Он их провидение бог, о существовании которого они могут знать только самым неопределенным образом, но только такой бог, какого они требуют. И нам следует глупо считать себя счастливыми потому, что о нас равным образом хорошо заботятся в соответствии с нашими более сложными потребностями. Разве наши общие формы молитвы не доказывают нашего желания подобного внимания? Разве не является утверждение нашей «потребности в божественной любви» безотчетным признанием в том, что мы хотим, чтобы с нами обращались как с шелкопрядами жить без боли, уповая на помощь богов? Однако, если боги должны были бы относиться к нам так, как мы хотим, нам следовало бы вскоре позволить себе новое доказательство таким образом, который называется «очевидность от вырождения» – что великий закон эволюции гораздо выше богов.
Ранняя стадия этого вырождения будет представлена полной неспособностью помочь себе; – затем нам следует начать терять использование наших высших органов чувств; – позже мозг сожмётся в исчезающую самую суть вопроса; – позже мы должны превратиться лишь в бесформенные мешки, слепые желудки. Таково будет физическое последствие этого вида божественной любви, о которой мы так лениво мечтаем. Желание вечного блаженства в вечном мире может показаться злонамеренным вдохновением от Богов Смерти и Тьмы. Вся жизнь, которая чувствует и думает, была и может продолжать быть только лишь как продукт борьбы и боли только как результат бесконечного сражения с Силами Вселенной. И космический закон не терпит компромиссов. Какой бы орган не прекращает чувствовать боль, какая бы способность не прекращает быть использованной под стимулом боли должна также прекратить существование. Дайте боли и её усилию задержаться и жизнь должна сжаться обратно, сначала в протоплазмическую бесформенность, затем в пыль.
Буддизм который по большой счёту является доктриной эволюции рационально провозглашает своим небом не что иное как высшую стадию развития через боль и обучает тому, что даже в раю прекращение усилий ведёт к деградации. С равным благоразумием он провозглашает, что способность к боли в сверхчеловеческом мире всегда увеличивается в пропорции к способности к наслаждению. (К этому учению практически невозможно придраться с научной точки зрения так как мы знаем, что высшая эволюция должна включать повышение чувствительности к боли). В Небесах Желания, говорит Шобо-нен-йо-кио боль смерти так велика, что все агонии всех адов вместе взятых может приравниваться к одной шестнадцатой части такой боли[25].
Вышеуказанное сравнение является без необходимости сильным; но буддистское учение о небе по существу в высшей степени логично: подавление боли ментальной или физической в любом возможном состоянии сознательного существования обязательно будет включать и подавление удовольствия; – и, конечно, весь прогресс, моральный или материальный, зависит от способности воспринимать и контролировать боль. В раю шелкопрядов, наши земные инстинкты ведут нас к желанию, серафим, освобожденный от необходимости мучительного труда и способный удовлетворять свою каждую потребность, произвольно наконец потеряет свои крылья и погрузится в состояние личинки…
Я рассказал суть моих мечтаний Ниими. Он был великим читателем буддистских книг.
– Ну, – сказал он, – мне напомнили о странной буддистской истории пословицей, которую вы попросили меня объяснить, «женская бровь бабочки тутового шелкопряда топор, который разрубает мудрость мужчины». В соответствии с нашей доктриной пословица верна как о жизни на небе, так и жизни на земле. С этим связана следующая история.
«Когда Шака[26] жил в этом мире, один из его учеников, по имени Нанда[27], был ослеплен красотой женщины; и Шака пожелал спасти его от результатов этого ослепления. Он отвел Нанда в самое дикое место в горах, где жили обезьяны и показал ему очень уродливую самку обезьяны и спросил его:
– Кто более красив, Нанда, – женщина, которую ты любишь, или эта самка гориллы?
– О учитель! – воскликнул Нанда, – как прелестная женщина может сравниться с ужасной гориллой?
– Возможно вы вскоре найдёте причину для самостоятельного сравнения, – ответил Будда; и в одно мгновение путем сверхъестественной силы он спустился вместе с Нанда к обители Сан-ЮзанТен, которая является Второй из Шести Небес Желания. Там, во дворце драгоценностей, Нанда увидел множество божественных девушек, празднующих какой-то праздник с музыкой и танцами; и красота самых невзрачных среди них несравненно превышала красоту самых красивых женщин на земле.
– О учитель! – закричал Нанда, – что за это удивительный праздник?
– Спроси кого-нибудь из этих людей – ответил Шака.
Нанда задал вопрос одной из небесных красавиц; и та ответила ему:
– Этот праздник устроен для того, чтобы отметить хорошие новости, которые были принесены нам. Сейчас в человеческом мире, среди учеников Шаки, есть отличный малый по имени Нанда, который скоро переродится на небеса и станет нашим женихом из-за своей святой жизни. Мы ждём его с радостью.
