Призраки из прошлого и другие ужасные истории — страница 2 из 8

Благодатный

Глава 1

Из-за вынужденной посадки самолет прилетает в Читу не ясным днем, как должно быть по расписанию, а синими сумерками. Я выхожу на трап и понимаю: зря не послушал родителей и не стал надевать теплую куртку и теплые ботинки.

Но это не самое страшное. Куда страшнее то, что мне придется добираться до Благодатного одному. Хорошо, что мы с отцом предусмотрели и этот вариант. Я знаю, что нужно доехать на поезде до Приаргунска, ну а там, как сказал отец, на автобусе прямым ходом до островка российского благополучия. Как писал дядя Миша: «Автобусы ходят исправно, через каждые два часа».

И все-таки мне понадобилось какое-то время, чтобы немного прийти в себя (потому что тревога от того, что впереди новый, неизвестный маршрут, не отпускает) и двигаться дальше.

От здания аэропорта до автобусной остановки метров, наверное, пятьдесят. Это не так уж и много, но от слабости рюкзак с вещами кажется таким неподъемным, что приходится то и дело останавливаться, чтобы передохнуть.

В одну из таких передышек слышу скрежет тормозов, а вслед за этим потоки ненормативной лексики. Похоже, эти «рулады» относятся ко мне. Поднимаю голову – передо мной серебристый микроавтобус, которого только что не было и в помине. Из окна высовывается упитанная физиономия с крошечными, заплывшими, злобными глазками.

– Совсем спятил? Еще немного – и размазал бы тебя по асфальту! – вопит физиономия. – Отвечай потом за тебя, жирный!

Я отскакиваю в сторону и краем глаза вижу номер серебристого красавца: три шестерки.

Жирный! А сам-то настоящая будка, думаю я и сажусь в подошедший автобус. К счастью, дальнейший путь до вокзала проходит без особых происшествий, и вот я уже мчусь на поезде к станции Приаргунск. Под стук колес немного успокаиваюсь, и предстоящий маршрут уже почти не пугает меня. «И чего я боялся, – недоумеваю я, – доеду до конечной станции, пересяду на автобус до Благодатного, вот и все дела».

Пассажиров в поезде немного, а в купе я вообще один. Не знаю, хорошо это или плохо. Возможно, было бы лучше ехать с каким-нибудь веселым попутчиком. Напившись чаю, смотрю в темное окно, за которым мелькают редкие огни, и в очередной раз думаю, что все-таки было бы неплохо, если бы нас было хотя бы двое.

Внезапно открывается дверь, и в купе влетает пожилая цыганка в длинной черной юбке, бросает на пустующую нижнюю полку шубку, садится, какое-то время тоже смотрит в окно. Потом говорит:

– Послушай, милый, дай руку, погадаю. Дай, не бойся.

Но я боюсь. Я много раз слышал, что цыганам верить нельзя, наговорят всяких ужасов, потом вздрагивай от малейшего пустяка.

– Не бойся, – словно прочитав мои мысли, успокаивает она. – Давай погадаю, не пожалеешь.

Мне страшно, но в то же время хочется узнать, что же все-таки ожидает меня в Благодатном, и я протягиваю ей руку.

Она всматривается в ладонь, ее лицо омрачается. Или это мне только кажется?

– Что там?

– Все хорошо, – как-то неуверенно говорит она, – что-то со зрением сегодня, не все линии вижу. Лучше, пожалуй, карты раскину.

Она достает из широкой юбки колоду карт и быстро разбрасывает их на столике.

– Тут то же самое, – теперь уже с тревогой в голосе произносит она. – В общем, так, милый, мой тебе совет: если есть возможность, не езди туда! Там опасность. Большая опасность.

Поезд замедляет ход, в сумочке цыганки звонит телефон.

– Да, подъезжаю, пятый вагон. – И, обернувшись, бросает мне напоследок: – Будь осторожен!

Глава 2

Цыганка уходит, поезд стоит, наверное, минуты две, потом трогается с места, а меня накрывает волна тревоги и отчаяния. Из головы не выходят слова: «Если есть возможность – не езди туда!». Но как я могу не ездить, если я уже еду! И зачем только я согласился, чтобы она погадала! Теперь я чувствую себя одинокой песчинкой в огромном и опасном мире.

Выхожу в коридор, чтобы хоть с кем-то поговорить и отвлечься от мрачных мыслей, но коридор пуст – ведь уже почти полночь. И все же здесь, как ни странно, становится спокойнее. Какое-то время стою у окна, вглядываясь в темноту. Убеждаю себя, что гаданию верить нельзя, потому что это фигня, и уже собираюсь возвращаться в купе, как откуда-то появляются двое. Взглянув на них, невольно задерживаюсь. Какие-то они особенные, не похожие на других. Один низкоросл, коренаст, с приплюснутым носом и узкими маленькими глазками. Второй высоченный, худой, с длиннющим носом и выпученными глазами. На обоих старые, растянутые, неопределенного цвета свитера, а широченные штаны заправлены в сапоги.

Эти особенные, не похожие на других останавливаются неподалеку от меня, я делаю вид, что думаю о своем и не обращаю на них никакого внимания. На самом деле мои уши превращаются в локаторы – жуть как интересно, о чем они будут говорить.

– Ну так че у тебя с кругосветкой-то? – слышу я хриплый голос.

– Дак че? Все нормально! Осталось только деньги найти, – отвечает тонкий, почти женский голос. Оказывается, это голос длинного.

– А много надо?

– Дык, где-то около девяносто трех штук…

– Девяносто трех штук!? – ужасается хриплый.

– Долларов, – уточняет тонкий.

– Это где ж столько денег-то взять?

– Дак че, искать надо… А остальное все готово. Лошади уже стоят…

Возникает короткая пауза, после которой хриплый спрашивает:

– Из Америки-то давно?

– Неделю назад как уехал…

Вот это странно. Если этот, с тонким голосом, собирает деньги на кругосветку, при чем тут Америка?

– Счастливый… А я вот пять лет, как там не был… – интересненько, неужели и этот был в Америке? – Ну и че, как там народ-то поживает?

– Дак как пять лет тому назад жил, так и сейчас живет… – отвечает тонкий голос. – Этим летом, правда, событие произошло офигенное…

Я невольно приближаюсь к собеседникам.

– Че такое? – спрашивает хриплый.

– Старую шахту помнишь?

– Ну…

– Так вот. Говорят, в отвалах золотишко есть…

Поезд набирает скорость, сквозь стук колес я почти ничего не слышу. Проходит какое-то время, и до меня снова доносится тонкий голос длинного:

– Ну вот, взял и сбил меня с мысли… Так вот, инженер Епанчинцев…

Тонкий голос становится тише, и опять я слышу всего лишь обрывки фраз, – С раннего утра с тележками, с колясками… тащат с хвостов… дворы им завалили…

– И че?

Стук колес опять заглушает голоса, и, чтобы их услышать, я почти вплотную подхожу к собеседникам.

– Че-че? Выпустил на свободу души замученных стражников!

Души замученных стражников… Так может, они и есть та опасность, о которой тихо, чтобы я не слышал, говорили родители, а потом и Смирнов с Крокодилицей? Но разве душа может существовать отдельно от тела? Да и вообще, о каких стражниках, да еще замученных, идет речь? А если они замученные, то есть уже неживые, то как они могут представлять опасность?

Какое-то время попутчики, как и я, молча смотрят в окно, и вдруг длинный начинает громко смеяться, смех у него отвратительный, похожий на бесконечное чихание.

– Чего ты?

– Да вот… – он понижает голос. – Слышь, только никому, ага?

– Ага.

– В голову вдарило. Р-раз – и вдарило!

– Ага.

Тут только до меня доходит, что они пьяны. Но как же я сразу не заметил? Длинный как будто бы отвечает на мой мысленный вопрос:

– Эй, послушай, а что за фигню мы с тобой это… пили? Ка-а-к вдарит в башку… Вдруг…

– А фиг его знает. У меня вот тоже… Эй, че хотел сказать-то?

– Точно никому?

– Никому!

Длинный бросает в мою сторону равнодушный взгляд, наклоняется к коренастому. Вдруг коренастый испуганно отскакивает от него и чуть не налетает на меня.

– Ты че, сдурел? Нафига связался? Дура-а-к…

– Угу, – отвечает длинный и противно хихикает. – Бабла-то хочется. Лошади уже десять лет как ждут!

– Думаешь заплатят?

Лицо длинного омрачается и, кажется, становится еще длиннее.

– В том-то и дело, что…

– Главный-то кто?

– Фиг его знает… Над нами-то Шеф. А вот над ним… Где-то слышал, будто какой-то там Шахматист…

Поезд опять разгоняется, и я опять ничего не слышу, потом, наконец, доносится, как назло, прерывистое:

– Случайно узнал, что…

– И че, вместе с людями?

– В том-то и дело… И с Гришкой, и с Гошкой – их-то ты знаешь, шахтерами-проходчиками были… Ну и еще несколько мужиков…

– И че, всех на воздух?

– Дык, а че остается делать? Донесут ведь куды надо!

– Зря ты туды поперся! Как был дураком в школе, так и остался.

– Блин, че это я разболтался? – в голосе длинного слышится тревога. – Точно никому не скажешь?

– Могила! – отвечает коренастый и добавляет, – но я-то че? Смотри, чтобы племяш твой рот на замке держал.

– Че? Какой племяш?

До меня доходит, что тот принял меня за племянника длинного. Я бросаюсь в купе, на всякий случай закрываю дверь на замок, выключаю свет и с головой забираюсь под одеяло. В хорошенькое же место отправил меня отец!

Наконец, мне надоедает лежать, хочется горячего сладкого чая. Выхожу в коридор и… замираю. Передо мной стоит длинный.

– Привет, племянничек, – зловещим шепотом говорит он и прижимает меня к стене, – плотненький ты, племяш, не похож на дядю-то! – Он бьет меня ребром ладони по животу, и я сгибаюсь чуть ли не пополам. – И страшненький, – продолжает он, когда я, немного придя в себя, принимаю вертикальное положение. – В прыщах весь, фу! А теперь скажи дядюшке, че успел подслушать?

– Ничего, честное слово, ничего, – мямлю я, и самому становится противно. – Поезд же ехал, колеса стучали…

– И че, вообще ниче не слыхал?.

– Слышал одно слово…

Длинный наклоняется и дышит перегаром прямо в лицо:

– Какое слово слыхал?

– Слово «Америка» слыхал!

– И все?

– Ну да… Колеса же стучат, что можно услышать?

– Ладно тогды… Ты вообще куды едешь-то?

– В Благодатный.

– Ну и к кому?

– К дяде Мише.

