Сьюард, которого этот маленький спектакль скорее насторожил, уже собирался сделать бедняжке укол морфия, но Луминице при виде шприца стало дурно, и доктор был вынужден вывести ее в коридор. Я остался ненадолго один на один с Вильгельминой. Слова обвинения ее жениху и ей самой за такую робость и пагубную покорность готовы были сорваться с моих губ, но она предупредила меня.
– Не укоряйте меня, милый граф, – так она сказала, и я запомнил каждое слово, потому что прозвучали они с такой нежностью и от самой молодой женщины веяло такой чистотой, что я не смел остановить ее монолог. – Да, я не борюсь с обстоятельствами. Разве не это удел уступчивой и ранимой плоти? Друзья мои, люди, которых я всем сердцем люблю, принуждают и меня стать машиною, какими стали они сами. И теперь я согласна. Быть с Джонатаном и Люси стоит того, чтобы отказаться от той части моего тела, которая так подвела меня и неумолимо приближает к смерти. Доктор готов заменить мне сердечный клапан на механический. А после, когда Джонатан найдет деньги, добрый доктор Ван Хельсинг – он голландец и большой друг Сьюарда – заменит мне все сердце. Болезнь моя отступит, и я смогу провести жизнь рядом с любимыми. Поверьте, я смирилась и не осуждаю никого. Даже пребывание в этом доме для меня большое благо, потому что Господь испытывает меня и дает мне возможность показать мое смирение. И я ни в коей мере не осуждаю вас за то, что и вы впустили машину в свое тело, как не осуждаю их, потому что…
– Но я не такой, как ваши друзья! – возмутился я, словно даже не слова, а сам тон, каким они были сказаны, заставлял противиться одной мысли о механической природе хоть какой-то, пусть самой ничтожной части моего тела. – Во мне нет железа. Я создан из плоти и крови моим Творцом и останусь таким до часа, когда он призовет меня.
– Но вы так сильны, – она прикрыла рот рукой, не решаясь поверить, – и Джонатан часто называл вас «механическим человеком»…
– Как вы сами говорили мне всего несколько часов назад, Джонатан Харкер может быть убедителен, – ответил я, и она умолкла.
– Я понимаю вас, милая мисс Мина, – продолжил я с жаром, какого не ожидал от самого себя. – Но неужели ваш жених, Харкер, человек столь… изобретательный, – видимо при этих словах голос мой прозвучал зло, потому что Мина сделала шаг назад, – неужели Джонатан не нашел более простого способа излечить вас, не прибегая к этому?
Я осуждающе оглядел больничную комнату, единственное окно, забранное решеткой, и узкую постель, тщательно и аккуратно заправленную. На постели лежало начатое вышивание.
– Разве он не мог попросить мисс Люси обратить вас? Модная нынче в Лондоне болезнь излечила бы ваше сердце и не принесла бы тех неудобств, которыми грозит в моей стране, где вампиры по сей день почитаются чудовищами. И вы проводили бы вечера в «алых» салонах, а не в лечебнице для умалишенных, запертая в этом… сундуке. Давайте я кликну сестру, и она не задумываясь напоит вас своей кровью.
Я уже сделал шаг к двери, но мисс Мина удержала меня.
– Увы, мой добрый граф, – проговорила она виновато. – Вы ведь разрешите называть вас так? Об «алой» диете Люси и Джонатан подумали в первую очередь. Я не умею объяснить все так, как доктор Сьюард, но… кровь вампира встречает такой резкий ответ моего иммунитета, что я не только не могу стать вампиром, но и просто не выдержу второй попытки попробовать его кровь. Поэтому остается только механика.
– Отчего же! – воскликнул я, оглушенный внезапным озарением. – Есть еще способ излечить вас, избежав ненавистных вам машин…
Огонек надежды вспыхнул в ее глазах и тотчас сменился тоскливой кротостью, потому что за моей спиной возник доктор, а с ним – мой недавний друг, мистер Джонатан Харкер.
Харкер подошел к невесте и обнял ее за плечи, словно силясь защитить от меня и ложной надежды.
– Доктор поздно сказал мне, что вы пришли навестить Мину, – проговорил Харкер с угрозой, – иначе я присоединился бы к вам раньше. Если вы желаете знать, мисс Луминице уже лучше. Она отдыхает в кресле в гостиной. Возможно, вы хотели бы увидеть ее. Доктор проводит вас. Нам с Вильгельминой предстоит завтра непростой день и, надеюсь, вы извините нас.
Я не стал противиться и пошел вслед за Сьюардом, который не знал, куда девать глаза от стыда за резкость своего друга. Но Луминица, заметив наше напряженное молчание, вовлекла доктора в разговор. Потом Сьюард извинился и нехотя удалился, и мы остались с сестрою одни.
– Ты должен помочь ей, Владислав, – проговорила Луминица, пристально глядя мне в глаза. – Я знаю, как ты дорожишь мнением и хорошим отношением Харкера, но ты должен пойти против него. Нельзя позволять ему сделать бедняжке стальное сердце. Это убьет ее.
Я доверял Луминице. Поверил и в этот раз. Женщины лучше нас, мужчин, чувствуют опасность, и потому моя сестра никогда не тратила слов впустую, если не была уверена – угроза велика.
– Надеюсь, ты говоришь это не из желания насолить Харкеру. Последнее время вы не слишком ладили, – я сказал это нарочно, чтобы увидеть, как огонек гнева вспыхнет в глазах сестры. Если я решусь испробовать тот путь спасения, о котором я так и не успел сказать мисс Мине, Луминица, может статься, единственная, кто сможет мне помочь. Виорика и Флорика слишком очарованы Харкером, чтобы пойти против него.
