от него ушла. Все эти сведения через друзей и знакомых просачивались к миссис Смит, которая тем временем вела себе хозяйство, варила обеды и читала Джордж Элиот и Генри Джеймса.
В санатории принужденному бездействовать Конраду было откровение. Он осознал, что жизнь его конечна, что другой не будет и что человеку следует выбрать самую главную для себя вещь и все отпущенные ему силы отправить на нее, и только на нее. Конрад заключил, что для него главная в жизни вещь есть музыка. В санатории этот вывод не вызывал сомнений. И когда, притихший и осунувшийся, Конрад покинул стены санатория, он уволился со всех своих высокооплачиваемых работ и пошел учиться музыке: записался на курсы композиции. Женился второй раз, на тихоне. В те годы миссис Смит как-то раз его встретила — человека, в середине жизни всего себя поставившего на службу новому идеалу, — и испытала смесь зависти и опасливого недоверия. Конрад излучал благостную определенность. Дежурное поползновение вышло у него чуть ли не как прелюдия к религиозному возложению рук. Миссис Смит не соблазнилась и вернулась домой, где ее ждали: сломанная стиральная машинка, муж, получивший письмо с угрозами от вышедшего на свободу торговца наркотиками анархистских взглядов, а также мысли о том, что в прошлом немало великих произведений искусства были созданы под влиянием особого рода озарений и подъема сил, вызванных туберкулезом. Теперь его, конечно, лечат; с человеческой точки зрения можно порадоваться, с эстетической — посетовать.
С тех пор и до сегодняшнего дня она видела Конрада только раз: он постучался к ней в дверь и пригласил на обед. Обед вышел дорогой: мидии, тюрбо, сабайон, вино. Миссис Смит внимательно наблюдала за Конрадом, а тот ел и пил от души. Проглотил и всю ее молодую картошку, и всю свою, блестящую от голландского соуса, — под конец в соуснице не осталось ни капли. Конрад вытер губы камчатной салфеткой (лицо у него тоже лоснилось от пота и масла). Вторая жена, сообщил он, ушла и забрала детей. Приходится платить огромные алименты. Он сочинил мотет, который исполняли на Фестивале современной музыки в Лимингтон-Спа. Еще он работает на одну сигаретную компанию: придумывает, как в рекламе намекнуть, что курение приносит сексуальное удовлетворение, но прямо ничего не утверждать. Теперь женщины редко пользуются помадой, так что задача усложнилась. Раньше можно было показать роскошные алые губы, влажные такие, а сегодня в моде губы чистые и здоровые. От работы Конрад не в восторге: всякого насмотрелся в легочном отделении санатория, но алименты… Она не знает, есть какие-нибудь хорошие современные стихи, которые стоит положить на музыку? Ему хочется писать простые вещи для одного голоса, без выкрутасов. Познакомился тут с потрясающей певицей из Израиля. Диапазон потрясающий! А женщины пишут стихи о любви? Она в курсе, что мидии женщинам нравятся потому, что напоминают о сексе? Это что, запах морской воды? Или на эмбрион чем-то похожи? А может, ударим по бренди? Или арманьяк? Или билет на Штокхаузена в Королевский фестивальный зал? Наши представления о музыкальном звуке, музыкальной форме сейчас в корне меняются, что-то невиданное. А еще он разрабатывает вопрос о том, как увлечь женщин креплеными винами. Само собой, с физиологической точки зрения, много они все равно не выпьют. Элитный портвейн с лимоном. Что предпочитают представители разных сословий, зависит не только от доходов. Может, ей сигару? Притерся коленом. Большим и горячим. Она ловко увернулась.
И все же миссис Смит не забыла о музыке. Человек побывал на краю бездны и выбрал музыку.
Они сидели в непритязательной кофейне с чашками капучино. Теперь миссис Смит заметила, что выглядит Конрад неважно. На подбородке застарелая щетина, на лице — паутина расширенных сосудов, покрасневшие белки глаз, на шее обозначились жилы. Плечи присыпаны волосами и перхотью.
— Как с музыкой? — спросила миссис Смит.
— Отлично! Прекрасно! Как никогда. Масса нового. Выглядишь замечательно. Прямо светишься. Прекрасно, что встретились и что ты так замечательно выглядишь. Ни капельки не изменилась, ни капельки, будто вчера только гуляли с тобой по Задам[55] и сидели рядышком в библиотеке.
Миссис Смит не помнила, чтобы они такое проделывали. Может, память, от которой в ее жизни отныне столько будет зависеть, все-таки подводит.
— Я как раз думала, как приятно быть женщиной средних лет.
— Ты не женщина средних лет. Возраст — дело самоощущения. Это правда, я не просто так. Я молодой, ты молодая, мы можем горы свернуть. Я раньше никогда не чувствовал себя таким молодым, таким здоровым!
По переносице у Конрада протянулись полоски пота; жидкость выступила в ямочке подбородка и на липком бледном лбу. Безжизненные кончики пальцев, под ногтями грязь. От него пахло. Помимо свежего запаха кофе, несло свежим потом и старым потом — запах близкой смерти.
— Расскажи, как с музыкой.