Длинный снова наклоняется ко мне так, что наши лица чуть ли не соприкасаются:

– Слышь ты, племянничек… Я все знаю. Все вижу. Все слышу. Если хоть слово скажешь этому своему дяде Мише про меня или про то, что узнал, не сносить тебе головы! В глаза смотри, в глаза!

Я смотрю в его выпученные серые глаза и понимаю, что этот человек способен на все.

– Мальчики, посторонитесь, проход загородили, – слышится голос проводницы. – Да и вообще, поздно уже. Отбой!

– Кыш, – говорит длинный и отталкивает меня в сторону. – Свободен. Пока свободен.

Забыв про голод, я влетаю в купе, закрываюсь на замок, не раздеваясь падаю на полку и опять натягиваю на голову одеяло. Мне страшно. Мне реально страшно. Я лежу и прислушиваюсь. А вдруг длинный чем-нибудь откроет дверь в мое купе и… Что будет дальше, я даже думать боюсь.

Тук-тук стучат колеса. Это поезд равнодушно мчится навстречу опасности. Тук-тук, тук-тук… А я, уже засыпая, вдруг понимаю, нет, точнее сказать, чувствую, что я не один. Что рядом со мной люди, которые наблюдают за мной, сопереживают и пытаются помочь. И тут до меня доходит: ведь у меня на голове электроды! Как сказал профессор Политатуйко, они обеспечивают непрерывное, постоянное наблюдение за тем, что со мной происходит! Только вот толку от этого, они, эти наблюдатели, находятся за шесть тысяч километров от меня!

И все же от осознания того, что самописец ежесекундно выводит на специальном листе какие-то кривулины, становится спокойнее, и я засыпаю.

Глава 3

На улице темень, но я просыпаюсь с ощущением, что выспался, и ничего не могу понять: на телефоне 0 часов 30 минут. Потом доходит: время-то я не перевел вперед, и здесь не ноль часов, а 6 часов 30 минут.

Лежу до тех пор, пока не начинает светлеть небо. Как ни странно, я никогда не был так спокоен и расслаблен, как сейчас, даже несмотря на предсказания цыганки и разговор странных попутчиков. Даже несмотря на угрозы длинного. Впрочем, понимаю, что это спокойствие ненадолго, а потому и стараюсь его продлить.

Умываюсь, наливаю чай и, жуя бутерброд, не отрываясь, смотрю в окно. Поезд несется по широкой заснеженной степи, окаймленной вдали волнистой грядой синеватых сопок.

Проходит часа три, и над нами синее небо, а солнце светит так ярко, что трудно поверить, что за окном мороз в 30 градусов.

Меня накрывает очередная волна эмоций – теперь уже не привычной тревоги и страха, а гордости за свою страну. «Это ведь не какая-нибудь Франция или Германия, которые можно пересечь на машине за несколько часов, – думаю я. – Это Россия! Едешь, едешь – и конца-края не видно».

Ну вот наконец и Приаргунск. Вместе со всеми устремляюсь к каменному одноэтажному зданию вокзала. На улице не только мороз, но и жгучий, пронизывающий ветер.

Среди пассажиров вижу «дядюшку» и стараюсь держаться от него подальше. Второго, коренастого, нет. Видно, вышел на какой-то другой станции.

Я в полной растерянности. Казалось бы, мы с отцом все предусмотрели на случай, если дядя Миша меня не встретит, а получается, не все. Я и понятия не имею, как добираться дальше: на стене висит всего лишь расписание движения поездов (и то написанное корявым почерком от руки), точнее, поезда, на котором я приехал, и он оказывается в единственном числе. Но как ходят автобусы?

Настроение снова портится еще и оттого, что не дает покоя мысль: даже если узнаю, как добраться до Благодатного (конечно, узнаю, вон сколько людей), то где взять теплую одежду?

От холода поднывает зуб. Электроды на голове начинают пульсировать так, будто бы в каждом из них бьется маленькое сердечко.

Вдруг кто-то дергает меня за рукав. Оборачиваюсь – передо мной тот пассажир в синей куртке-аляске, которого я посчитал в самолете совершенно незапоминающимся.

– Ну точно! С московского рейса! – восклицает он. – Вижу – продрог. Предлагаю хотя бы на время поменяться одеждой и обувью!

И он, не дожидаясь ответа, снимает с себя аляску и протягивает мне:

– Надевай! Надеюсь, подойдет.

Я не сопротивляюсь – с радостью отдаю свою куртку и надеваю его. С трудом застегиваю замок-молнию, боюсь, как бы он не разошелся на животе, и украдкой смотрю на своего благодетеля. Тот делает вид, что не обращает на это внимания.

– Размер обуви-то какой носишь? – спрашивает он.

– Сорок первый.

– Идет. Меняемся!

Теперь, когда на мне теплая одежда и обувь, настроение заметно улучшается.

– Небось, москвич?

– Угу… – отвечаю я.

– В Благодатный едешь?

– Да.

– Мне тоже в Благодатный.

Вот повезло так повезло! Мало того, что я теперь тепло одет и обут, так еще и попутчик появился, от которого я и узнаю все об этом странном поселке.

– А что ж тебя никто не встретил?

Я в двух словах рассказываю, к кому и зачем еду.

– Ну теперь все понятно! Связи мобильной опять нет, в этом все и дело. Да, а чего это тебя отец в такую даль отправил? Наказать, наверное, за что-то решил.

– Просто в командировку ехать некому. Дядя Миша пишет, что тут происходит что-то непонятное, вызывает отца, но он сильно занят. Вот и попросил съездить вместо него, – отвечаю я и понимаю, что получается настоящий бред: отец просит сына разобраться с тем, от чего волосы дыбом.

– Хм… Надо же, какие бывают родители! – удивляется попутчик. – Ну, давай знакомиться: зовут меня Геннадий Борисович. Я учитель химии. Приехал сюда из Питера, надеюсь, ненадолго. Сейчас подойдет автобус, который идет в райцентр Безруково, не доезжая до него выйдем – и почти в Благодатном, до него всего-то чуть больше пяти километров.

– Пересадка? На другой транспорт?

Геннадий Борисович смеется.

– Какая пересадка? Пешком, дружище, пешком!

– Шутите? – С надеждой спрашиваю я. Ведь дядя писал, что автобусы в Благодатный ходят исправно…

– Какая шутка? Их сто лет назад отменили! Ну вот и наша карета, вперед!

Глава 4

В автобус садится и «дядюшка». Он перебрасывается с Геннадием Борисовичем короткими взглядами, и мне кажется, что в них таится какой-то непонятный мне смысл.

– Это Бурелом! – поясняет учитель. – Известная в поселке личность.

Какое-то время размышляю, стоит ли посвящать его в то, что я услышал в вагоне, но так хочется поделиться этим, что я, наклонившись к нему, рассказываю тихо, полушепотом, так, чтобы ни одно слово не долетело до сидящего впереди «родственничка». Автобус кидает то в одну, то в другую сторону, и иногда кажется, что он вот-вот свалится на бок.

Геннадий Борисович внимательно слушает и, похоже, с трудом сдерживает смех. Потом говорит:

– Я в этом поселке недавно, всего-то два месяца, но со многими байками Бурелома уже знаком. Постоянно всем голову морочит. То одно придумает, то другое. Одно время, например, собирал деньги на кругосветное путешествие на лошадях.

– И что же? Собрал?

– Собрал. И пропил. Сейчас опять собирает. На то же кругосветное путешествие.

Геннадий Борисович что-то еще говорит, но в автобусе жарко, и я, окончательно согревшись, засыпаю, даже несмотря на страшную качку и хриплое урчание мотора.

И, кажется, только закрыл глаза, как слышу:

– Просыпайся, путешественник, приехали!

На улице почти темно. Мы выходим на широкую проселочную дорогу. Слева от нее – степь, справа – лес, в котором, словно солдаты навытяжку, стоят покрытые снегом сосны. Первым выскакивает Бурелом и исчезает за деревьями.

– Тепло. Минус двадцать, не больше, – говорит Геннадий Борисович. – Ну, вперед. Да подожди, посмотрим, может, связь заработала. – Он достает телефон. – Связи так и нет! – вздыхает он.

Я тоже вздыхаю. Но вовсе не из-за того, что нет мобильной связи. Меня пугает расстояние, которое придется преодолеть. Целых пять километров! Я, наверное, за весь год не прошел столько. От нашего дома до метро – три минуты, до школы – пять. Плюс еще папа с автомобилем – довезет куда нужно.

– Ну, вперед! – бодро произносит учитель, включает фонарик и исчезает за деревьями. Мне становится не по себе. Неужели Геннадий Борисович бросил меня? Неужели именно это означали мимолетные взгляды, которыми он обменивался с Буреломом? Мол, все тип-топ, мальчишка останется здесь! Ведь он все равно не знает дороги! Пусть замерзает!

«Возвращайся обратно, пока не поздно», – вспоминаются слова цыганки. Я рад бы последовать ее совету, только вот как?

– Ну где ты там? – кричит Геннадий Борисович. – Долго еще ждать?

Ну и фантазия же у меня! Напридумывать всякую ерунду о том, что меня собираются бросить…

– Осторожнее! – предупреждает Геннадий Борисович. – Не напорись на ветки!

Мне кажется, что он чего-то недоговаривает и то и дело поглядывает влево. Что там? Я перевожу взгляд туда и…

Нет, мне не мерещится. Сквозь деревья хорошо видно, как там, откуда только что отъехал автобус, над дорогой по воздуху неторопливо плывут… ОНИ. Те, которые приходят ко мне по ночам. Геннадий Борисович замирает, и лицо его как будто бы каменеет.

– Кто это? – с трудом спрашиваю я.

– Души… Души замученных стражников… – одними губами отвечает учитель.

Так, значит, ОНИ – это души замученных стражников! Выходит, это они лишают меня сна?

Я вцепляюсь в руку Геннадия Борисовича, кажется, еще немного – и эта странная парящая процессия свернет в лес и приблизится к нам…

Но парящие над землей желтоватые силуэты удаляются, а потом и вовсе растворяются в темноте, как будто бы их и не было.

Глава 5

Минут десять идем молча. Души замученных стражников! Ведь, кажется, о них говорили в поезде Бурелом и его попутчик! Выходит, что они, эти души замученных стражников, существуют на самом деле!

От потрясения у меня нет сил даже спросить, что это за души и кто их замучил. Теперь понятно, почему Бурелом тоже рванул в лес, а не пошел по дороге.

Мы все идем и идем… Я уже не чувствую холода – волосы под шапкой совсем мокрые, так же, как и рубашка, но это мелочи. Не мелочи – это то, что еще чуть-чуть, и я упаду без сил. Но сказать об этом не решаюсь. «Такой здоровый, – подумает учитель, – а каких-то пяти километров одолеть не может».

