. – Он у нас отвечает за работу городского подполья.
Владимир Петрович внимательно посмотрел на Дроздова.
– Нам человека своего туда устроить надо, – ответил тот.
– Ну, в немецкую полицию с ходу не обещаю, но во вспомогательную, которая состоит из местных, устроим. Кого именно?
– Вот его. – Батя кивнул на Айдера.
– Документы надёжные, настоящие немецкие, – добавил Айдер. – По легенде я уже служил в гродненской полиции. Даже рекомендации есть.
– Это хорошо, – улыбнулся Владимир Петрович, – но всё равно потребуется время.
– Понимаю, – ответил Батя. – Небольшое время на этот случай у нас в запасе есть. Это необходимо для реализации запасного плана «Б». Хотя какой из них окажется основным, а какой запасным, жизнь покажет. Тем не менее к плану «А» приступаем сегодня. Все готовы?
– Готовы! – за обоих, то есть за себя и Яшу, ответила Тася. Яша тоже согласно закивал – в этот момент он как раз распаковывал футляр со скрипкой.
– Эту группу надо сопроводить до города, без приключений, одним путём, – пояснил Дроздов. – А товарища «полицая» – другим.
– Сопроводим, – без тени сомнения подтвердил Владимир Петрович.
Про остальные группы и планы Дроздов пока распространяться не стал. Группа № 1, состоящая из Яши и Таси, начинала работу первой. Группа № 2 из одного Айдера направлялась в город со своим особым заданием. Группа № 3 из Рустама, Егора и самого Дроздова пока оставалась у партизан в ожидании развития первоначальных событий.
Штаб тылового района группы армий «Центр» и фельдкомендатуру немцы расположили в одном из самых красивых зданий города – бывшем банке, где до войны учились студенты Ветеринарного института. Все другие дома, сохранившиеся после бомбёжек, нещадно обрушившихся на Витебск в июне и начале июля сорок первого, были заняты немецкими военными, полицейскими и оккупационными службами, а также учреждениями городской управы и вспомогательной полиции, где в основном служили местные. Евреев почти сразу переселили в правобережную часть города, где чуть позже организовали гетто. Остальные жители по большей части ютились в полуразрушенных домах на окраинах. О тюрьме СД, которая находилась в подвалах старого здания гимназии, говорили исключительно шёпотом.
Стены и заборы были обклеены плакатами на русском и белорусском языках:
«Кто укроет у себя красноармейца или партизана, или снабдит его продуктами, или чем-либо ему поможет – тот карается смертной казнью через повешение. Это постановление имеет силу и для женщин.
В случае, если будет произведено нападение, взрыв или иное повреждение каких-нибудь сооружений германских войск, как-то: полотна железной дороги, проводов и т. д., то виновные будут в назидание другим повешены на месте преступления. В случае же, если виновных не удастся немедленно обнаружить, то из населения будут взяты заложники. Заложников этих повесим. Если преступное деяние повторится на том же месте или вблизи его, то будет взято двойное число заложников и тоже повешено».
В подтверждение слов возле здания Исторического музея было установлено несколько виселиц, регулярно и публично использовавшихся по прямому назначению.
Жизнь как-то ещё теплилась на Смоленской базарной площади, где немцы разрешали по утрам торговлю. Но реальных денег у населения было мало, так что более распространён был натуральный обмен. Самой ходовой валютой было мыло – его приезжавшие на рынок крестьяне охотно обменивали на лук и картошку. Особенно оголодавшие городские жители, кого ещё не успели угнать на работы в Германию, просили милостыню, стараясь не попадаться на глаза немецким патрулям и особенно «своим», из вспомогательной полиции.
В последние дни незамысловатую торговлю скрашивало ещё и неожиданное развлечение. Паренёк со скрипкой и девушка в платке и с холщовой сумой ходили вдоль рядов и веселили публику разнообразными бойкими мелодиями. Сердобольные поселяне в награду им давали то пару картошин, то луковицу, то немного хлеба, иногда и небольшой кусок сала перепадал.
Даже полицаи, дежурившие на рынке, и немецкие офицеры, проходившие изредка мимо, останавливались их послушать. Полицаи сначала придирались, но документы у музыкальной парочки оказались в полном порядке, да и парень вызывал жалость – он, как объяснила девушка, был немым от рождения и с самого детства зарабатывал себе на хлеб игрой на скрипке. На самом деле немым Моцарта «сделал» Батя («таки» не смог Яша избавиться от своего одесского говорка: хорош был бы он тут рядышком с белорусской сестрёнкой со своим неизбывным «шо»). В остальном ничего особо ярко еврейского в его внешности не наблюдалось, тем более что стригся он совсем коротко – пойди разбери, какого цвета и насколько курчавые у этого немого волосы!
Немецкие офицеры не довольствовались простонародными мелодиями, а требовали чего-нибудь посерьёзнее, на что Моцарт легко выдавал им то отрывок из скрипичной сонаты своего «однофамильца», то пассаж из Брамса или виртуозные рулады из Вивальди. Яша с Тасей отметили для себя, что некоторые немецкие офицеры теперь приходили едва ли не каждый день, чтобы послушать скрипача, и подавали в руки Тасе монетки, а иногда даже не самые мелкие купюры.