— Я же сказал, замечательно. Каждый день новые открытия. Революционные приемы. Новая техника. Новые горизонты. Ну как же свежо ты выглядишь!
Миссис Смит знала, что в волосах у нее седина, что от уголков глаз веером разбегаются морщины, что шею лучше прикрывать, а тело после родов размякло. Языком ей вслед не прищелкивали. Рассчитывать или надеяться на какие-то поползновения в свой адрес, как правило, не приходилось.
— Не надо. Я как раз думала, как удачно, что молодость бесповоротно прошла. Потому что за плечами время, потому что я окружена временем. Слушай, я решила написать большую книгу — о моем времени, о времени, которое я прожила и которое уже не вернется.
Пожалуй, впервые за время их знакомства она открыла ему что-то сокровенное. А все благодаря музыке.
— Когда у нас пройдет молодость, — возразил Конрад, — обязательно что-нибудь придумают, чтобы останавливать старение навсегда. Над этим уже работают. Скоро можно будет побороть смерть. А что? Вполне, в большинстве случаев. Нет, правда; я кое-что выяснял. Надо исключить сигналы, которые дают телу команду стареть: снижение уровня гормонов, вымывание кальция — такие вещи. Тут вопрос политический: обывателям, само собой, ничего не говорят, потому что не ясно пока, что делать с перенаселением. Но у меня свои источники. Надо просто перехитрить гены и заставить их воспроизводить себя, как раньше, в твоем собственном теле, никакого чужого не нужно. Это осуществимо. Я сделал вазэктомию. Хватит детей, хватит алиментов, хватит тратить генетический материал на других. Будем копить. Воспроизводиться. Жить. А ты говоришь, молодость прошла.
— Но мне нравится как есть! — еще раз попыталась достучаться до него миссис Смит. — Я вдруг поняла, что моя форма искусства требует средних лет. Нужен временной диапазон. Время — ключевой параметр.
— Времени нет. Время — иллюзия. Новая музыка это понимает. Всё — в настоящем. Сейчас. А прошлое, гармония, метр, темп — это неинтересно. Мы разрушили понятие времени и порядка. Вся игра — на случайности, на хаосе. Эйнштейн развенчал иллюзию линейного времени.
— Ну а как быть с биологическим временем? — храбро возразила миссис Смит, которой уже приходилось слышать эти доводы, хоть и не от Конрада.
— Звуки — мгновенные, одноразовые, — продолжал Конрад в экстазе. — Постоянно меняются и всегда пребывают в настоящем. Биологическое время тоже иллюзия. Умирают только сложные организмы. Простые клетки бессмертны. Это можно изменить. Мир надо улучшить — вот самое главное. Мы должны выжить. Тебе можно доверять?
Миссис Смит, не говоря ни слова, опустила веки. Сейчас будет очередное откровение на половую тему.
— Знаю, что можно. Потому и встретились. Такие вещи просто так не случаются. За мной следят. Я в опасности.
Сюжет принимал шпионский оборот. Не зная, как реагировать, миссис Смит продолжала понимающе смотреть и неопределенно молчать.
— Там напротив, через дорогу, темная фигура с мерзким зонтом. Только не смотри пока.
«Паранойя», — пронеслось в голове у миссис Смит.
— А в чем дело? — спросила она нейтрально.
— Я достал, — Конрад наклонился к ней через ламинированный столик и дыхнул в лицо застарелым дымом и кислым страхом, — папку с секретными планами. Дело жизненной важности. Нужно доставить ее в израильское посольство.
Он выложил перед ней затертую, грязную папку, перетянутую разномастными веревочками, из-под которых вылезали пожелтевшие углы ксерокопий.
— Может, благодаря этому удастся предотвратить атомную войну. У них ведь есть бомба. Не ровен час, взорвут. Ты же понимаешь: весь мир против них, постоянная война за выживание, на протяжении веков…
— Но послушай…
— Ты ничего не знаешь. Я работал на нашу разведку. Сверхсекретные исследования. Все эти поездки на Восток, на научные конференции, — они были не просто так. Я знаю, что к чему. В Израиле на разведку работают все. Иначе им не выжить. Как только увидел Мириам, понял, что и она тоже. Но только она мне не доверяет. Хочу вот это передать израильтянам. В знак дружбы. Со стороны Великобритании.
Миссис Смит не удержалась и тихонько спросила, что такое «вот это», хотя и постаралась придать своему вопросу равнодушный тон. На той стороне улицы мужчина в темном плаще закурил, переложил зонтик из руки в руку, бросил взгляд на окно кофейни и вновь принялся изучать выставленные в витрине мужские рубашки во всем их буйстве красок: в алую полоску, в розовый цветочек, с черно-золотыми огурцами. Не похож он был на человека, который носит такое.
— На музыкальном факультете одного университета создали инструмент — построили машину, которая звуковыми волнами разлагает твердые тела. За счет вибраций. От этих звуков на определенных частотах люди впадают в полную прострацию. Съезжают с катушек. Особенно арабы: у них слышимый диапазон шире. Пытаюсь переправить эти документы в израильское посольство.
— Какой ужас, — сказала миссис Смит.