Вдруг Геннадий Борисович останавливается и показывает куда-то рукой. Я следую взглядом за его жестом и вижу, как где-то далеко, между небом и землей, мерцают огоньки.

– Что это?

– Души замученных стражников жгут костры на Серебряной горе, – отвечает учитель.

Я ничего не понимаю. Вот только что они двигались по дороге, а теперь уже там, на горе…

– Так сколько же их всего?

– Никто не знает. Может, пять. Может, десять. Может, пятьдесят. Но то, что происходит, не поддается объяснению, – говорит Геннадий Борисович. – Это из области непознанного.

«А ведь то, что происходит со мной, тоже из области непознанного. Так, кажется, сказал Политатуйко», – думаю я.

– А давно они… это, ну, души… бродят?

– Месяца два. Как только местные начали по домам породу из хвостов тащить, так они, эти души, и взбеленились.

Кажется, о каких-то хвостах говорил в вагоне Бурелом, но что это за хвосты, что за порода, спросить не успеваю – Геннадий Борисович вдруг останавливается и с воодушевлением восклицает:

– Ну вот, почти пришли, Благодатный на горизонте. Осталось только через поле перейти – и мы на месте. Смотри туда!

– Туда?

– Ну конечно! – радостно кивает он.

– Видишь?

– Нет!

– Ну как же так! Ну присмотрись, присмотрись! Видишь? Пятно такое темное!

– Нет.

– А я вижу! Привык, видимо. Самое ближнее пятно – Америка, чуть дальше – Индонезия, и еще дальше – Индокитай.

Я опять вспоминаю услышанный в поезде разговор, и все становится на свои места.

– Это что, у вас микрорайоны так называются?

– Типа того. Неофициально, конечно. Ну, вперед!

– А что, фонари не горят? – спрашиваю я.

– Какие фонари? Тут электричество-то отключают по нескольку раз в день!

И вот наконец-то идем по поселку. На улицах непроглядная темень. В некоторых домах сквозь неплотно закрытые ставни просачивается желтоватый свет (но таких домов почему-то очень мало).

– Ну вот и пришли, – говорит Геннадий Борисович, останавливаясь у одной из калиток. Лает собака. – Сабля, свои! – прикрикивает он. – Дмитрич, а Дмитрич, открывайте! Я вам радость привез.

Скрипит дверь, откуда-то из темноты доносится бодрый, почти молодой голос:

– Борисыч? Ты?

– Я!

– Прибыл?

– Так точно!

Над крыльцом вспыхивает тусклая лампочка, и я вижу высокого сухощавого мужчину, который стремительно сбегает вниз.

– Сабля, свои! – прикрикивает он на не перестающую лаять собаку, выскакивает на улицу и приобнимает учителя. – Ну, какое место занял?

– Первое, Дмитрич, первое!

– Так получается, ты – лучший учитель страны!

– Получается так! Оценили мои питерские новации.

До меня доходит, что Геннадий Борисович прилетел с конкурса на лучшего учителя года и, наверное, из скромности не сказал мне об этом.

– Да что же мы на улице-то стоим, пошли чаевать! – говорит дядя Миша.

– Какое чаевать, у меня уроки с утра! Да и пришел-то я не для того, чтобы похвастаться первым местом. Я вам, Дмитрич, родственника привез.

– Какого еще родственника? – настораживается дядя Миша. – Должен, правда, племяш, точнее, муж племянницы приехать, но это только послезавтра. В Читу рвану с утра, чтобы в аэропорту его встретить, самому-то непросто сюда добраться.

– Да приехал уже родственник, – смеется Геннадий Борисович и оглядывается по сторонам. – Петя, где ты?

Я отхожу от забора и приближаюсь к дяде. Честно говоря, этого мне не очень-то хочется – начнет удивляться, почему я такой толстый, да еще с прыщами на лице.

– Постой, постой, – произносит дядя Миша, вглядываясь в мою физиономию, – а ну-ка… Петька, что ли? Бумажкин?

– Я…

– Вместо отца приехал?

– Вместо него.

– И то радость, – обходя меня со всех сторон, говорит дядя. – Только вот толстоват немного. Ну да ладно. Все равно свой. – И, обращаясь к учителю, добавляет: – Ну, спасибо, Борисыч! А я вот все думал, чего это мне последние три ночи степной орел снится? А это, оказывается, ко мне московский орел летел!

– До свидания! – кричит Геннадий Борисович и исчезает в темноте.

– Геннадий Борисыч! – кричу я вслед. – А ботинки, а куртка?

– Встретимся завтра! Отоспись и часикам к двенадцати приходи в школу!

Дядя Миша ведет меня к крыльцу, собака опять лает.

– Сабля, да свои же! – прикрикивает он на нее и подталкивает меня в открытую дверь. Я делаю шаг вперед и налетаю на какую-то бочку.

– Тьфу ты, забыл предупредить, тут же капуста квашеная стоит, мы-то привычные, обходим…

«Кто это мы? – проносится в голове. – Ведь он же писал, что один живет», но в это время распахивается вторая дверь, и я оказываюсь в просторной, чисто побеленной кухне. У окна стоят лавка и стол, у стены – большой шкаф.

– Раздевайся, Петька, – говорит дядя Миша, – чувствуй себя как дома! Чай варить будем.

Глава 6

Я немного теряюсь. Варить чай…

– А с чем вы его варите? – спрашиваю я, усаживаясь на табурет.

– Как с чем? – удивляется дядя Миша. – С водой… А в Москве с чем варят?

– У нас не варят, а кипятят…

Возникает пауза, во время которой я набираюсь смелости, чтобы сообщить о возникшей вдруг насущной потребности.

– Да, дядя Миша, а где тут у вас санузел, руки помыть… Да и вообще…

– Для рук вон рукомойник в углу, а остальное, то бишь нужник, в другом месте. За огородом.

– За огородом? – спрашиваю я, решив, что ослышался.

– Ну да. А где ж ему еще-то быть? Пойдем, покажу.

Дядя Миша подходит к двери, я поднимаюсь и иду следом.

– Одеваться надо, – говорит дядя Миша.

– Зачем?

– Ну как зачем, холодно ведь. – Он чешет за ухом. – На улице поди под тридцать. – Я вспоминаю, что слышал где-то, будто в некоторых селах, даже в школах, туалеты на улице, но не верил этому.

– Так вы что, его отапливаете? – спрашиваю я, потому что не представляю, как в такой мороз может быть неотапливаемый туалет.

Дядя Миша молча изучает мое лицо, и я догадываюсь, что ляпнул очередную глупость, потом отвечает:

– А че его отапливать-то? Мы ж там не раздеваемся…

Я надеваю ботинки Геннадия Борисовича.

– Постой! – останавливает дядя Миша. – Положь на место! Здесь экипировка будет другая. – Он исчезает в комнате и возвращается, держа в руках какую-то одежду и серые валенки. Все это бросает на пол. – Вот, смотри. – Дядя поднимает старую кроличью шапку и напяливает ее мне на голову. Шапка слишком большая и падает на глаза. – Ничего. Лучше больше, чем меньше. Я имею в виду размер. Теперь вот это примерь. – Дядя Миша протягивает мне совсем не новую телогрейку. Я невольно морщусь – видели бы родители! Об одноклассниках я уж не говорю. И уж тем более о Попове с его командой, вот уж был бы повод для издевательств! – Надевай, надевай, нечего нос воротить.

Я нехотя наряжаюсь в телогрейку и даже с легкостью застегиваю ее на пуговицы.

– Ну вот, – радостно произносит дядя, – в самый раз. Будто на тебя сшита. Теперь вот это давай. – Он поднимает с пола валенок и протягивает мне. Чтобы засунуть в него ногу, приходится расстегнуть телогрейку, иначе мне не согнуться, мешает живот.

Валенки оказались ну просто громадными! И ужасно неудобными.

– Пошевели-ка пальцами, – приказывает дядя Миша. – Не жмут? Это на сорок шестой размер. А ты какой носишь?

– Сорок первый.

– То-то я смотрю, ботинки почти игрушечные. Сам большой, а нога крошечная. Постой немного, я сейчас…

Он опять исчезает в комнате и возвращается, теперь уже держа в руках две длинные серые тряпки.

– Что это?

– Вы, столичные, видать, вообще ничего не знаете. Это же портянки! – сердится дядя Миша. – Дай сюда ногу!

Портянки… Что это за слово такое? Кажется, я встречал его в какой-то книге про войну, но теперь не могу вспомнить, что оно означает. А дядя Миша тем временем быстро наматывает сначала на одну, потом на вторую ногу серые тряпицы.

– Теперь толкай ноги в валенки! – командует дядя. – Не слетят?

– Да вроде нет…

Мне становится смешно. Для похода в туалет целая, как говорит дядя Миша, смена экипировки, да еще и портянки в придачу. Хотя туда я, наверное, вполне мог бы сбегать в ботинках и куртке Геннадия Борисовича.

Дядя отходит в сторону, почти не мигая смотрит на меня восхищенным взглядом.

– Что тут скажешь? Красавец, да и только! Толстоватенький, конечно, но в этой телогрейке и ты кажешься даже… хм… худощавым! – Он тянет меня в соседнюю комнату, туда, где, оказывается, находится зеркало. – Сейчас убедишься! – Ковыляя с непривычки в валенках, я с трудом удерживаю равновесие. От того, что я вижу минуту спустя, становится не по себе. Но на лице у дяди Миши, похоже, неподдельный восторг.

– Видишь, какой ты красавец! Еще бы прыщи убрать… Неужели нет никакого лекарства? Если б не они – от девчонок у тебя отбоя бы не было, факт! А вообще, что-то долго ты одеваешься! Космонавты в космос и то быстрее собираются, – говорит дядя, как будто бы это я сам решил вдруг, как он выразился, сменить экипировку.

– Красавец! – еще раз с чувством повторяет он. – Куда до тебя нашим-то! Ты теперь, можно сказать, деревенскее всех деревенских! Ну а теперь в нужник! Быстро! А то обмочишься!

Открыв дверь в сени, предупреждает:

– Не налети, тут кадушка стоит, помнишь? Во-о-т… Все нормально. Теперь иди.

Я выхожу на крыльцо и чувствую, как лицо после теплого помещения стягивает морозный воздух.

– Через этот огород перебежишь, там строение такое будет… – напутствует сзади дядя Миша. – Увидишь. Вот это самый узел и есть. Да, света там нет. Так что будь осторожен. Не провались.

– А куда я могу провалиться?