Луминица придвинулась ко мне, словно опасаясь, что кто-то может подслушать наш разговор, и прошептала:
– Владислав, я не говорю о смерти ее тела – стальное сердце убьет ее саму. Ты знаешь, благодаря проклятью нашего рода, я умею слушать кровь. Но только услышав голос этой бедной девушки, я поняла, что устами Джонатана и этой рыжей мисс Люси, что бродит вокруг тебя, как лиса возле сырной головы, – их устами говорят машины. Я думала, это голос Англии, но нет, брат, голос Лондона – это бессердечный скрежет и шум его механического нутра, в котором больше нет жизни. Тысячи паровых котлов – его мертвое сердце, цеппелины – его легкие. Только этот мертвый город мог счесть нашу болезнь господарей модной и интересной. Только он мог запереть такое хрупкое и чистое существо, как эта кроткая мисс Мина, в лечебнице для умалишенных. Прошу тебя, Владислав, умоляю, заклинаю! Мы должны освободить эту девушку. Если она действительно настолько больна, как говорит доктор, она умрет, но умрет, не потеряв себя.
Я удивленно слушал сестру, в которой никогда не замечал ранее склонности к поэзии. Глаза Луминицы горели истинно страстным убеждением, руки сжимали подлокотники кресла. Я не разделял ее мрачного настроения и экзальтации, но был полностью согласен с тем, что бедняжке мисс Мюррей не место в этом мрачном доме скорби и что механика – не единственный путь спасения ее жизни.
– Я подумаю о том, что ты сказала, Луминица, – прошептал я, раздумывая, посвятить ли сестру в свои мысли и планы. Но в этот момент на пороге появились доктор Сьюард и Харкер.
Джонатан был рассержен и расстроен. Его живая рука висела плетью, а пальцы серебряной сжимались и разжимались, словно пытаясь ухватить за горло невидимого врага. Доктор был жалок. Он то и дело поглядывал на своего взбешенного товарища, нервически потирая лоб. Мой слух уловил мелкое поскрипывание сустава его искусственной ноги – доктор боялся Харкера настолько, что не мог скрыть дрожи.
Я видел, как хочется моему недавнему другу в два шага пересечь гостиную и позволить механической руке найти себе жертву. Я знал: не владей он собой так хорошо, эти серебряные пальцы уже сдавливали бы мое горло. Но Харкер лишь сверкнул глазами и проговорил глухим от гнева голосом:
– Вы очаровательны сегодня, мисс Луминица. Мне жаль, что наша встреча состоялась в таком печальном месте и при таких непростых обстоятельствах. Простите, но я вынужден просить вас позволить мне переговорить с глазу на глаз с вашим братом. Если вы разрешите доктору сопровождать вас…
Луминица не позволила ему договорить. Она поднялась из кресла и вышла, одним властным взглядом приказав доктору следовать за нею. Тот повиновался. Только в дверях сестра бросила на меня многозначительный взгляд, и я кивнул ей.
– Что вы себе позволяете, Дракула?! – воскликнул Харкер, едва доктор и Луминица скрылись за дверью. – Разве мало вам того, что вы уже натворили? Со старым лордом, что умер по вашей вине, мы были едва знакомы, но сейчас вы угрожаете жизни той, кто мне дороже всего на этом свете. Я не допущу, чтобы вы погубили Мину! Что вы наговорили ей? Что вы с ней сделали?
– Она отказывается от операции? – эта догадка вызвала у меня улыбку, что еще больше разозлила Джонатана. На его щеках выступил румянец.
– Да, будьте вы прокляты, да! – воскликнул он. – Она снова отказывается, а ведь была согласна еще пару часов назад. И виной этому вы, проклятый провинциальный…
Он не нашел нужного слова, развернулся и зашагал по комнате. Хотя чувства клокотали во мне, я оставался в кресле.
– Я всегда был провинциальным, – ответил я, – даже когда вы вступили на мою землю, на мой порог, протягивая руку дружбы и затаив в душе мысли, недостойные друга. Вы использовали мою провинциальность, когда сделали марионеткой в ваших руках. И смерть лорда Годалминга – ваша вина в той же степени, что и моя. И, конечно, вина мисс Люси. Вы оба играли мною и моими чувствами, невзирая на эту провинциальность. Чем же вы недовольны?
– Глупец! – взревел Харкер. – Несносный органический глупец! Вижу, Люси была излишне откровенна с вами и рассказала о нашем маленьком договоре. Увы, для исполнения задуманного нужна была дама. Но женщины всегда слишком откровенны и болтливы, чтобы удержать тайну в своем ридикюле. Если вы решили отомстить мне за вашу обиду, мстите. Но не трогайте Мину! Вы уговорили ее отказаться от операции, играя на страхах больной женщины. И теперь она умрет по вашей вине. Я не допущу этого, слышите?! Если понадобится, я вырву вам сердце и отдам ей, лишь бы спасти! Что вы сказали ей?!
– О нет, друг мой Джонатан, – я нарочно назвал его другом, и он вздрогнул от этого слова, как от пощечины, – я ничего не говорил мисс Мине, не отговаривал ее. Мало того, не я уговорил ее на побег прошлой ночью. Я лишь нашел в своей комнате плачущую и напуганную девушку, которую жених запер в лечебницу для душевнобольных. Запер человек, которому она доверяет безмерно. Как вы могли, Харкер?! Я – чужой вам, мои сестры тоже. И то, как вы поступили с нами, как использовали меня для своих целей, – даже это я могу простить вам. Но мисс Мина! Вы бесчестный, подлый, бессердечный человек!