— В первый же вечер, когда мы познакомились, я сказал, что не могу на тебе жениться. Однако я слаб и сдался, стоило тебе чуть надавить. В моей жизни есть вещи, которых я стыжусь и никогда себе не прощу, Джейн, они будут вечно терзать мою душу. Вчера я усугубил свою вину, убедив тебя в том, что было ложным. Это несправедливо, и я сожалею о содеянном.
Джейн закрыла лицо руками и в следующую секунду услышала торопливые шаги, ручка резко распахнутой двери ударилась о стену, а потом Августина стошнило.
Ему нехорошо.
Все, что она узнала, правда. Ей следует забыть о муже, хорошо выспаться, а завтра утром идти к судье. Теперь, когда у нее есть его признание в убийстве, брак можно расторгнуть.
Внутренний голос предательски нашептывал, что ее муж не убийца. Она знает его, он не мог совершить преступление, от этого нельзя так просто отстраниться.
Проклятие.
Джейн сползла с мягкого нового матраса и поковыляла в коридор. Боль при каждом шаге была сравнима, пожалуй, с агонией.
Дверь в кабинет была открыта. В кромешной тьме Джейн пошла на звук дыхания Августина — к столу, за которым он сидел, согнувшись над керамической чашей. А затем мимо, к дивану, где впервые поцеловала его, решив свою судьбу.
— Расскажи мне все, — произнесла она. — Я хочу понять. Мне казалось, я узнала тебя достаточно.
Августин не ответил, лишь утер рукавом губы, поморщившись, будто преодолевая боль. Он закрыл глаза и запрокинул голову, прислонившись к стеклянной дверце шкафа — собранию редкостей, — где хранилась кишка мистера Рентона.
Джейн терпеливо ждала.
— Я любил Элоди, — наконец услышала она. — Наши родители дружили, и мы с детства знали, что поженимся. А когда повзрослели, я влюбился в нее по-настоящему. Вскоре после свадьбы она заболела, но потом поправилась. Я хотел отменить поездку с коллегами, но Элоди уговорила меня поехать, опечаленная лишь тем, что не сможет отправиться с нами. Я оставил ее в Линдридж-холле с моими и ее родителями. Тогда все собрались по случаю ее болезни и возмутились моим решением оставить не вполне здоровую жену. Все, кроме Элоди. А потом я получил сообщение, что она снова при смерти. Если бы я умел превращаться в птицу, то прилетел бы так быстро, как только смог. Дорога заняла три дня. К моему приезду Элоди едва дышала. Я сделал все, чему меня учили, и гораздо больше, но пульс ее слабел, а сердце едва билось. — Он до скрипа сжал зубы. — Но человек не умирает, когда останавливается сердце, есть еще несколько мгновений, их можно позаимствовать у Вселенной. Я видел, как это делают, как запускают сердце.
Движение жизни словно замедлилось. Глаза Джейн защипало.
— Августин, — прошептала она, но он продолжал говорить:
— Я вскрыл грудную клетку и стал сжимать ее сердце, чтобы заставить работать, ведь она сама не могла. Я старался, чтобы оно вновь начало сокращаться и перекачивать кровь. Это могло помочь. Могло, Джейн. Но она умерла. Именно я убил ее.
По щекам Джейн катились горячие слезы, и она не понимала, по кому она плачет. По Элоди? Она наверняка хотела умереть спокойно, но вместо этого столкнулась с жестокостью из-за отчаяния мужа. Или по Августину, который ненавидит себя всякий раз, когда теряет пациента и вспоминает о той, самой важной, потере? Может, по себе самой, потому что узнала то, что предпочла бы никогда не слышать?
— Если бы я смирился тогда, — вновь заговорил Августин после долгой паузы, — возможно, когда-нибудь смог бы себя простить. Но произошедшее задело мое самолюбие врача, мою совесть, горе не давало возможности размышлять здраво, и я обратился к магии. Ты знаешь, что Элоди была инициирована, как и наши родители. Мы собрали немало книг о магических ритуалах, о древних культах, знаниях, учениях. Все это в моей голове смешалось с догмами разных религий и практиками, но я в это свято верил. И еще верил, что родные меня поймут. В подвале я провел ритуал, который должен был ее вернуть.
— Но воскресить умершего невозможно, — прошептала Джейн.
— Невозможно. Да, ты права. Но возможно ненароком открыть врата для некой силы и наполнить дом призраками тех людей, которых ты не смог спасти в операционной. Их будет все больше с каждой новой смертью на столе. А потом родные найдут тебя в том подвале, склоненным над телом женщины с вскрытой грудной клеткой. Женщины, ставшей для них дочерью, о которой они всегда мечтали. Они обвинят тебя во всем и откажутся от сына. Я бежал, не желая переступать порог дома, не желая снова и снова принимать наказание за каждую сожженную свечу и произнесенное слово заклинания. Воспоминания вызывали у меня тошноту.
Джейн внимательно посмотрела на Августина, на покрытый испариной лоб, прислушалась к дыханию, ощутила всю тяжесть и причину недомогания.
— Тебе надо вернуться в Линдридж-холл, — сказала она.
Она вспомнила, как в один из вечеров его мучила головная боль, отметила про себя тарелку с нетронутой едой сегодня. В голове пронеслись слова Низамиевой о странных симптомах. Как он мог раньше долго находиться вдали от дома, если у него рвота и жар всего после двух дней отсутствия в Линдридж-холле?