– Ну это… Дырка там посередине в полу, ну, отверстие, в темноте можно не увидеть. Ну, словом, разберешься. Беги!

Легко сказать, беги. Какое там беги, я еле доковылял до нужника, который внешне напоминает собачью конуру, только сильно вытянутую вверх, делаю шаг вперед и понимаю, что нога все-таки попадает в отверстие, о котором только что говорил дядя Миша. Вытаскиваю ногу и сую руку в карман, чтобы достать телефон и посветить, где что находится, но вспоминаю, что он остался в куртке.

Что делать, приходится открыть настежь дверь, чтобы разглядеть, где в полу нужника находится дырка. Закончив со своими делами, выхожу на улицу и… замираю. Во-первых, от того, что в голове будто бы начинают взрываться какие-то бомбочки. И во-вторых, там, за забором, вдоль дороги медленно проплывает над землей одинокая душа замученного стражника. Точь-в-точь такая же, какие мы видели с Геннадием Борисовичем, когда шли по лесу. Душа медленно заворачивает за угол и исчезает.

И тут же слышится нетерпеливый голос дяди Миши:

– Петька, ты где? Живой хоть?

Над крыльцом по-прежнему горит тусклая лампочка, туда и иду. Взгляд выхватывает еще один огонек – неровный, прерывистый, далекий, висящий чуть ли не у самого неба. Я знаю: это продолжают жечь костры души загубленных стражников.

Глава 7

Дядя Миша ждет возле калитки. Мне хочется немедленно спросить его про души стражников и почему они разгуливают по поселку, но я не успеваю этого сделать.

– Пошли чаевать, – говорит он и вдруг, охнув, хватается за поясницу. – Ну вот, опять она окаянная покою не дает. Прострел за прострелом. – И, скрючившись, ковыляет к дому.

Спустя несколько минут я уже сижу за столом.

– Ну вот и чай сварился, – произносит дядя Миша, одной рукой держась за спину, другой поднимая с печи чайник.

– Ты, Петька, как чай-то пьешь: с молоком, с маслом или с сахаром?

Я опять теряюсь. Вопросы какие-то странные.

– Ну как… чай – с сахаром, а бутерброд – с маслом. Ну иногда с колбасой…

– Да нет, я не про бутерброд, я про чай спрашиваю. Масло-то в чай кладешь, нет?

– А зачем?

– Значит, не кладешь, – делает вывод дядя Миша. – Я ж не знаю, как москвичи-то чай пьют, вот и спрашиваю. Буряты, например, на чабанских стоянках чай пьют с маслом и молоком. И даже иногда баранье сало и соль туда добавляют.

– Так ведь я же не бурят.

– Понятное дело, что не бурят. Но кто ж вас знает, москвичей-то?

В этот самый момент хлопает калитка, но Сабля не лает. Значит, свои, думаю я.

– Ну, наконец-то и Сонька пришла, – радостно восклицает дядя.

С шумом открывается дверь, и в кухню не входит – влетает девчонка – настоящее чучело: маленькое, мне, наверное, до плеча, тонкое до неимоверности, глаза огромные, нос острый, а на голове ярко-рыжая, почти огненная шевелюра. По сравнению с ней я чувствую себя настоящим красавцем, даже несмотря на прыщи на лице, и невольно приосаниваюсь.

А чучело скидывает с себя дубленку, швыряет на полку для головных уборов шапку, что держала в руках, подскакивает ко мне, выпучивает свои глазищи и спрашивает отвратительным писклявым голосом:

– А это что за жирный тюлень, дядь Миш?

Я чуть было не захлебываюсь чаем от возмущения и отвечаю:

– На себя посмотри, Баба Яга костлявая!

И сам себе удивляюсь. Там, в Москве, я, наверное, никогда бы такого девочке не сказал. Впрочем, разве это девочка? Чучело!

– А ну прекратите! – прикрикивает на нас дядя Миша. – Еще чего, обзываться! А тебе, Сонька, совесть надо иметь – человек в гости приехал, а ты обзываешься вместо того, чтобы знакомиться.

– Ой, очень надо знакомиться! – отвечает Сонька.

– Это, Сонь, гость наш. Сын моей племянницы.

– Из Безруково? – с воодушевлением спрашивает Сонька.

– Из какого Безруково? Из Москвы!

– А-а, – разочарованно тянет она, – из Москвы… А там что, все такие тюлени?

– Ты давай поменьше болтай да ужин готовь. Не можем же мы одним чаем гостя потчевать.

– А че он приперся-то? – спрашивает Сонька так, как будто бы меня здесь нет. – И надолго? И вообще, он что ли в школе не учится? Сейчас же учебный год!

Все это она строчит на одном дыхании, как пулемет, и до меня даже не сразу доходит, что она говорит. А когда наконец-то доходит, я отвечаю:

– У нас каникулы.

– Чего-о? Вот ничего себе, все учатся, а у них каникулы! Ну во-о-ще!

Сонька еще что-то пищит, чем-то возмущается, но мне не до нее: в верхнюю челюсть вдруг словно впиваются раскаленные щипцы.

– Что случилось? – встревожился дядя Миша.

– Зуб…

Сонька и дядя Миша замолкают, и я вижу, как они растерянно переглядываются. Меня берет зло: да что они, не знают, что делать в таких случаях, что ли?

– Есть тут у вас стоматолог? – мычу я.

Дядя Миша беспомощно разводит руками:

– Так нет его в Благодатном. Только в Безруково, а до него пять километров топать. Оно, конечно, и пешком не расстояние, но врач-то принимает только с утра. Да и то сразу к нему не попадешь.

Его слова доносятся до меня издалека: в зубе что-то дергает, торкает, отдается в голове.

– Система такая, Петька, – объясняет дядя Миша. – Чтобы попасть к стоматологу, нужно обследования у терапевта пройти, флюорографию сделать, и если у тебя не обнаружат туберкулез, вот тогда и к стоматологу талончик дадут.

– А если обнаружат? – мычу я.

– Да ты что, Петька, неграмотный? Туберкулез обнаружат – прямым ходом в тубдиспансер отправят. Там заодно и зуб подремонтируют. Чтоб человек-то не мучился. Ну что, легче стало?

– Таблетку хоть какую-то дайте, что ли… – продолжаю мычать я. – Анальгин, например…

– Так кончился он, за ним тоже в райцентр бежать надо! Но аптека там все равно закрыта!

И тут я замечаю, что эта противная Сонька делает какие-то знаки дяде Мише, а тот отрицательно качает головой. Тогда Сонька сердито машет рукой и говорит:

– Пошли!

Я молча одеваюсь и вслед за чучелом выхожу на улицу.

Глава 8

Мы идем в кромешной темноте очень быстро. Точнее, быстро идет Сонька. В руках у нее фонарь, я же заметно отстаю от нее, потому что там, где я иду, света от фонаря нет. А еще и потому, что чучело это несется, как ракета, ну как за ней угнаться? А еще и потому, что, если честно, за сегодняшний день я просто вымотался. А она останавливается время от времени и шипит, как змея:

– Свалился на мою голову! Бегай теперь с тобой по всему поселку. И чего тебе дома в Москве не сидится?

Я не знаю, сколько мы идем: десять минут или два часа – из-за этого зуба совсем потерял счет времени, пока, наконец, не останавливаемся возле скособоченной, вросшей в землю избушки. Сонька стучит в окно.

– Открыто! – доносится старческий голос, и от этого голоса в голове будто бы опять взрываются крошечные бомбочки. Пых-пых-пых!!!

Пройдя через темные сени, оказываемся в большой неуютной комнате. За столом, скрючившись, сидит усохшая бабулька и размачивает в чае сухарь. Теперь уже я не знаю, что меня больше беспокоит – зуб или взрывы бомбочек в голове, от которых она, кажется, вот-вот лопнет.

Словно во сне, слышу голос Соньки:

– Баба Груня, помочь надо. Человек зубом мается.

– Вижу, – не глядя на меня, отзывается та и, вынув из стакана, подносит сухарь ко рту. – Садись, голубь ясный. – Я опускаюсь на стоящий рядом сундук. – Откель будешь-то?

– Из Москвы, баба Грунь, – отзывается Сонька. – Зуб у него болит.

– Конечно, болит, – соглашается баба Груня. – Ладно, потом допью.

Она выходит из-за стола и, скрючившись, направляется ко мне. И чем ближе подходит, тем сильнее кружится голова, в которой продолжают взрываться все те же бомбочки – пых, пых, пых! Я поднимаю глаза, встречаюсь с бабой Груней взглядом, и воображение на мгновенье переносит меня в кошмарный сон, который преследует меня по ночам с самого детства.

– Баба Груня! – будто сквозь толстый слой воды, слышу я взволнованный голос Соньки. – А че это он такой белый! Посмотрите на него!

– Вижу… – это уже баба Груня. – Счас пройдет. Найду только кое-что. Где же она? Запамятовала, ей-богу! Ведь намедни же ей рожу Петровне выводила! – Словно в тумане, вижу, как заходит она за печку и появляется оттуда радостная, держа в руках замызганную красную тряпицу. – Вот она, родимая! Ну, все! Теперь, голубь ясный, считай, что зубной боли будто и не бывало!

Подходит ко мне и, смачно плюнув на середину тряпки, быстро прикладывает ее к моей щеке. В другое время я бы дернулся от такого «лекарства», но сейчас мне абсолютно все равно. Лишь бы помогло.

– Болеть будет до тех пор, пока не войдешь в калитку Мишки. Ну, Михаила, то бишь. Как только переступишь невидимую черту, все как рукой снимет, – говорит баба Груня. – И еще… – Она смотрит на меня таким странным взглядом, что я на несколько секунд перестаю чувствовать и боль в зубе, и разрывающиеся бомбочки в голове. – Серебряная гора… Не вздумай подниматься на Серебряную гору! – приказывает она, и мне почему-то кажется, что ей известно то, что мне еще только предстоит узнать. – Ну все, можно идти!

Мы выходим с Сонькой на улицу – бомбочки в голове уже не разрываются, а вот зуб болит по-прежнему. Сонька продолжает нудить, что я своим появлением испортил ей весь вечер, а может, и всю ее жизнь. Что она должна что-то репетировать с девчонками, а вместо этого ей пришлось вести меня чуть ли не через весь поселок к бабе Груне.

И вдруг в одно мгновенье боль исчезает, и я вижу крыльцо, приветливо распахнутую дверь, из которой выглядывает дядя Миша. Оборачиваюсь, а позади калитка. Все в точности так, как сказала баба Груня.

– Ну как? – с беспокойством спрашивает дядя Миша.

– Все хорошо!

Я поднимаю глаза и вижу, что на небе звезд будто бы больше, чем песчинок на дне реки, а прямо над домом, словно желтый шар, висит полная луна.