Этот ответ наполнил сердце Нанды восхищением. Тогда Будда спросил его:
– Существует ли кто-либо среди этих девушек, Нанда, равная по красоте той женщине, в которую ты влюблён?
– Нет, Учитель! – ответил Нанда; – Как та женщина превосходит по красоте самку гориллы, которую мы видели на горе, так и её саму превосходит даже самая некрасивая среди них.
Тогда Будда немедленно спустился с Нандой в глубины ада и подвел его к камере пыток, где несметное число мужчин и женщин варились заживо в огромных котлах и подвергались иным ужасным пыткам со стороны чертей. Тогда Нанда оказался перед огромным сосудом, который был наполнен расплавленным металлом; – отчего он испытал страх и в то же время удивился, поскольку в этом котле ещё никого не было. Праздный чёрт сидел около котла, позёвывая.
– Учитель, – спросил Нанда Будду, – для кого был приготовлен этот котёл?
– Спроси у чёрта, – ответил Шака.
Нанда так и сделал; и чёрт сказал ему:
– Есть один человек по имени Нанда сейчас он один из учеников Шаки который скоро переродиться на небеса вследствие своих прежних хороших поступков. Но после этого он должен переродиться в этом аду; и его место будет в этом котле. Вот я и жду его».[28]
Страстная карма
Одним из постоянных аттракционов токийской сцены является представление известного Кикугоро и его компании «Ботан-Доро» или «Пионовый Фонарь». Эта странная пьеса, действие которой происходит в середине прошлого века, является театральной постановкой романа писателя Энчо, написанного на разговорном общеяпонском и чистом японском языке, сдобренным выражениями местного колорита, хотя её написание было вдохновлено китайской легендой. Я пошёл на этот спектакль; и Кикугоро познакомил меня с новым чувством приятным чувством страха. «Почему бы не показать английскому читателю ту часть истории, где говорится о привидениях?» – спросил друг, который вовремя направляет меня через дебри восточной философии. «Это поможет объяснить мне некоторые популярные идеи о сверхъестественном, о которых западные люди знают так мало. И я мог бы помочь вам с переводом».
Я с радостью принял это предложение; и мы составили следующее резюме более экстравагантной части романа Энчо. Время от времени мы считали необходимым сгущать оригинальное повествование; и мы пытались придерживаться текста только в разговорных отрывках некоторые из которых были особенно интересны с психологической точки зрения.
«Вот история о Привидениях в романе «Пионовый фонарь»: –
Однажды в районе Ушигом, в Йеддо, жил-был хатамото[29] по имени Ииджима Хайзайемон, чья единственная дочь, Тсую, была так же прекрасна, как и её имя, которое означало «Утренняя Роса». Ииджима женился во второй раз, когда его дочери было около шестнадцати; и поняв, что О-Тсую не может жить счастливо со своей мачехой, он построил для своей дочери прекрасную отдельную виллу в Янадгиджима и приставил к ней прекрасную служанку под имени О-Йоун.
О-Тсую жила довольно счастливо в своем новом доме, пока однажды к ней в дом не пришёл семейный врач Ямамото Шиджо в компании с юным самураем по имени Хагивара Шинзабуро, который жил в квартале Недзу. Шинзабуро был невероятно красив и весьма благовоспитан; так что молодые люди влюбились друг в друга с первого взгляда. Ещё до завершения короткого визита они умудрились незаметно для старого доктора – поклясться друг другу в вечной любви. И расставаясь, О-Тсую прошептала юноше: «Помни! Если ты не придёшь снова ко мне, я умру!»
Шинзабуро никогда не забывал эти слова; он лишь только очень страстно желал ещё раз увидеть О-Тсую. Но этикет не позволял ему приходить к ней в одиночестве: он был обязан ждать какого-либо ещё случая, чтобы сопровождать доктора, который пообещал взять его на виллу во второй раз. К сожалению, старик не сдержал своего обещания. Он заметил внезапное чувство О-Тсую; и побоялся, что ее отец заставит его самого отвечать за любые серьёзные результаты его опрометчивого сводничества. Ииджима Хейзайемон имел репутацию отрубателя голов. И чем больше Шиджио думал о возможных последствиях его представлении Шинзабуро в доме Ииджима, тем более ему становилось страшно. Поэтому он намеренно не приглашал своего юного друга.
Прошли месяцы; и О-Тсую, едва представляя истинную причину забывчивости Шинзабуро, подумала, что её любовь отвергли. Тогда она заболела и умерла. Вскоре после этого преданная слуга О-Йоун тоже умерла от горя в связи с потерей своей хозяйки; и обе были похоронены рядом друг с другом на кладбище Шин-Банзуи-Ин храме, который до сих пор стоит в окрестностях Данго-
Зака, где ежегодно проходят из