Августин поморщился и кивнул.
— С каждым новым днем, проведенным вдали от поместья, мне становится хуже. Прости меня, Джейн; я старался рассказать, что мог, когда понял, что с моей стороны будет недопустимой слабостью оставить тебя в неведении. В какой-то момент мне показалось, что мы можем стать счастливыми, если будем оба жить по твоим правилам, ты получишь от жизни все, о чем мечтала. Я надеялся, что твоего решения будет достаточно. Что всего будет достаточно. Я хотел уберечь тебя любым способом.
Джейн вцепилась в ткань юбки и сжала кулаки.
— Но я не хотела следовать собственным правилам. А потом эта авария с каретой…
— Ты вернулась и в ту ночь ничего не увидела, хотя до твоего приезда я слышал вой мистера Рентона из холла. Следующей ночью меня не было рядом, я не мог помочь тебе, но все было тихо, что вселило надежду. Я ненадолго допустил, что они перестали приходить ко мне, Джейн, ведь с того дня, как ты осталась в Линдридж-холле, я никого не видел.
— Но я видела. Ты солгал, сказав, что мне приснился кошмар, но я все отлично помню. Я видела Элоди в крипте.
— Вот это совершенно мне непонятно. — Он подался вперед и склонился над столом. — Ведь ее я не видел. Ни разу. И ни один призрак не попытался навредить мне. Пугали меня, да, преследовали, заставляли погрузиться в омут стыда, вспоминая собственные ошибки. Но чтобы схватить…
Джейн поднялась, опираясь на спинку дивана, и встала так, чтобы Августин видел порванную юбку, потом запрокинула голову, показывая синяки.
— Я бежала почти всю дорогу в Ларрентон. Ты видел мои ноги, пустяк не заставил бы меня так поступить. Тем вечером, — продолжала она, глядя, как Августин повесил голову, — я не видела твоих пациентов. Не видела мистера Рентона. Только странные нечеловеческое фигуры на пути к твоему кабинету, и я бросилась тебя защищать. Решила, тебе грозит опасность, а вместе мы сможем справиться.
— Джейн, — прошептал он, хмурясь, словно от боли.
— Надо бороться. Слышишь? Тебе надо бороться. Нельзя так жить. Ты должен что-то сделать, Августин, иначе призраки Линдридж-холла убьют меня.
Должен что-то сделать ради нас обоих.
Он помотал головой.
— Это мой приговор. Исправить ничего не удастся. Ты просто не станешь бывать в Линдридж-холле, а мне суждено терпеть это и дальше. В отличие от Джорджианы и Эндрю, я не считаю, что дипломированные врачи не могут ошибаться, что они равны богам. Такие врачи, сделав что-то неверно, винят пациентов, погоду, находят сотни других причин. Они уверены, что заниматься магией — их право по рождению, это игра, в которой они могут участвовать. Но я понимаю, что делаю. Знаю, чем это заслужил.
Гнев вспыхнул, будто ее ударили хлыстом, она сжала зубы, чтобы сдержать рык.
— Ты слышишь себя, Августин? Да, ты — не они, ты их отражение. И тоже считаешь себя подобным богу, уверен, что можешь вылечить любую болезнь, восстановить поврежденную часть тела, если будешь все делать правильно и прилагать должные усилия!
Лицо его побагровело, затем вновь стало бледным.
— Это не только излишняя самонадеянность, Августин, но и трусость. Если считать во всем повинным только себя, можно закрыть глаза и не видеть, что мир жесток и непредсказуем, происходящее невозможно подчинить себе, своим желаниям! Здесь смерть всегда побеждает, Августин, этот закон тебе не по силам изменить. Этот процесс тебе не остановить.
— Ты не понимаешь. — Он покачал головой. — Не можешь понять.
— Мои мать и отец мертвы, и я не смогла бы предотвратить неминуемое, сколько бы ни плакала, ни молила не уходить на фронт. — В груди вспыхнул огонь, и Джейн решительно шагнула вперед, уверенная, что обязана достучаться, обязана сказать так, чтобы он услышал. Печально, но Августин не желал этого.
— Да, смерть побеждает, — произнес он, — везде, кроме мира, где это не принимается за аксиому. Однажды я приблизился к тому, чтобы изменить мир, но не вышло. За это теперь несу наказание и принимаю его не ропща.
Смерть побеждает везде, кроме мира, где это не принимается за аксиому. Возможно ли, что он прав? А она недостаточно умоляла и плакала, чтобы родители остались дома? Тогда сейчас надо приложить больше усилий, чтобы убедить Августина прислушаться, сделать все, что поможет стать нужной ему. Изменить границы мира, вложить нечто иное в голову вместо того, что он считает истиной, загнивающей, калечащей его мозг. Неужели ей не удастся сделать такую малость для человека, который попытался отсрочить смерть, изменить законы мироздания?
Она отчаянно мечтает стать счастливой рядом с ним. Хочет строить будущее, действуя, а не безропотно принимая.
— Взгляни на кольцо на своем пальце.
Его слова прервали бурный поток ее мыслей, и Джейн сжала руку, ощутив, как края кольца впиваются в кожу.
— И что?