Глава 9

Теперь, когда все отболело, я понимаю, как хорошо жить на свете! Как хорошо жить, когда ничего не болит – ни зуб, ни голова, даже несмотря на то, что Сонька и за столом продолжает нудить. Вдруг она затихает, вскакивает, обувается, надевает дубленку и шапку.

– Эй, куды ты? – кричит дядя Миша. – Куды настрополилась? Десятый час уже!

– К Вальке сбегаю. Предупрежу, что завтра в школу не приду. Гость же у нас.

И тут же строит мне страшную рожу и показывает язык.

– Осторожнее там. И быстро! Говорят, уже по поселку души этих замученных стражников бегают!

Хлопает дверь. Дядя Миша говорит:

– Заработков здесь нет, вот ее родители и рванули в Якутию алмазы добывать вахтовым способом. А ее куды? Ко мне и пристроили.

Меня клонит в сон, кажется немыслимым расстояние, которое пришлось сегодня преодолеть. И откуда только силы взялись? Но еще сильнее усталости желание узнать, есть ли здесь, в Благодатном, Шеф и Шахматист. Этот вопрос мне почему-то не дает покоя, даже несмотря на то, что Геннадий Борисович сказал, будто все это фантазии Бурелома. И я рассказываю дяде Мише о подслушанном в поезде разговоре.

– Ой, да Бурелом чего только не придумает! – восклицает дядя Миша. – А уж про Шефа и какого-то там Шахматиста вообще молчу, такую чушь только он и мог сочинить. А вот про души замученных стражников кое-что расскажу.

Оказалось, что в XVII веке в этих местах в одной из сопок были обнаружены небывалые запасы руды, содержащей серебро. Потому-то сопку эту и назвали Серебряной горой. Труд по добыче руды тяжелый, выматывающий, вот и решило царское правительство, что этим должны заниматься ссыльно-каторжные. А в 1917 году после февральской революции председатель Временного правительства Александр Керенский издал указ об освобождении политкаторжан, которых здесь было больше двухсот. После их отъезда остались только уголовники. К тому времени запасы руды иссякли, и каторжников, которые отбывали срок по особо тяжким статьям, нужно было перевести в другое место, за сто километров отсюда. Это было поручено горному инженеру Василию Епанчинцеву.

И вот в назначенный срок Епанчинцев, двадцать уголовников и шесть стражников отправились в путь. По дороге инженер решил завершить кое-какие дела на шахте, после чего вход в нее завалить камнями.

И вот здесь, по словам дяди Миши, и начинается самое непонятное.

Оказалось, что до нового места они не дошли, а тела уголовников несколько дней спустя были найдены в лесу, неподалеку от Лысой сопки. Уголовников, но не горного инженера. А еще через несколько дней были обнаружены и тела стражников. Они были прикованы кандалами к крепежным стойкам почти у самого выхода из шахты. Сам же Епанчинцев исчез.

Вскоре появилась легенда о том, как будто в темное время суток по дороге, что идет вдоль леса, ходят души замученных стражников. Они же на вершине Серебряной горы жгут костры. Прошло время, и легенда почти забылась. И вот теперь происходит что-то непонятное. То, о чем говорилось в легенде, как будто бы стало реальностью.

– Но ведь такого, Петька, просто не может быть! – говорит дядя Миша. – И мы решили разобраться, что происходит. Мы – это я и мои друзья, братья Георгий и Григорий. Выбрали день, точнее, вечер чтобы подняться на вершину Серебряной горы и посмотреть, кто на самом деле устраивает там иллюминацию. И как раз в тот вечер, меня ка-а-к прижмет радикулитище – ни встать, ни разогнуться. Я говорю Георгию и Григорию, подождите, мол, с недельку, приду в себя, и сходим на гору. Куда там, они даже слушать не стали, пошли одни. И не вернулись.

– А их искали?

– Конечно, и полиция, и волонтеры, но так и не нашли. А к Серебряной горе местные теперь боятся и приближаться. Ой, Петька, тут много чего можно порассказать, но уже и не хочется. Тем более на ночь глядя. Лучше давай-ка вот что…

Он уходит в комнату и возвращается, держа в руках ученическую тетрадь в клеточку, простой карандаш, и начинает что-то чертить.

– Это, Петька, Серебряная гора. Конечно, я там никогда и не был, я ж на другой, уже на новой шахте работал, но знаю, что старая шахта устроена так. – И рисует в тетради какую-то дугу. – И если это так, то получается, что внутри гора полая. И если б, Петька, мы бы там очутились, то увидели бы это. – И проводит под первой дугой две параллельные линии. – Это, Петька, длинный и широкий каменный тоннель. Он называется штольня. А вот здесь, – дядя Миша рисует внутри тоннеля вертикальные линии, – крепежные стойки. К ним-то и приковали стражников. Понял?

– Угу…

– И вот, Петька, от этого широкого тоннеля в разные стороны отходит множество узких коридоров. Они называются квершлагами.

Я из приличия делаю вид, что мне это жутко интересно, хотя давно уже хочу спать, и спрашиваю:

– А квершлаги могут соединяться между собой?

– В такой старой шахте, как эта, наверное, да. В каком-то месте может обвалиться порода, и тогда такое возможно. Но это чисто гипотетически, Петька.

В какой-то момент я уношусь мыслями в родную Москву и прихожу в себя, когда дядя Миша рассказывает о каком-то ведьмаке Саянском.

Мой мозг уже отказывается воспринимать что-либо. До меня доносятся обрывки фраз, но я уже ничегошеньки не понимаю. Саянский… Ведьмак… Мобильная связь… Интернет… Ожившие души замученных стражников…

– О, да ты, я смотрю, засыпаешь. Пойдем-ка со мной, – произносит дядя и ведет меня в комнату.

Я с трудом стягиваю с себя одежду, падаю в кровать и погружаюсь в сон с полной мешаниной в голове: души замученных стражников, костры на Серебряной горе, устройство шахты и баба Груня…

Глава 10

Просыпаюсь рано от того, что меня будто бы кто толкнул. Но почему так темно? Неужели в городе отключили электричество? Постепенно доходит, что я нахожусь не дома, а на островке былого российского благополучия.

Какое-то время лежу, прислушиваюсь к своим ощущениям, как рекомендовал профессор Политатуйко. Вот только не всегда у меня получается прислушиваться. Точнее, прислушиваться-то получается, только я не успеваю сопоставлять эти ощущения с фактами.

Невольно ловлю себя на мысли, что, как ни странно, с тех пор, как я вышел из поезда, ни разу не вспомнил ни о Попове и его дружках, ни о бутербродах, пирожках или мороженом. И понимаю, что мне уже почему-то не хочется отсиживаться дома у дяди Миши, мне интересно узнать, что же происходит в Благодатном. И сам себе удивляюсь. Удивляюсь тому, что у меня появилось желание что-то делать. Но вот хватит ли сил?

И тут же в голову приходит, наверное, безумная мысль: а не уговорить ли дядю Мишу сходить к Серебряной горе? Так хочется увидеть ее вблизи. Но вряд ли он со своим радикулитом захочет составить мне компанию.

А может, предложить это Геннадию Борисовичу? Ведь мы же увидимся с ним в школе, когда будем меняться одеждой. Вот и спрошу – не захочет ли он проводить меня до Серебряной горы сегодня или завтра.

И я уже размышляю о том, сколько времени займет дорога к ней: в одну сторону часа два, наверное, если не больше. Значит, туда и обратно где-то часа четыре… Ужас-ужас! Смогу ли я осилить такой путь? Сейчас мне кажется, что я смогу все, но надолго ли хватит такой решимости и главное – сил?

Встаю, включаю свет, одеваюсь, достаю телефон, чтобы посмотреть, что происходит в мире. В отличие от одноклассников, я всегда интересуюсь последними событиями, к этому меня с детства приучили родители. А как еще может быть, если отец у тебя журналист (года три назад он стал редактором журнала «Родные просторы»). И вспоминаю, что Интернета, как и мобильной связи, здесь нет. Нахожу в гаджете какую-то примитивную игру для первоклашек, в которой шарик разбивает кирпичики, и… обо всем забываю. Удар, еще удар, тьфу ты, шарик пролетает мимо, одна из трех жизней потеряна. Осталось две. Еще удар, еще, еще много ударов, и, наконец, последний кирпичик рассыпается и исчезает. Шарик – победитель! Вот бы и мне стать таким же шариком-победителем! Увы, я толстый, неуклюжий и… пассивный. И вряд ли что-то удастся изменить.

Вдруг хлопает входная дверь, и дом наполняется громким девчоночьим визгом.

– И-и-и!

– И-и-и!

– И-и-и!

– Ой, батюшки!

– С ума сойти!

– Я думала, что это мерещится, а это…

Слышу сердитый голос дяди Миши.

– Чего примчались ни свет ни заря! Вместо того, чтобы в школу идти, визжат, как оглашенные!

– Так гость же у вас, – доносится из комнаты тонкий девчоночий голос. – Вот и решили взглянуть на него, а там, на улице, почти рядом с вашей калиткой…

– И-и-и-и!!!!

– Ну че, И-И-И-И-И, че визжите? По-человечьи говорить разучились?

– Там, дядь Миш, она стояла. Или он, не знаю, как правильно. Призрак стоял. Душа, наверное, одного из стражников. Возле вашей калитки… Такая… желтоватая…

– Ну и чего визжать? А тебе, – это он уже, наверное, обращается к Соньке, – сколько раз можно говорить, чтобы не шаталась по вечерам по поселку. Вот куда ты вчера на ночь глядя поперлась?

– Я ж говорила, дядь Миш, к девчонкам пошла, предупредить, что сегодня в школу не приду.

– Вот они и притащились! Да еще с криками! Поди и гостя разбудили, безголовые!

– Так мы и пришли, дядя Миш, на него посмотреть. Интересно же!

Мы только в щелочку заглянем и все!

Я мигом достаю из рюкзака блокнот, ручку и, усевшись на кровати, делаю вид, что пишу. Пусть знают, какой я умный!

Из-за дверей слышится шепот:

– Толстый!

– Дык че ты хочешь, москвич! Москвичи знаешь, сколько съедают! Вся страна их кормит!

– А че это он нарисовался?

– Че-че, каникулы у них сейчас! – это Сонькин голос. – Вот и решил прокатиться.

– Ни фига себе! Все школьники учатся, а они отдыхают!

– Да у него школа какая-то… как это… новационная…

– Ой, смотрите, а рожа-то!

– Че рожа?

– В прыщах вся. Надо же, какой некрасивый!

– Ладно. Хватит, отойдите! – сердится дядя Миша. – Верка, Зойка, Валька, чего уставились?

