Живот Джейн поднимался и опускался, когда пальцы Августина проникли в полость, принялись давить и тянуть. Она вжалась спиной в камень под ней, словно это могло помочь отстраниться от боли. Подавшись вперед, словно желая вырваться, она закричала во всю мощь легких. От этого разрезанные мышцы брюшной полости разошлись, причиняя больше страданий. Августин тихо выругался, убрал руку и приложил ее, окровавленную, к виску Джейн, видимо желая поддержать, успокоить, но облегчение не наступило. Он взял другой инструмент и вернулся к работе. Здесь ему не воспользоваться помощью мистера Лоуэлла или ее самой, завершится ли все благополучно?
Джейн снова опустила голову на камень. Боль не становилась слабее, но она отдалялась вместе со всем миром.
«Прочувствуй, — велела она себе. — Прочувствуй все в полной мере». Сдаваться нельзя, и она не сдастся.
Она все исправит. Ради них. Ради Элоди, некогда лежавшей на этом столе, растерянной, испуганной, плывущей навстречу смерти, но сдерживаемой руками мужа лишь для того, чтобы вместо облегчения показать, что страх бывает еще сильнее. Ради Августина, на котором кровь обеих жен и груз ошибок и неудач. Ради самой себя, своих стремлений проложить путь в новый мир, собрать осколки старого, отвергшего ее.
И тьма поглотила ее.
Глава нулевая
Джейн стоит во главе стола в крипте и оглядывает подвал Линдридж-холла. Боли нет. Живот — сплошная зияющая рана, кровь и пустота, совсем иное, не то, что на безжизненном теле, лежащем перед ней. Это удивляет лишь на мгновение, заставляет задуматься, но внимание быстро переключается.
Стены Линдридж-холла перед ней — сетка строительных лесов, начерченных карандашом тонкими, едва видимыми линиями. Связки словно атрофировались, потеряли эластичность и гибкость. Ее окружают лица умерших здесь, их сотни, они наслаиваются друг на друга, никто не выступает на передний план.
Августин тоже здесь, его руки внутри ее брюшной полости. Он замер и безмолвствует.
Склонившись, она пытается заглянуть себе в лицо. Больно ли ей? Нет, она ощущает лишь покой и безмятежность, а еще отстраненность от мира — обо всем этом она мечтала всю жизнь.
Но и в моменте смерти есть более важное — многообразие, скрытое многообразием, оно множится до тех пор, пока не превращается в ничто. Она сама трансформируется, преобразуется, объединяется, сливается.
Время похоже на слои луковичной шелухи, они указывают на места, задействованные в сцене пьесы. Вокруг нее некопаная земля с червями, грязью, застоявшейся водой. Мужчины и женщины движутся по лабиринту комнат, рисуют круги, едва слышно произносят заклинания, слова которых сразу стихают. Инициации, задания, детские игры. Рабочие укладывают тяжелые плиты белоснежного камня. Заклинания проникают в скелет мира, разрушают и создают реальность, она меняется и рябит, словно гладь озера.
Она лежит без сознания в одном из коридоров, где встречает маму. Впервые прикасается к двери подвала, тело охватывают холод и боль. Наблюдает, как пламя сжирает окровавленную простыню, как она целует мужа, работает, ведет подсчеты.
Вот она сидит в кресле в гостиной, счастливая молодая жена, еще мечтает о том, какие возможности откроют ей перемены в жизни, даже не представляя, что вскоре произойдет. Но в глубине сознания уже появляются первые ростки, всходы недоверия и смятения. Имя Элоди ей еще незнакомо, но уже известно лицо, которое беззвучно появляется в окне и смотрит на нее.
Сейчас окна черны.
Тот самый вечер? Или другой? Немало ночей она провела в кресле, глядя в темные окна.
Во рту нет вкуса травы и пророщенного зерна. Одежда не порвана, нет дрожи от усталости. Она еще занимается только бухгалтерией, не собирается увольнять прислугу, чтобы быть предоставленной самой себе и получить контроль над тем, что пока неведомо и находится за гранью.
Впервые за вечность, за годы жизни, за миг, когда успела лишь моргнуть, Джейн счастлива, несмотря на то что ей известны события, связанные с появлением Элоди. Но ее нет, она не приходит, вместо нее разверзлась белая пустота, которую Джейн никак не преодолеть. На другой стороне что-то есть. Но это не дает ей надежды, ведь надеяться — значит фантазировать, представлять новые миры, она же свернулась в объятиях матери, Августина, и прошлое кажется будущим, словно время отражается в зеркале. Она чувствует себя любимой, целостной, и оттого на душе спокойно. Возможно, такова жизнь по ту сторону.
Однако белое ничто не исчезает. Более того, оно разрастается. Джейн в столовой Линдридж-холла, Элоди нет. Мир за окном тоже исчез. Она видит Августина, его родителей и Пинккомов в высеченной в камне комнате, но никаких признаков Элоди. Белая гладь распространяется, уже невозможно понять, где она заканчивается, а где начинается ее собственная парадоксальная сущность.
Становится страшно.
