Прошлым вечером Августин повел ее в кухню для того, чтобы найти мел и соль, а вовсе не нож. Он собирался совершить магический ритуал. Возможно, из этой самой книги. Следует ли ей поступить так же?
Пожалуй, нет, ведь невозможно представить, что Элоди ей помогает. Надо сражаться. Впрочем, кочергой призрака не победить, а мела и соли у нее все равно нет.
Опешив от ужаса при виде книги, Джейн не заметила, что одна сторона ее приподнята, а под обложкой явно что-то лежит. Склонившись ближе, неуверенно подняла ее и увидела кусок мела.
Этого не может быть!
Джейн перевела взгляд на Элоди.
— Почему ты мне помогаешь?
Вместо ответа Элоди пошла рябью и исчезла. Ножки кресла за спиной, сдвинувшись еще на пару сантиметров, царапнули пол.
От такого можно впасть в безумие; в голове промелькнули слова доктор Низамиевой. Однако Оррен приближался, да и магия в ее случае — это всего лишь несколько простых, но действенных манипуляций. Пробежав глазами описание ритуала, Джейн посчитала его вполне понятным. Все необходимое под рукой. Может, если она не рискнет, будет только хуже?
Времени удивляться происходящему и вызывать Элоди для расспросов не осталось. Ловушка это или подмога — уже неважно. Когда Джейн повернулась к входу, темнота коридора из приоткрытой двери зияла бездонной раной на теле дома.
Джейн решительно взяла книгу, подтолкнула мешавший диван, наклонилась и откинула ковер. Подойдя к камину, она подхватила юбку так, чтобы получился мешок, присела и собрала несколько горстей шелковистой на ощупь золы. Не соль, но, может, и она подойдет?
Поднявшись осторожно, следя за ношей, она вышла на середину комнаты, опустилась на колени и принялась чертить круг. Воображение рисовало массивную каменную стену, выложенную по тому же кругу. Когда она замкнулась, Джейн принялась посыпать по всей длине золой, произнося бессмысленные слова из книги. Закончив, попыталась заверить себя, что заклинание помогло, она спасена.
Джейн дышала прерывисто и часто, голова немного кружилась, мир сузился до размеров комнаты.
Ножки кресла скользнули по полу, и дверь распахнулась настежь. Тьма из коридора ворвалась внутрь и поглотила свет. Под грудью что-то шевельнулось, закрутился вихрь, и нечто, похожее на угря, скользнуло меж ладоней. Она почувствовала себя маленькой девочкой, считающей все вокруг игрой, при этом потерянной, отчаянно желающей, чтобы любовь к матери могла сохранить той жизнь.
Вот он. Взгляд выхватил из темноты фигуру мальчика. Его голову. Послышался надрывный кашель. Потом тихая мольба.
Нельзя обращать внимание.
Губы Джейн шевельнулись, но с них не слетело ни звука. Кто-то вновь прополз между пальцами, и Джейн принялась думать о нарисованном круге и воздвигнутой мысленно стене. Все хорошо. Мне ничто не угрожает. Триста шестьдесят градусов и ноль; все и ничего. Бесконечная линия в конечном пространстве.
Осмысление помогло уловить определенную логику, отчего становилось легче, цифры складывались в столбцы, в голове все вставало на свои места.
Оррен остановился сразу за порогом. Вспышка молнии за окном осветила лицо с обращенными к ней глазами, в них стояли кровавые слезы. Если он что и сказал, Джейн его не услышала. Внешний мир отдалился, звуки и краски потухли. Она взирала на него сквозь ею самой установленную преграду. Внезапно в душе появилась уверенность, она позволила ей расти, вытеснить чувство вины — ровно настолько, чтобы стало легко дышать.
Умерший ребенок стоял напротив, пристально изучая ее. От долгого сидения в одной позе болели колени. Джейн пошевелилась лишь для того, чтобы взять книгу и разложить перед собой. Строки влекли ее, будто сладостная песнь, больше всего сейчас хотелось читать дальше, находить логику в каждом действии и радоваться ей. Однако Джейн не осмелилась отвести взгляд. Она смотрела на Оррена до тех пор, пока он, сдавшись, не стал пятиться и вскоре не исчез в темноте коридора.
Она решила уравнение.
Джейн не сдвинулась с места, оставаясь в круге до самой глубокой ночи, и даже не позволила себе задремать. Гроза закончилась, и газовая люстра вспыхнула огнями, хоть и не в полную мощность. Надев очки, Джейн погрузилась в чтение, переворачивая страницы одну за другой, пока не наткнулась на заметки на полях, сделанные почерком Августина, — его мысли о ритуале воскрешения.
Руководство для совершения невозможного.
Августин привлек духов действиями, осквернившими тело Элоди. Он сделал семь надрезов на остывающей плоти: меж бровей, на кончиках средних пальцев, на пятках, горле и над пупком. В сердце он вонзил острую железную спицу и, вероятно, испытывал тогда облегчение, уверенный, что вскоре начнется возвращение к жизни. Он жег свечи и неизвестные Джейн травы, а потом сидел рядом с Элоди от заката до самого рассвета, нараспев читая строки песни, подробно описывающей жизнь в мире мертвых. Августин описывал ее в заметках— такого Джейн раньше читать не доводилось, ничего похожего на догмы брелтанской религии или верования прошлого, о которых, впрочем, она знала мало. Современные люди считали, что после смерти свет души гаснет, их ждет лишь холодная могила, оттого краткий период земной жизни становился еще ценнее, жестокость мира позволяла ощутить себя в полной мере живым. В тексте говорилось о стеклянной сфере, в тысячу раз превышающей размерами Вселенную, где обитали души, некогда живые, но не способные создать собственный благодатный мир.