– Все, девчонки, идите, в школу опоздаете! – приказывает Сонька.

– А ты че?

– Че, забыли? Марь Иванне передайте, что прийти не смогу. Гость все-таки. Из Москвы.

– Счастливая… – вздыхает кто-то из девчонок, и я не могу понять, чему завидует: тому, что гость из Москвы, или тому, что можно пропустить занятия. Скорее всего, второму.

За завтраком начинается спор. Сонька отказывается вести меня к Геннадию Борисовичу.

– Как это ты не пойдешь? – возмущается дядя. – А для чего ж тогда с занятий отпросилась?

– Выходной устроить.

– Но ведь это гость, ему надо поселок показать, до школы довести, чтобы он вещи свои забрал! Не полетит же он в Москву в валенках и телогрейке!

– Да че показывать-то? Было бы что хорошее.

Все-таки дяде Мише удается уговорить Соньку проводить меня до школы. Я кладу в карман телогрейки телефон, который собираюсь использовать в качестве диктофона, фотоаппарата и видеокамеры, и мы выходим из дома.

Глава 11

Сонька идет метра на три впереди, я понимаю: не хочет, чтобы кто-нибудь подумал, что она со мной – с толстым и с прыщами на лице. Но об этом можно не беспокоиться, ведь улицы поселка пусты. У половины домов, видимо, давно уже нет хозяев: окна и двери заколочены досками. И вдруг у Соньки (этих девчонок разве поймешь?) просыпается талант экскурсовода, она подходит ко мне и показывает на виднеющуюся вдали сопку, на которой, в отличие от других, нет ни деревца.

– Перед нами сопка под названием Лысая, – вовсе не писклявым, а нормальным голосом говорит она. – За ней начинается Китай. До революции туда за товарами ходили русские. А из Китая сюда набегали бандиты – хунхузы. Их банды порой насчитывали чуть ли не сто человек. А чтобы напугать своих жертв, они надевали на головы маски чертей.

Я первый раз в жизни слышу о хунхузах и мне это очень интересно.

– А кого они грабили? Здесь что, было много богатых?

– В Благодатном нет, поэтому в нем они почти не появлялись. А вот на золотом прииске, что в десяти километрах отсюда, бывали часто. Да, а идем мы по той части поселка, которую местные называют Америкой. А во-о-н впереди видишь скособоченный дом? Там начинается Индонезия. Да вот мы уже по ней и идем.

– Почему так назвали? Америка, Индонезия, еще что-то…

– Кто его знает. Может, потому, что у тех, кто остался в Благодатном, вообще нет возможности путешествовать. Ведь кто мог уехать отсюда, давно уехали. А остальные решили побывать в других странах хотя бы таким необычным образом.

Я искоса смотрю сверху вниз на Соньку, на эту пигалицу. А что, когда она не дергается, похоже, нормальная девчонка. И даже немного симпатичная. И вовсе не чучело.

Сонька ловит мой взгляд и тут же сердится.

– Че зыришься? Я тебе че, это… как его… Ну, в музеях… экс… экс…

– Экспонат! – подсказываю я и задаю вопрос, который вертится в голове:

– Послушай, Сонь, что это за кучи песка в некоторых дворах?

– Это порода из хвостов, – поясняет Сонька.

– Что за хвосты? – спрашиваю я еще и потому, что о каких-то хвостах говорил в поезде Бурелом с попутчиком.

– Ну, как бы тебе объяснить… Руда из шахты идет на обогатительную фабрику, там она измельчается, и из нее извлекаются крупицы драгоценного металла. Отработанная измельченная порода, в которой уже нет ничего ценного, сваливается в отвалы или в хвосты. Но кроме измельченной породы есть еще и так называемый базальт, это тоже пустая порода, только в виде камней. Этот базальт сваливали рядом с отвалами.

– Ни фига себе! Откуда ты это знаешь?

– У меня папка работал в шахте. Вот мне все и рассказывал.

– А зачем тогда во дворах-то эта порода, если она пустая?

Но ответить Сонька не успевает: на крыльцо скособоченного дома, мимо которого мы идем, покачиваясь, выходит тощий мужик, и я невольно замедляю шаг. Бурелом!

– Слышь, Сонька! – кричит он своим отвратительным, тонким, похожим на женский, голосом. – Говорят, к Михе родственник из Москвы приехал?

– Да, дядя Ген, приехал!

– Ну и где он сейчас?

Я дергаю Соньку за рукав. Молчи, мол.

– Дома, дядя Ген, отсыпается.

– А это кто, Сонь?

– Друг мой, дядя Ген, из Безруково.

– А-а-а… – дядя Гена громко вздыхает, не отрывая взгляда от меня, и я почему-то уверен, что он меня узнал. – Счастливый Миха. Родственники в Москве…

Тяну Соньку за собой, чтобы поскорее отойти от дома Бурелома. Пройдя еще немного, она продолжает:

– А вот это уже Индокитай.

Я невольно останавливаюсь.

Передо мной странный ансамбль из остатков кирпичных сооружений. Может, в этом месте проходили съемки какого-то исторического фильма типа «Последний день Помпеи», думаю я, но Сонька тут же опровергает мои предположения.

– Здесь когда-то был культурный центр Благодатного. Давно, нас с тобой еще не было. Тогда, говорят, работала шахта, и все это принадлежало ей. Вот это – площадь Ленина. Справа от нее – здание с колоннами – бывший дворец культуры, чуть подальше – библиотека, еще дальше – комбинат бытового обслуживания.

– Так почему они в таком виде? – недоумеваю я. – Кто их разрушил?

– В 90-е годы шахта закрылась, и оказалось, что все эти сооружения никому и не нужны. Вот местные и начали все разбирать и по кирпичику растаскивать.

Среди этих руин больше всего меня привлекает бывший дворец культуры. Между двух обшарпанных колонн, прямо над зияющим оконным проемом, за которым виднеются выложенные из мозаики атланты с поднятыми вверх руками, болтается выгоревший на солнце транспарант. Если поднапрячься, то можно прочитать, что на нем написано: «Труд в СССР есть дело чести, доблести, славы и геройства!». Достаю телефон, делаю снимок.

Потом взгромождаюсь на то, что когда-то было подоконником, и спрыгиваю вниз.

Тут тоже есть то, на чем может остановиться взгляд фотографа. Щелк, щелк, щелк! Представляю, как все эти фотографии будут отличаться от тех, что печатают в отцовских «Просторах», и уже собираюсь снять видео, как вдруг слышу разухабистые голоса. Я замираю, в какой-то момент мне кажется, что сюда приближаются Попов с дружками – такая же ненормативная лексика, такие же агрессивные нотки.

В оконном проеме появляется Сонькина голова:

– Вылазь скорее, бежать надо!

Глава 12

Но вылезти я не успеваю – голоса совсем рядом.

– Теперь уже сиди там, – шепчет Сонька, – все равно убежать не успеем. Сиди, может, обойдется.

От страха судорогой сводит живот. ЭТИ, похоже, в сто раз хуже, чем поповские.

– А что мы тут делаем? – слышится отвратительное сюсюканье.

– Отвали, Трясина! – отвечает Сонька. По ее голосу не скажешь, что она напугана. – Да и вообще, идите-ка лесом.

– Ага, так мы и пошли, спасибочки! А вот интересно, кого ты там прячешь?

Я вжимаюсь в стену, но это не делает меня невидимым, и появившаяся сверху рожа с хихиканьем произносит:

– О, смотрите-ка, женишок!

И тут же вместо одной в оконном проеме уже четыре рожи:

– Ни фига себе! Откель взялся?

Я прячу в карман телефон и делаю вид, что не слышу, хотя понимаю, что это глупо.

Опять голос Соньки:

– Отвалите от него, это наш гость!

– Чего?

– Пустите! Петь, помоги!

Помоги! Если бы я знал, как ей помочь!

– Сейчас, – все же кричу я и пытаюсь выбраться наверх, для этого нужно, ухватившись руками за остатки подоконника, подтянуться и забраться на него, но сил не хватает, и я сваливаюсь вниз. И, еще не поднявшись, вижу, как с этого же подоконника спрыгивают четверо и медленно приближаются ко мне. На лице у каждого из них не обещающая ничего хорошего ухмылочка. Поднимаюсь и пячусь назад до тех пор, пока не упираюсь спиной в стену.

Трясина с дружками буквально надвигаются на меня, точь-в-точь как это делает Попов со своей командой.

– Отстаньте от него! – кричит Сонька, тоже спрыгивает с подоконника, отталкивает Трясину и встает передо мной – худенькая маленькая пичужка. – Говорю же, он гость!

– И откуда же взялся этот толстячок? – сладким голосом спрашивает Трясина. – Поди, из Безруково?

– Бери выше! – отвечает Сонька.

– Значит, из Безногово?

– Или из Безносова?

– Или из Безротова? – подхватывают остальные.

Слышится противный хохот.

Трясина подходит к Соньке, и вот она уже отлетает в сторону, а он хватает меня за грудки, оттаскивает от стены и бьет в живот. Я падаю на спину, больно ударяюсь головой обо что-то твердое и на какое-то время теряю сознание. А когда прихожу в себя, вижу над лицом подошву чьего-то ботинка. Я мысленно прощаюсь с жизнью и опять слышу истошный крик Соньки.

Глава 13

И вдруг… вдруг происходит непонятное – рядом со мной возникает расплывчатый, чуть светящийся силуэт молодого мужчины с тонкими усиками, очень похожий на того, что мне приснился в самолете. Силуэт наклоняется, я чувствую холодное прикосновение чего-то к ладони, и оно, это прикосновение, как будто бы вливает в меня силы. С несвойственной мне прытью я вскакиваю, прижимаю Трясину к стене и боковым зрением вижу крадущихся сзади его друганов. Стремительно оборачиваюсь, делаю несколько резких движений руками – и вот уже они, а потом и их вожак беспомощно барахтаются на том месте, где я только что прощался с жизнью. Откуда-то в голову приходят нужные слова.

– Значит так, – говорю я, – если вы хотя бы взглядом обидите Соньку, вам несдобровать. Узнаю об этом, где бы я ни был – в Безруково, Безногово, Безносово или… в Париже. Поняли?

Все испуганно кивают.

– Можете вставать, – снисходительно разрешаю я.

Но никто из них даже не шевелится.

– Эй, пацан, – слышится робкое. – Скажи честно, ты чемпион чего-то там в Безруково, да?

– В Европе, – отвечаю я и, ухватившись руками за подоконник, легко выбираюсь из здания. Потом протягиваю руку Соньке и помогаю вылезти ей.

– Эй, пацан, – доносится снизу голос Трясины. – Ты кем будешь-то ей, Соньке-то?