Джейн измеряет себя, определяет свои границы, разматывает клубок, убирая многочисленные нити собственной сущности одну за другой. Моток меняет форму, кривится в одну сторону, грозя развалиться. Отсутствие Элоди в оконном стекле Линдридж-холла не позволяет верно оценить обстоятельства. Они обе — примеры того, чего в понимании людей не существует, они исчезают и появляются, сходятся в схватке.
Всего шаг — и она тоже в оконном стекле. Совсем близко. Глаза красные от бессонных ночей, волосы растрепаны и спутаны, платье местами порвано. Живая Джейн отрывается от тарелки на обеденном столе, окидывает ее взглядом и спешно отворачивается. Убеждает себя, что это пустяки, ей показалось. Джейн мертвая идет дальше искать Элоди.
Фигуры неподвижно застыли в холле. У них нет лиц, как и ничего человеческого, кроме, пожалуй, выпрямленных, хоть и слишком вытянутых тел. Сейчас они едва видимы, будто растворяются в пространстве.
Августин готовит себя к предстоящим трудностям. Она же сидит в библиотеке с книгой, представляющей теорию невозможного.
Элоди не появляется.
Белое ничто растет.
Джейн приближается к нему, на этот раз ее охватывают беспокойство и страх. Все распутывается, обнажается разгадка ее смерти. Следует запомнить момент, если она хочет все исправить. Необходимо разобрать луковицы, разложить по порядку, найти допущенные ошибки.
Она идет за тенями вниз по лестнице в кабинет. Августин берет ее на руки и кладет на кровать, укрывает с любовью и удаляется, чтобы встретить с открытым лицом призраков, считает это проявлением смелости, не понимает, что его подталкивает страх.
Но где же Элоди?
Ее нет и в темной крипте. Джейн не встречает ее в бесконечном лабиринте, не видит, когда лежит на столе. Где же она? Предполагалось, что они встретятся, но ее нет ни по эту сторону ни по ту, в окне.
Странно. И не потому, что Джейн желает Элоди страданий или, напротив, избавления от них. Дело в том, что без духа Элоди нет ни смерти, ни жизни, ни самой Джейн. Без Элоди она потеряется, лишится во сто крат большего. Время — величина непостижимая, сложная, оно рассыплется в прах.
Что произошло? Что пошло не так?
Инициация Джейн. Ее видение. Необходимо восстановить его в той чертовой реальности с кровью и криками, изучить досконально, чтобы найти ключи к пониманию. Джейн вырывается из потока времени, полотно жизни закручивается само собой. Она видит Элоди на мраморной плите, ее сердце в руках Августина, а потом — ничего.
Элоди исчезает.
Ни в прошлом, ни в будущем ее нет. В прошлом пустота, занявшая ее место, становится больше. Как это неправильно! Это окончательный разрыв. Джейн подносит руку к краю очертаний Элоди и чувствует холод, ощущает, как исчезают кончики пальцев. На их месте переливается вина. Джейн отдаляется, ошеломленная, но снова поворачивается к себе. Ей удается сдерживать белое ничто изменениями в размышлениях, разрастание его замедляется. Необходимо найти другую переменную величину, не Элоди. Реальность на месте пустого пятна в нескольких местах в прошлом, закрытая для Джейн, должна быть восстановлена. Значит, она сама существует там, когда приходит Элоди, — невидимая. Интересно, она старается находиться за пределами зрения Джейн или скачет по времени, стирая за собой каждый момент пребывания?
В окне нет пустоты, Элоди там просто не показывается.
Джейн продолжает ее искать. Она прячется в кабинете, когда ее преследует существо, надевшее обличье преждевременно умершего мальчика. Находит для себя текст Августина. Чертит круг, учится магии, идет и вновь спотыкается. Столько мгновений грозят разрушиться до элементарных частиц, даже те, в которых не было Элоди. Саквояж доктора, который погубил ее, никогда не бросали в камин на третьем этаже. Она видит, как Винг просто оставляет его и уходит, — неизвестно, тот это или другой, просто похожий. Но она все равно берет его. И пытается сжечь. Скальпелем ранит палец, в нос бьет эфир, юбка мамы закручивается вокруг нее.
Джейн убегает, по руке течет кровь. Августин бросается следом. Не быстро, но все же достаточно проворно. Он схватит ее, приведет обратно сюда, она будет смотреть на него и видеть вину в глазах, это совершенно реальное, живое существо, оно извивается, окутывая его сердце, вгрызается в позвоночник.
Этот момент проходит неправильно. Она его изменит. Рассчитает заново.
Впрочем, следует ли? Белое ничто не приближается, оно держится на расстоянии и кажется очень спокойным. Похоже, она сделала достаточно. Похоже, здесь ей удастся исправить то, что произойдет позже, по-настоящему исправить. Если она попадется в руки Августина, если позволит утащить себя в подвал, то никогда не разрушит камень, замуровавший вход.
Она может умереть. Взгляд Августина как у помешанного. Духи, питающиеся его чувством вины, довели его до крайности, ведь нет ничего ужаснее, чем заставить человека поверить, что он спасет свою новую жену, став неоспоримой причиной ее смерти. Утром, когда дурман развеется, он возненавидит себя.
Ужасно, чудовищно, но при этом гениально. Она должна остановить Августина ради него же самого.