Нет, она вовсе не заместила Элоди. Это ошибка, разрыв, но это в прошлом.
Призраков не существует.
Нужно записать эти слова. Три слова изменят все. Их достаточно легко произнести. Они подсказывают, что Элоди — вовсе не Элоди. Абигейл с разлагающимся в животе черепом не так сильно страдала. Каннингемы не умерли, фигуры, надевшие их образы, не имеют силы. Они много сделали для Джейн, они освободили ее, дали возможность идти дальше, чтобы победить, достичь момента прозрения.
Если призраков не существует, то и Августин не призрак, а нечто иное. Возможно, живой человек. Она должна узнать, так ли это.
Она берет тетрадь, записывает фразу и кладет к зеркалу, к самому отражению живой Джейн. А потом наблюдает, как она успокаивается, расправляет плечи и берет тетрадь. Наблюдает, как читает.
Этого почти достаточно.
Джейн отходит от зеркала. Рентон исчезает. Она стоит в толпе фигур, окруживших операционный стол, и смотрит, поражаясь яркому цвету своей крови. Внутренности тела кажутся беспорядочной кучей, хотя ясно, что каждый орган занимает свое место. Вид пугает меньше, чем представлялось. В тусклом свете увиденное похоже на пятно чернил, разлитое в стоячей воде. На абстрактную картину. Нечто изысканное, утонченное и яростное, неистовое одновременно. То же можно сказать о самом Линдридж-холле. Она пережила в нем немало, процесс похож на формирование цыпленка в яйце.
Призраков не существует. То, что влияло на нее после смерти, — вовсе не призрак. Существо, которое пытается достать спутанное нечто из ее живота, — не призрак. Все предрешено. Впервые появление внутри тела чего-то иного она ощутила при встрече с Элоди в крипте. Это единственный момент, который она не исправила, не пересмотрела.
Она оглядывает Августина — Августина настоящего. Потом начинает проникать в его тело, исследуя слой за слоем. Первая косточка заложена, когда Августин прошлый еще жив, когда он бродит, потерянный, и не слышит голоса Джейн. На ее зов, крики из холла отвечает именно новая сущность, потому что он ей нужен. Эта новая сущность спрашивает ее: «Где я?» — и оживляется, получив ответ: «Ты в подвале». В то самое время Августин-человек отходит, он не в силах пошевелиться, он лежит у нее на руках и ждет смерти. Другой же Августин создается по частичкам. Джейн не понимает, что это игра, — он спрашивает, а она отвечает. Он добр. Он нежен. Лучшего хирурга не видел мир. Он не верит в магию, потому что только в этом случае всего произошедшего можно избежать.
Ей не нужно его создавать, ведь она уже сделала его. У нее живой есть знание за пределами мысли, знание вместо желаний. И вот этот новый Августин подходит к ней, пересекает границу круга, потому что призраков не существует, и он не призрак, точнее не совсем.
Он сущность, созданная магией. Она может сделать так, чтобы его не стало. Ей не нужно, чтобы он существовал, если она мертва. Но она смотрит на него, любуется творением. Материал она черпает не только из мыслей, но и получает от дома, сам Августин берет их из собственных воспоминаний о прошлом и заполняет каждую трещинку, каждую щель. В нем еще живет одержимость магией, он обращается к ней, потому творит себя вместе с ней.
Она вышла замуж и полностью изменила мужчину, сделала его таким, каким мечтала видеть. Тонкий, оригинальный узор; он стал лучшей версией себя. Впрочем, возможно, не лучшей, но более ей подходящей.
Он мог бы одобрить ее работу. Предпочел быть стать самоуверенным, гордым и беспечным — Августином, которому нечего скрывать, который не стоит на зыбкой почве, увязая в чувстве вины и беспрестанных мыслях.
Ее создание не безупречно, она не знает, каким он будет, но слабость можно преодолеть.
Или это его творение?
Неважно чье, оно удивительное и ужасное. Однако он человек, и уничтожить его — значит убить. Он немного отличается от настоящего человека — в некоторых деталях, — но он живой. Уничтожить его невозможно, это ужасно. Она не сможет этого сделать.
Но она может довести его до совершенства, отшлифовать его — зажечь в нем настоящую жизнь.
И надеяться, что он никогда не узнает, что она натворила.
В тот день, когда гости уходят, а Джейн спускается в подвал, она находит там себя. Она умоляет Элоди, ничего не зная, не понимая, не имея возможности объяснить, что происходит.
Джейн нападает на самое себя, истязает себя, ломает, понимая, к чему это приведет, как сильны будут боль, гнев и ненависть. Но это необходимо.
Она бросает семя, пытается ускорить созревание плода в яйце, поместить в иной временной период, придать иной смысл, поменять последовательность упорядоченных действий. Берет часть у Августина, умершего у нее на руках, и передает растущей опухоли. Поэтому у нее его волосы, зубы, глаза. А потом наблюдает с одержимостью, как она впитывает знания, по мере того как Джейн делает шаги к их получению. Когда Августин извлечет опухоль из ее тела и сожжет в ритуальном подношении, она изгонит его призраков, заменит оставшееся после него ничто, оно станет недостающей частью его самого. Найдет все ответы.