– Ты все-то не догадался?

– Не-а.

– Старший брат я ей, понял? – отвечаю я, заглядывая в оконный проем. Хулиганы уже приподнимаются, в их глазах страх и недоумение.

Какое-то время мы с Сонькой идем молча. Не знаю, что чувствует она, только я не могу прийти в себя от нового, незнакомого прежде состояния. От этого даже немного кружится голова. Так вот что значит быть сильным и смелым! Так вот что значит уметь постоять за себя и за девочку, которая рядом! Конечно, то, что случилось, не совсем честно, ведь победа одержана не мной, и все-таки… И все-таки я ощущаю себя победителем.

Но это еще не все. Со мной еще что-то произошло. Во мне появляется неведомая прежде любовь ко всему, что меня окружает: к синему бескрайнему небу, к этим скособоченным и нескособоченным домишкам и домам, к этой пигалице Соньке. Меня вдруг становится так много, что хочется поделиться этим со всем миром.

И это не все. Джинсы, которые еще утром с трудом сходились на животе, почему-то сделались такими свободными, что, кажется, вот-вот спадут.

Я останавливаюсь, чтобы подтянуть ремень, и вспоминаю незнакомца, который мне помог. Кто он? Почему у него ледяные руки и от него веет холодом? В голове появляется смутная догадка, но я тут же отвергаю ее, потому что того, о чем я подумал, просто не может быть. Но спрашиваю на всякий случай:

– Слышь, Сонь, а ты никого постороннего там не видела? Ну, там, где мы подрались.

– Да нет… Кого, например?

– Ну, может, мужик какой заглянул…

– Да никого там не было!

Сонька берет меня под руку:

– А ты правда чемпион Европы?

– Пошутил, – коротко отвечаю я. – Всего лишь Москвы.

До меня вдруг доходит, что если ты сильный, если можешь вступиться за того, кто слабее, тебя будут любить и уважать, тобой будут восхищаться, даже если ты толстый и лицо твое в прыщах. И как я раньше не понимал этого?

Я мысленно благодарю странного незнакомца за то, что дал мне силы и умение справиться с хулиганами, и мне кажется, что он опять появляется передо мной. Я невольно замедляю шаг, чтобы получше рассмотреть его, но он тут же растворяется в морозном воздухе.

– Ты чего? – удивляется Сонька, заметив, что я немного приотстал, и вдруг останавливается. Теперь уже я интересуюсь, что случилось.

– Петь, – дрогнувшим голосом отвечает она, – у тебя лицо…

– Что с лицом? – спрашиваю я в ужасе от того, что вдруг, кроме прыщей, на лице возникло еще что-нибудь. Может, родимые пятна величиной с пятак, может, рубцы, как у оспенных больных, которых я видел на картинках в Интернете.

– Прыщи на лице… Они исчезли!

– Как, исчезли?

Снимаю рукавицу, провожу рукой по щеке, и правда, она гладкая, как яичко. Ничего не понимаю…

– Петь, – смущенно произносит Сонька. – А ты, оказывается, симпатичный! А вот и школа!

Глава 14

И это старое здание, которое, кажется, вот-вот обрушится, – школа? Сонька как будто бы опять читает мои мысли:

– Ей уже 110 лет. Комиссия была несколько раз, вынесла решение, что в этом здании нельзя заниматься, потому что оно может в любой момент рухнуть.

Я не выдерживаю и, достав телефон, делаю снимки – щелк, щелк, щелк – вот она, еще одна картинка жизни российской глубинки!

– 20 лет назад начали новую строить, – показывает Сонька на выступающий неподалеку из земли фундамент, – а потом стройку заморозили, сказали, что нет денег.

Поднявшись по шаткому крылечку, входим внутрь. В нос ударяет спертый воздух. Перед глазами узкий и длинный полутемный коридор с высоченными потолками. Звенит звонок, распахиваются двери и… Я ожидаю, что сейчас, будто из заточения, вырвутся ученики и бурным потоком устремятся к выходу, как это случается в нашей школе, и невольно прижимаюсь к стене. Но из каждого класса выходит буквально по нескольку человек.

– Почему так мало? – спрашиваю Соньку.

– Так и людей-то в Благодатном раз-два и обчелся. В первом классе вообще один ученик. В нашем – целых четыре!

Ничего себе! Получается, что сегодня утром у дяди Миши собирался весь Сонькин класс!

– А вот и они! – говорит названная сестра и бежит навстречу девчонкам, что-то рассказывает им, потом делает вид, что падает – понятно, показывает, как я раскидал местных хулиганов. Подружки поворачиваются в мою сторону и смотрят на меня восхищенно. Мне становится неловко, и я отхожу к окну.

Мимо неуверенной походкой идет странноватый мужчина с журналом под мышкой. Но мыслями он, похоже, в каком-то другом измерении. И точно, спустя минуту он налетает, а вернее, набредает на Соньку с подружками, которые, увлекшись разговорами, тоже ничего не замечают. Журнал падает, странноватый мужчина поднимает его, и это, похоже, возвращает его к реальности.

Подружки расходятся, ко мне подбегает Сонька.

– Кто это? – спрашиваю я, показывая на удаляющуюся фигуру.

– Учитель черчения. Непонятный какой-то. Приехал недавно, чтобы получить миллион за работу в сельской местности, а сам в школе почти не бывает, мотается куда-то. Ну что, теперь к Геннадию Борисовичу?

– Ну да.

Чем ближе мы подходим к кабинету химии, тем сильнее я ощущаю жжение электродов в голове.

Открываем дверь. Геннадий Борисович сидит за длинным, уставленным колбами и пробирками столом и что-то пишет в тетради.

– Здравствуйте, Геннадий Борисович, – говорит Сонька.

– Привет, – отвечает он, мельком взглянув на меня. – А где же гость?

– Так вот же, Геннадий Борисович!

– Петька, ты, что ли? Совсем на себя не похож! Другим стал. Как это?

Я здороваюсь и протягиваю учителю пакет с одеждой.

Он достает из-под стола точно такой же и отдает его мне.

А я до сих пор не могу прийти в себя от странной неожиданной помощи, о которой хочется немедленно рассказать. Я делаю Геннадию Борисовичу знак, он понимающе кивает, и в следующий момент Сонька уже отправляется за какими-то бумагами. Пока ее нет, успеваю поведать о необычном спасителе. Учитель буквально впивается в меня взглядом.

– И после этого ты сбросил вес и с лица исчезли прыщи? – взволнованно спрашивает он.

– Ну да.

– В один момент?

– Похоже, что так.

– Фантастика! – шепчет Геннадий Борисович. – И во что он был одет?

– Что-то вроде формы железнодорожника.

– А лицо, лицо ты видел?

– Такое… Ну это… Подстрижен так… ну типа ежика, и усики… Тоненькие такие…

– Неужели это… – взволнованно произносит Геннадий Борисович. – Нет, не буду даже предполагать – это бред, нелепость…

Он еще что-то говорит, но я почти ничего не слышу из-за жуткого приступа головной боли.

– Почему такой бледный?

– Голова… Раскалывается.

– Смена часового пояса, – объясняет Геннадий Борисович, – пройдет. Все-таки разница со столицей в шесть часов. Ну, а еще что было? Сказал он что-нибудь?

– Да нет, ничего не сказал. Просто силища у меня появилась необыкновенная, раскидал всех и все. Только не надо, чтобы Сонька об этом знала, ну, о помощи, пусть думает, что это я сам.

– Ясен пень, – отвечает учитель, и вид у него по-прежнему взволнованный. Ну уж если такое потрясение вызвал у него всего лишь рассказ, то как же должен себя чувствовать я?

И тут я вспоминаю про Серебряную гору и завожу, как и собирался, об этом разговор. Геннадий Борисович отвечает не сразу.

– Опасное это дело. Туда лучше вообще не соваться. Что-то там происходит такое. Непостижимое…

Я молчу. Я думаю о том, что ни за что не откажусь от возможности сходить на Серебряную гору. Пусть даже мне придется идти одному. И вдруг Геннадий Борисович говорит:

– А может, все-таки рискнуть, а? Тем более, что нам даже не надо топать пешком – за школой закреплена машина, и дорога туда и обратно займет каких-нибудь полтора-два часа. Надо только расписание посмотреть.

В этот момент возвращается с «задания» Сонька, дергает меня за рукав и что-то начинает шептать мне на ухо.

Тем временем Геннадий Борисович достает какой-то листок, и я вижу озабоченность на его лице.

– Не повезло, в 14:30 факультатив для девятиклассников. Может, никто не придет, а? В общем, если до трех не появлюсь, значит, не жди.

– В таком случае пойду один, – говорю я. – Дорогу дядя Миша покажет.

– Одному идти не советую. Но если уж решишься, то сделай побольше снимков. Представляешь, как будет здорово, если фотография Серебряной горы попадет в федеральный журнал! Да, стой! На всякий случай, если я не смогу сегодня вырваться, то… когда уезжаешь-то?

– Послезавтра.

– Автобус подходит к остановке в 15:40, значит, в 15:00 жди, заброшу тебя туда на машине. Пешком-то ты уже знаешь, сколько идти!

Мы выходим из школы, и головной боли как не бывало!

«И ведь как все здорово складывается, – думаю я, – и к Серебряной горе поедем на автомобиле (только бы Геннадию Борисовичу удалось отвертеться от факультатива), и проблема с дорогой к автобусу, можно сказать, решена, и прыщи на лице прошли, и…»

И чувствую, что джинсы болтаются еще больше, а значит, опять придется подтягивать ремень. Но почему все это происходит?

Сонька без умолку болтает, но я не слушаю ее: пытаюсь вспомнить, что же сказал мне Геннадий Борисович. Да, он сказал что-то очень важное, но из-за головной боли это пролетело мимо сознания. Но что?

Глава 15

И вдруг вспоминаю его слова: «потусторонний спаситель», вот что он сказал! Потусторонний спаситель… да такого просто не может быть! А получается, что может! Именно потусторонний, именно спаситель! Полупрозрачный, немного светящийся, видимый только мне и с холодными руками… Но почему только мне?

И тут меня пронзает очередная, еще более убийственная мысль: потусторонний – значит, пришедший с того света! Как жаль, что нет рядом профессора Политатуйко, уж он-то бы смог объяснить, что происходит.

Теперь меня распирает от желания рассказать об этом Соньке, но я молчу. Знаю, что уважения ко мне сразу поубавится. Скажет: я-то думала, что это ты сам такой смелый, а тебе просто помог потусторонний спаситель.

Сонька вдруг перестает болтать, видно, выболтала все, что могла, и теперь время от времени с восхищением поглядывает на меня.