В самом начале ритуала следовало оградить Элоди от остальных неприкаянных душ. Августин приступил к поиску мира, созданного самой Элоди на основании пережитого. Разумеется, на это влияло и то, как она умирала, — в боли и страхе, с искалеченным, вскрытым при жизни телом. В заметках не уточнялось, о чем тогда думал Августин, но, вероятно, он мучился от всепоглощающей вины, просил прощения за содеянное; он всячески усугублял свои страдания, заставлял себя возвращаться к прошлому снова и снова, а не направлял душу своей возлюбленной. Он понял, что в мир мертвых можно погрузиться, лишь отбросив чувства мира живых. Она читала жесткие записи об очищении, видениях, приступах боли и страха. Он продлевал эти страдания, сосредоточиваясь на своих воспоминаниях о том, как он заставлял ее страдать. Он упивался своей виной. Неудивительно, что он притянул к себе всех пациентов, которым когда-то не смог помочь. Их влекли жертвенные страдания и муки, которые делали его более уязвимым.
Какой бы иной смысл Августин ни вкладывал в свои действия, он полностью провел ритуал, умоляя жену вернуться в тело. Поместил благовония в каждый надрез и зашил раны. Джейн будто наяву видела, как он уверенно делает ровные стежки.
А позже… позже, между начертанием круга и окончанием заметок, появились родители Элоди, увидели растерзанное тело дочери, над которым провели бесплодный ритуал. Собственные родители нашли Августина рыдающим на грязном полу.
Он должен был понять, что не стоило пытаться. Должен был позволить Элоди обрести покой.
— Почему? — обратилась Джейн к притихшему дому. Августин был влюблен, считал, что повинен в произошедшем. Но почему пошел дальше, начал действовать в одиночку, подспудно зная, что вновь потерпит неудачу? Он врач и часто видел смерть.
Джейн поднялась на ноги, первые лучи восходящего солнца позволили разглядеть каждый предмет в комнате — памятники плодам учености, гению целительства.
Она все правильно сказала ему тогда в клинике. Он эгоистичен. Чрезвычайно эгоистичен.
Кем бы он мог стать, не перепутай ненависть к самому себе со смирением?
— Зачем ты так со мной? — спросила она, оглядывая полки. — С ней? С самим собой? Всему виной — твоя самонадеянность доктора, это чертово высокомерие! Вернись, Августин!
Она повышала голос с каждым словом и вскоре уже кричала:
— Вернись ко мне и все исправь!
Дом шевельнулся и, кажется, застонал. На секунду показалось, что на стене в коридоре появилось лицо мужа. Его удалось разглядеть благодаря открытой двери — открытой Орреном.
По щекам потекли слезы.
— Одной мне все это не вынести, — прошептала она. — Вчера я убила ребенка. Мальчика. И теперь со мной происходит все то же, что с тобой. Я могу думать только о том, что не спасла его.
Лица на стене не стало. Дом затих.
Джейн одна встречала рассвет в Линдридж-холле. Гроза закончилась, и сквозь вымытые стекла комнату заливал свет. Снизу донеслись звуки открывающейся двери, следом женские голоса — миссис Перл и миссис Лутбрайт. Нельзя, чтобы они застали ее в таком виде. Могли ли они слышать крики?
Вздрогнув, Джейн прижала к груди книгу и вышла из круга.
Удивительно, но при этом она ничего не почувствовала, не услышала хлопка, не ощутила, как лопнула мембрана или рухнула возведенная ею стена, в существовании которой она почти не сомневалась. Повернувшись, Джейн оглядела очерченный мелом круг, присыпанный золой, и нахмурилась. Подняв ладони, она ощутила только воздух. Никаких барьеров. Неужели все это реально?
Она поплелась в спальню, чувствуя головокружение, и легла в кровать — в его кровать, на которую раньше не могла даже смотреть. Обхватив себя за плечи, закрыла глаза, стараясь прогнать мысли об Элоди и Оррене. Доктор Низамиева назвала магию сфокусированным безумием. Наблюдая из-под полуопущенных ресниц, как в комнату входит миссис Перл с тазом горячей воды и сразу удаляется, не сказав ни слова, Джейн подумала, что сошла с ума. Несколько раз она проваливалась в сон, но встала через час. Долгое пребывание в постели вызовет много ненужных вопросов. Умывшись, она надела чистое платье и поправила прическу.
В столовой ждал завтрак — яйца всмятку и речная рыба на гриле. Несмотря на то что голод давно не давал о себе знать, Джейн съела все без остатка. Прежде чем снова искать возможность проникнуть в подвал, необходимо хорошо выспаться; кроме того, днем свои действия она никак не объяснит слугам.
Джейн раздумывала, не попросить ли миссис Перл разжечь огонь в библиотеке, потом дать ей какое-то несложное поручение, чтобы выгадать время на отдых. Скользнув взглядом по комнате, увидела в окно приближающегося к Линдридж-холлу всадника. Она поспешила на крыльцо, похолодев при мысли, что это может быть мистер Лоуэлл с сообщением о новом вызове. К счастью, это оказался лишь посыльный с корреспонденцией. Он не передал ни слова от мистера Лоуэлла. Джейн вернулась в кабинет, не зная, радоваться или огорчаться. Она, разумеется, не могла начать прием пациентов, но странно, что мистер Лоуэлл не осведомился об Августине. Неужели он сдался, отчаялся его найти?