Когда бабочки спят, у них иногда подрагивают крылья – как будто бабочкам снится, что они летают.
Оки, оки ё!
Вага томо-ни сэн,
Нэру-котё.
«Проснись, проснись! Другом мне стань, спящая бабочка».
Это стихотворение Басё, величайшего из сочинителей хокку. В трехстишии выражено предчувствие пробуждения весны.
Каго-но тори
Тё-о ураяму
Мэцуки кана.
«Птица в клетке. Печаль в глазах и зависть – к бабочке».
Тё тондэ —
Кадзэ наки хи то мо,
Миэдзари ки.
«Трепетание крыльев бабочки. А день почему-то безветренный».
Ракука эда-ни
Каэру то мирэба —
Котё кана
«Опавший лист обратно на ветку вспорхнул. Нет! Всего лишь бабочка».
Аллюзия на буддийскую поговорку ракука эда-ни каэрадзу, хакё футатаби тэрасадзу – «опавший лист не вернешь на ветку, разбитое зеркало не склеишь».
Тиру хана-ни
Каруса арасоу
Котё кана.
«Состязанье затеяла бабочка с облетающими цветами – кто легче?»
Возможно, образ навеян кружащимися в воздухе лепестками вишни-сакуры.
Тётё я!
Онна-но мити-но
Ато я саки.
«Женщина идет своей дорогой, а бабочка то обгонит ее, то за спиной кружится».
Тётё я!
Хана-нусубито-о
Цукэтэ-юку.
«Бабочка летит за цветами, не заботясь, что вор их уносит».
Аки-но тё
Томо накэрэба я;
Хито-ни цуку.
«Осенняя бабочка. Бедняжка! Оставшись без товарок по играм, за человеком следует».
Оварэтэ мо,
Исогану фури-но
Тётё кана!
«Бабочка! Даже погоня не заставит ее суетиться».
Тё ва мина
Дзю-сити-хати-но
Сугата кана.
«Всем бабочкам на глазок лет семнадцать – восемнадцать, не больше».
Автор трехстишия уподобил бабочек грациозным юным девам в изысканных нарядах с длинными развевающимися рукавами… В Древней Японии, если верить поговорке, считалось, что даже демоны в юности не так уж страшны: они мо дзюхати адзами-но хана – «в восемнадцать и сам черт не черт, а цветочек чертополоха».
Тё тобу я,
Коно ё-но урами
Наки ёни.
«Бабочки так резвятся, будто в мире нет ни зависти, ни вражды».
Тё тобу я,
Коно ё-ни нодзоми
Най ёни.
«Бабочки так резвятся, будто все их чаяния уже сбылись в этом мире».
Нами-но хана-ни
Томари канэтару,
Котё кана.
«Белопенные цветы на волнах распустились, увы, не для бабочек».
Муцумаси я!
Умарэ-каварэба
Нобэ-но тё.
«Когда в подлунный мир мы бабочками вернемся, возможно, будем счастливы вместе».
По всей видимости, смысл трехстишия таков: «Счастье, говоришь? Ну да, если в следующей жизни мы оба родимся бабочками, тогда, быть может, нам и удастся поладить». Это хокку написал знаменитый поэт Исса по случаю развода с женой.
Надэсико-ни
Тётё сироси
Тарэ-но кон?
«На розовом цветке белая бабочка. Гадаю, чья душа присела отдохнуть».
Китэ ва мау,
Футари сидзука-но
Котё кана.
«Танцуют они, устремляясь друг к другу, но, сойдясь, замирают. Пара бабочек!»
Тё-о оу
Кокоро мотитаси
Ицумадэмо!
«Да не угаснет в сердце страсть к охоте на бабочек!»
Смысл трехстишия в вольном пересказе таков: «Я хотел бы всегда находить удовольствие в самых простых вещах, как счастливый ребенок».
В дополнение к вышеприведенным хокку о бабочках предлагаю читателю прелюбопытный образчик японской прозы, тоже имеющий к ним некоторое отношение. Подлинник, с коего мне удалось сделать лишь весьма приблизительный перевод, можно найти в одной занятной старинной книге под названием «Муси-исамэ» – «Наставления насекомым». Текст построен в форме монолога, обращенного к бабочке, но бабочка в нем – всего лишь дидактическая аллегория, позволившая автору изложить свои размышления о нравственном аспекте взлетов и падений человека в обществе.
«Ныне, под весенним солнцем, ласковы ветра, и нежно розовеют лепестки цветов, и травы стелятся мягким покровом, и радость в сердцах людских. Повсюду весело порхают бабочки, и многие поэты поддаются искушению сложить о них вирши китайские и японские.