Белое сияние жизни, которое не могло стать бытием Джейн, сожмется до точки, похороненной в его сердце, потому что все их действия ведут именно сюда.
Он — ее великолепное творение.
И вот Джейн Шорингфилд Лоуренс закрывает глаза и впервые за много недель принимает данное жизнью.
И умирает.
Глава сорок третья
Вздох.
— Джейн?
Джейн. Джейн. Джейн в теле, которое имело вес, ощущало боль, дышало. Оно уже не лежало на холодном камне. Она задыхалась, воздух устремлялся в легкие обжигающе ледяным потоком, а потом она падала без сил, падала в объятия Августина. Картина мира стала блеклой, расплывчатой, отчетливо Джейн видела лишь темные фигуры с серповидными уборами на головах. На них белые одежды, забрызганные кровью, они отступали, расширяя круг, и начинали распадаться. Казалось, будто они сделаны из камня, который крошился. Куски его падали на пол, камень ударялся о камень. Сначала мелкие, как галька, за ними побольше.
Развалились и серповидные головы — реальность вышвырнула их.
Чувство вины, а потом пустота, ничего. Она слышала громкий плач Августина, чувствовала спиной прикосновение его рук.
— Августин, — прошептала она, пошевелиться не позволила слабость.
— Держись, — произнес он и побежал.
Мир стал расширяться, и она поняла, что находится в крипте, ей очень холодно. В воздухе витал запах крови и опаленных волос. Вцепившись в Августина, Джейн приподнялась и заглянула ему через плечо, желая увидеть стол, на котором умерла, но увидела стол, на котором не умерла. Ее взгляд упал на чашу с темной массой из ее живота, и охватившее ее пламя затухло. Обручальное кольцо тлело рядом, как еще одна вещь, появившаяся не на своем месте и принесенная в жертву ради их свободы.
Пыль кружилась под сводчатым потолком, медленно оседала на предметах. Дом рушился, распадался на части, как и его призрачные обитатели.
Августин несся вверх по лестнице в холл, она затаила дыхание, вспомнив о стене, разделившей его пополам, но та чудесным образом исчезла.
Наверху стонала кровля, взвизгивали, разрушаясь и крошась, металл и стекло — библиотека рухнула. К счастью, они уже добрались до входной двери. Рама ее покосилась от сместившегося веса, каменная стена пошла трещинами. Августин выбил дверь ногой, и они сбежали по ступеням на размытую грязь дорожки.
Линдридж-холл обрушился за спиной.
Огромное облако пыли, смешанной с энергиями дома, ударило в спины, подталкивая вперед, заставляя бежать быстрее. Ее зашитый живот жгло от нестерпимой боли, ее заглушила какофония падающих на землю обломков. Издалека доносился треск пожара. Изумленная, Джейн огляделась, но не увидела ни дыма ни огня. Затем почувствовала прикосновение руки и сжала ее так крепко, как только смогла.
Звуки угасали и вскоре свелись к приглушенному шипению, как будто от затухающего костра, и протяжным грохочущим звукам перекатывающихся кусков металла и камней.
— Все закончилось? — спросила она. — Я видела, как рушились фигуры, как горел жертвенный огонь…
— Все закончилось, — прошептал он. — Заклинание сработало. Только вот, Джейн… ты умерла. Я чувствовал, что ты умерла. Я видел.
И я видела, как умер ты.
Это было предрешено. Она приняла смерть.
Раз она не умерла, значит… что?
Значит, Августин совершил не один обряд.
— Да, я умерла, — согласно кивнула Джейн.
Он поцеловал ее в лоб.
— Надо выйти на дорогу. Дождаться кареты. Нас обязательно найдут, ведь кто-то наверняка услышал, что особняк разрушился.
Разрушился. Дома больше нет. Хотелось смеяться от радости и плакать. Разумеется, дом должен был рухнуть, когда подействует заклинание, а хозяин умрет. Дома нет, с ним исчезло и все наколдованное ею, каждая стена, каждая ее частичка.
— Судья арестует меня, — произнесла Джейн.
— Я ему не позволю.
— Я дала понять слугам, что убила тебя.
— Но я здесь. Давай, надо идти, из-за протечки в газовой трубе огонь скоро вспыхнет сильнее. Здесь опасно оставаться.
Августин сделал несколько шагов, прихрамывая на одну ногу, и потянул Джейн за собой. Она не могла идти. Не могла стоять, так болели швы на животе. Она закрыла глаза и заплакала уже не от радости, а от боли, огорчения и облегчения тоже.
Но все же в некотором смысле они живы. Возникшие из пелены тумана звуки донеслись до них одновременно. Топот копыт, обмен словами, мистер Лоуэлл, укрывающий ее плащом, затем руки его и Августина, поднимающие ее в карету. Она слышала, как они спорили, ругались, умоляли друг друга, затем Августин появился на подножке, и карета тронулась. Он сел напротив нее — так же, как в день их свадьбы, в тот день, когда все пошло не так.
Она начертила небольшой круг на диване, приложила усилия, чтобы выстроить стену. Улыбнулась, когда ничего не вышло, и заснула.