Одним прекрасным утром неподалёку от играющего музыканта остановился зелёный «хорьх» самого помощника генерала Штейнберга гауптштурмфюрера Пауля Мюллера.
Мгновенно оценив ситуацию, Яша заиграл так, будто выступал не на базарной площади, а как минимум на сцене Одесской филармонии: наконец-то, похоже, клюнула рыба покрупнее, чем обычные строевые офицеры, приходившие его послушать исключительно в пешем порядке.
Да и Пауль Мюллер понял, что сможет изрядно порадовать шефа, в последнее время ставшего слишком раздражительным, что, естественно, не могло не сказываться и на самом Пауле: шеф придирался буквально ко всему.
Проверить благонадёжность парочки он поручил людям из полиции безопасности.
Генерал Штейнберг ежедневно в четырнадцать ноль-ноль обедал в ресторане для высших офицеров, под который отвели особняк бывшего купеческого собрания, где при большевиках был клуб.
Настроение генерала и в самом деле находилось не в лучшей форме. Уж сколько их перевешали, а ничего толком не помогало! Партизаны буквально у него под носом, в нескольких километрах от города чувствовали себя совершенно безнаказанно, осуществляя вылазки на хорошо охраняемые узловые станции и склады с боеприпасами и взрывая их словно по графику! Этих бандитов можно выжечь только калёным железом! Со дня на день Штейнберг ждал подключения спецподразделений СС. С их помощью и опытом он надеялся победить эту партизанскую гидру.
После закусок и рюмки хорошей водки – за обедом Штейнберг «употреблял» не более одной-двух рюмок – к нему склонился гауптштурмфюрер Мюллер:
– Разрешите, господин генерал?
– Что такое? – вскинулся Штейнберг, не любивший, когда его отрывают от размышлений, тем более за обедом.
– Я позволил себе позвать местного музыканта. Надеюсь, вам понравится. Прямо настоящий виртуоз.
Генерал мрачно кивнул в ответ.
Яша, уже занявший место в углу на небольшом возвышении, уловив сигнал Мюллера, опустил смычок на струны. Он заранее выбрал лучшую вещь для поднятия настроения – «Венгерский танец» Брамса.
И если при первых тактах генерал ещё продолжал пребывать в мрачном расположении духа, то к середине произведения лицо его разгладилось, а под конец в глазах даже появилось подобие улыбки.
– Пусть тогда ещё что-нибудь из Листа сыграет… если сможет, – проговорил он Мюллеру, демонстративно, хотя и бесшумно музыканту поаплодировав.
Яша смог. Он сыграл волшебный ноктюрн «Грёзы любви», который тронет любое, даже самое жестокое сердце. Играя, он невольно вспомнил маму, Цилю Владимировну, ведь это было её любимое произведение в исполнении сына. Но усилием воли Моцарт быстро заставил себя отвлечься от мыслей о родных, долгая разлука с которыми могла сейчас вызвать совсем ненужные эмоции.
Сердце генерала «Грёзы любви» тронули до того, что в этот раз он за обедом выпил невиданное количество – целых четыре рюмки водки.
И с этого дня Яша, а по документам белорус Алесь Тарасевич, получил ангажемент в ресторане для высших офицерских чинов. Чистоплотная Тася, по паспорту Таисия Тарасевич, помогала немому брату общаться с публикой – немецкими офицерами.
День проведения операции по варианту «А» назначили на пятницу. После тщательной проработки деталей.
Генерал Штейнберг приходил на обед пунктуально, минута в минуту. Поэтому стол заранее сервировали закусками. Первое тоже подавали сразу, в любимой супнице генерала из екатерининского сервиза, «заимствованного» для офицерского ресторана из Исторического музея. А вот горячее подвозили к генеральскому столу по требованию, на металлической тележке с колёсиками. Только к нему и можно было снизу незаметно прикрепить магнитное взрывное устройство, компактное, но мощное.
Итак, первый и, пожалуй, один из важных пунктов задания Яшей и Тасей был выполнен. А именно, доверие генерала было завоёвано и осматривать всякий раз перед входом в ресторан его любимого музыканта с сестрой никто и не думал. Так что взрывное устройство Тася пронесла в ресторан под широкой юбкой.
Обед обычно занимал минут сорок, если генерал Штейнберг обедал в одиночестве. Яшин репертуар день ото дня менялся, только, по требованию генерала, «Венгерский танец» и «Грёзы любви» были неизменны: танец в начале, ноктюрн в конце.
Шла уже двадцать пятая минута обеда, и скоро наступала пора подавать горячее. И Тася была в полной боевой готовности, на установку взрывного устройства у неё было примерно тридцать секунд, когда тележка уже стояла на самом пороге кухни. К появлению Таси здесь все уже давно привыкли, она с самого первого дня работы в ресторане приучила всех, включая шеф-повара, что часто заходит на кухню то за чистой посудой для брата, то за едой, то вернуть использованную посуду.