Наставшее время года, о бабочка, воистину пора твоего ослепительного расцвета – ты до того хороша сейчас, что никому в целом мире с тобой не сравниться. Потому-то прочие насекомые, глядя на тебя, восхищаются и завидуют – все завидуют, ни одна букашка удержаться не в силах. Но не только насекомые завидуют и восхищаются – людей при твоем появлении охватывают те же чувства. Сёсю из Поднебесной принимал твой облик во сне. Сакоку из Страны восходящего солнца обратился в тебя после смерти, и дух его в образе бабочки являлся многим живущим. Зависть и восхищение ты внушаешь насекомым и людям, а порой и то, в чем нет души, норовит тобой обернуться: причуды ячмень-травы, что превращается в бабочек, тому свидетельство[46].
И оттого ты, преисполнившись гордости, думаешь: «В подлунном мире никому меня не превзойти!» Могу догадаться, что происходит в твоей голове: тебя распирает от самодовольства. По сей причине ты подчиняешься любому льстивому порыву ветра, никогда не находишь покоя и постоянно твердишь себе: «В целом мире нет такой счастливицы, как я!»
А теперь задумайся на мгновение о собственной жизни. Это будет полезно, ибо есть в твоей истории неприглядная сторона. Как так – неприглядная? А вот так. После рождения долгое время у тебя не было ни единого повода радоваться своему облику. Ты была всего лишь гусеницей, пожирательницей капусты, волосатым червяком и жила в такой нищете, что нечем было тебе укрыться от ненастья. И выглядела ты омерзительно. Никому не нравилось на тебя смотреть. Разумеется, у тебя имелись все основания стыдиться самой себя, и до того тебе было стыдно, что ты кинулась собирать сухие веточки и прочий лесной мусор, свила из них убежище, подвесила к ветке и спряталась в нем. Тогда люди стали кричать тебе: «Миномуси!»[47] И тяжки были твои злодеяния в те дни. В нежной изумрудной листве прекрасных вишен скрывалась ты со своими товарками, и взыскующие красоты взоры людей, приходивших издалека полюбоваться дивными деревьями, то и дело выхватывали ваши уродливые очертания, и люди ужасались. Но что отвратительнее всего, ты намеренно творила зло. Ты знала, как тяжело выращивать дайкон[48] бедным крестьянам, знала, как они гнут спину в поле под палящим солнцем, как наполняются горечью их сердца от забот о дайконе, но подговорила своих товарок напасть на посевы несчастных земледельцев, на дайкон и прочие растения. Ваше прожорливое полчище уничтожило листья, изуродовало то, что не смогло сожрать, и никому из вас не было дела до разоренных тружеников… Да-да, таковы были дни твои и таковы деяния.
Теперь же, когда ты так хороша собой, глядишь на прежних товарок, других насекомых, с презрением, а ежели случается тебе встретить кого-нибудь из них, делаешь вид, будто вы незнакомы. Ныне тебе подавай в друзья богатых да высокородных. Позабыла минувшие времена, ведь правда?
Да и многие люди уж не помнят о твоем прошлом, и зачарованно любуются изящной формой твоих белых крылышек, и слагают вирши китайские и японские о тебе. Знатные барышни, прежде и взглянуть-то на тебя брезговавшие, теперь взирают с обожанием и, норовя наколоть тебя на шпильку для волос, приманивают изысканным веером в надежде, что ты на него присядешь. Однако это напомнило мне одну старинную китайскую легенду о тебе, и нет в той легенде ничего героического.
Во времена правления императора Гэнсо дворец был населен сотнями и тысячами прекрасных женщин – воистину их было так много, что ни один мужчина не сумел бы выбрать среди них самую обворожительную. Тогда государь велел собрать всех прелестниц в саду и выпустил к ним тебя, постановив, что красавица, на чью шпильку для волос ты присядешь, будет высочайшей милостью приглашена в императорскую опочивальню. В ту пору действовал праведный закон, согласно коему у нашей державы могла быть лишь одна государыня. Но из-за тебя император Гэнсо совершил величайшую ошибку. Ум твой слаб и беспечен, потому в сонме прекрасных дам, среди коих непременно нашлись бы добродетельные особы с чистым сердцем, ты выбрала ту, что была всех прекраснее обликом, а не душой. И многие дамы после этого отвратились от мыслей об истинном пути женщины и начали думать лишь о том, как бы предстать привлекательными в глазах мужчин. А в довершение всего император Гэнсо принял злосчастную мучительную смерть – и все из-за твоего легкомысленного поступка.