– А вон там Саянский живет, – вдруг оживляется названная сестра. – Ну, который ведьмак.

Что за ведьмак? Еще и нечистая сила в поселке? Ах да, о чем-то таком вчера дядя Миша говорил, только я не очень в это вникал, потому что слипались глаза.

– Почему ведьмак?

– Ой, да как только он появился, так тут же и души замученных стражников ожили. Ну, ты о них знаешь. Что еще? Ну вот Григорий и Георгий – братья-близнецы исчезли…

– Так они ж, говорят, на Серебряную гору ночью пошли…

– Собирались пойти. Последний раз их тем вечером кто-то видел возле дома Саянского.

– И что?

– Ну, что-что, и не вернулись. Говорят, ведьмак наколдовал.

Я даже шаг замедлил – нормальная девчонка, а такие глупости городит! Так ведь, опять же, с чужих слов! Вот до чего доводит людей изоляция от внешнего мира! Словно на каком-то острове живут: нет ни медицинской помощи, ни транспорта, ни Интернета и даже электричество иногда отключают.

– Еще какие доказательства, что он ведьмак? – спрашиваю.

– Ну как, какие? Не успели провести Интернет и мобильную связь, как все перестало работать! Его рук дело!

– А зачем ему это?

– Так, говорят, всякие там гаджеты лишают ведьмаков силы… Вот он и наколдовал. Да вон его избушка, видишь? – Сонька показывает рукой на чуть различимый среди развалюх довольно добротный дом. По крайней мере так кажется издалека.

– Подожди, Сонь. А зачем он сюда вообще приехал?

– Я думала, тебе дядя Миша все рассказал. В конце прошлого века закрыли шахту, что в десяти километрах от Благодатного. На ней все – и дядя Миша, и мои родители, и Григорий с Георгием – трудились. А недавно выяснилось, что в этой шахте еще есть запасы серебра, вот и решили ее снова запустить. Все подготовили, Саянского директором назначили, а работать некому. Специалисты, такие, как дядя Миша, уже на пенсии, а новые как услышат, что директор ведьмак, отказываются сюда ехать.

То, что рассказывает Сонька, мне представляется полной чушью. Но я слушаю, потому что боюсь ее обидеть, и продолжаю смотреть в сторону дома так называемого ведьмака. Потом достаю телефон, навожу на ведьмаковский дом и… замираю, потому что вижу, как вдоль его забора медленно, будто крадется, движется человек. Самое удивительное, что его внешность даже издалека кажется мне знакомой. Неужели это…

На всякий случай спрашиваю Соньку:

– Слышь, Сонь, вон мужик идет вдоль забора Саянского. Он что, здесь живет?

– Вон тот здоровенный, что ли?

– Ну да…

– Да нет. Нету у нас таких.

Н-да, есть над чем поразмыслить, потому что я-то его видел в совершенно другом месте. Интересно, что он тут делает?

Я на мгновенье отвлекаюсь, а когда снова смотрю в ту сторону, там уже никого нет.

– Странно, – говорит Сонька. – Куда он мог деться? – и тут же вцепляется в мой рукав. – Слышь, Петька, а может, это… оборотень? Вот, видишь, собака бежит – в собаку и превратился!

В общем, глупее места, чем этот Благодатный, пожалуй, и не найти.

Я смотрю на часы – надо торопиться.

– Пошли, – говорю я.

Наконец на горизонте появляется дом дяди Миши. Возле него машина. Неужели Геннадий Борисович уже подъехал? Так быстро? Но нет, сбоку на машине что-то написано. Подходим ближе и читаем в голос: ТЕЛЕВИДЕНИЕ.

– Ни фига себе! – восклицает Сонька. – Откуда?

Толкаю калитку и замираю.

С дядей Мишей стоит Смирнов!

Сам же дядя Миша с удивлением всматривается в мое лицо.

– Петька, ты, что ли?

– Я!

– Ничего не понимаю, тебя не узнать! Как это… – и, обращаясь к Смирнову, продолжает: – Познакомьтесь, это Сонька – дочь моих друзей, а это сын племянницы – Петр Бумажкин. Из Москвы, кстати….

– Да мы знакомы! Летели вместе. Только вот сейчас парень-то на самом деле на себя почти не похож. Ладно, об этом потом. Ну что, едем, Михаил Дмитрич? Не терпится мне эту вашу Серебряную гору вблизи посмотреть!

– Едем! Петька, поедешь с нами?

– Конечно!

Я смотрю на часы. Геннадия Борисовича нет, значит, пришлось все-таки проводить факультативное занятие. А так здорово было бы на Серебряную гору всем вместе смотаться!

– Подождите, я сейчас, – говорю я и бросаюсь в дом, чтобы взглянуть на себя в зеркало: в самом ли деле на лице ни одного прыща? И правда: лицо чистое, а джинсы опять болтаются. А глаза… Глаза сияют, как у всех счастливых людей. У людей, которые всех любят! Ну просто удивительно! Разве бывает, чтобы за каких-нибудь несколько часов произошло столько изменений и с телом, и с душой! И я в очередной раз страшно сожалею о том, что нет рядом Политатуйко, наверное, он единственный на всем земном шаре, кто смог бы объяснить, что же это такое. Наверняка из разряда непознанного, о котором он говорил.

Выхожу и слышу разговор на повышенных тонах: это Сонька просится с нами поехать, а дядя Миша не разрешает.

– Тогда и Петьке нельзя, – заявляет она.

– Почему это нельзя? – спрашиваю я.

– Разве ты не помнишь, о чем предупреждала тебя баба Груня?

– Чтобы я тряпку, что ли, красную с лица не убирал?

– Чтобы ты ни под каким предлогом не ходил на Серебряную гору!

Я пытаюсь вспомнить, но не могу. Скорее всего, это Сонька просто придумала.

– Ты, Петька, едешь, или шуры-муры разводить будешь? – вмешивается дядя Миша. – По коням! А ты, Сонька, за временем смотри, к трем – половине четвертого приедем, чтобы пельмени уже дымились на столе.

И тут из-за поворота появляется старенькая иномарка – Геннадий Борисович!

Учитель выходит из машины, и дядя Миша знакомит его со Смирновым.

– Вот уже и краевое телевидение заинтересовалось Серебряной горой, – говорит дядя Миша. – Уже и там знают про души замученных стражников, про костры по ночам на горе, про исчезновение людей.

– Ну наконец-то! – радуется Геннадий Борисович. – А то ведь районная полиция ничегошеньки не делает! Сколько уже туда обращался!

– Подожди, – перебивает его дядя Миша, – вы же, кажись, какие-то совместные рейды делали?

– Ну, а толку-то? Сделали два рейда, ничего не обнаружили – и все. А вопрос так и висит в воздухе. Ладно, коли вы приехали, я, пожалуй, вернусь в школу. Дел невпроворот. Нужно детей к краевой олимпиаде готовить. Не мог Петру отказать свозить его на гору, гость все-таки, но раз проблема решена, то уж не обижайтесь.

Он снова жмет руки дяде Мише и Смирнову.

– Ну, я поехал. А ты, Петь, мне все послезавтра расскажешь по дороге к автобусу. Лады?

Я молча киваю. И невольно ловлю странный взгляд Смирнова, устремленный вслед удаляющейся машине. И не могу понять, в чем его странность…

Глава 16

И вот мы уже мчимся по широкой грунтовой дороге, по которой жители поселка в темное время суток предпочитают не ходить. Слева – лес, по которому мы шли вчера вечером, справа – белоснежная равнина, окаймленная вдалеке грядой сопок.

– Теперь направо! – командует дядя Миша. – Во-о-н к той сопке! Это и есть Серебряная гора. А вот там, неподалеку от нее, почти разрушенное здание видите? Это бывшее рудоуправление. Чуть подальше располагались казармы для каторжников, отдельно для политических, их было гораздо больше, и отдельно для уголовников. А еще дальше находилась обогатительная фабрика, видите, железяки торчат! Представляете, огромное здание буквально растащили по кусочкам после того, как оно закрылось. Там дальше – остатки хвостов с отработанной породой.

– Да, Михаил Дмитриевич, местные мне что-то еще про базальт говорили…

– А что про него говорить? Порода вулканического происхождения, которая вместе с другой отработанной породой остается после того, как из руды на фабрике извлечено серебро. И вот интересно, больше ста лет рядом с сопкой возвышалась чуть ли не гора этого базальта, а теперь почти ничего нет. А все потому, что совсем недавно в соседнем районе открылась фабрика по производству минерального волокна, там-то базальт и понадобился. Вывозили грузовиками чуть ли не две недели.

Автомобиль медленно продвигается вперед, и мне почему-то кажется, что не мы приближаемся к сопке, на которой с огромными валунами каким-то образом уживаются чахлые сосенки, а она к нам.

– Ну вот, Михал Дмитрич, а вы еще спрашивали, почему я взял с собой на съемку вас, а не Саянского. Ну разве он знает так, как вы, историю рудника? Вот то-то же. Еще хочу спросить: почему жители Благодатного растащили, как вы сказали, другую отработанную породу по дворам? Про базальт я понял, он необходим для промышленного производства, а эта порода, для чего она? Я проехал по Благодатному и просто поразился тому, что во многих дворах лежат кучи какого-то песка. Потом мне объяснили, что это порода и есть. Она что, полезна в хозяйстве?

– Вовсе нет! Просто кто-то пустил слух, что в ней можно найти крупицы золота. Вот и потянулись к горе жители поселка, кто с тележкой, кто с детской коляской. Тогда-то еще тепло было, октябрь месяц…

– И что, там на самом деле есть такие крупицы?

– Очень мало. А для того, чтобы их найти, нужно просеять через сито всю породу, которую жители притащили домой. Да и то не факт, что найдешь. Но дело в том, что не успели они завалить ею дворы, как настали холода, пошел снег и все превратилось в каменистую массу. Как ее можно просеять через сито?

– Все это очень любопытно. И что, никто не побоялся душ загубленных стражников? Сейчас-то сюда, насколько мне известно, опасаются даже приближаться.

– В том-то все и дело! Вскоре после того, как наши наладились ходить сюда, души загубленных стражников и оживились. И по дороге рыскать начали, и костры жечь. Уже, говорят, и по поселку в темное время суток шастают.

– И вы всему этому верите?

– Хотелось бы проверить. Подойти к блуждающей душе и посмотреть, что она из себя представляет. Но, увы, не довелось ни разу с ней или с ними встретиться.

– А я еще слышал, что ведьмак у вас объявился. Саянский. Будто он эти души из небытия и извлек, – не унимается Смирнов.

– Ну да, говорят. Как раз во время базальтового бума он в поселок и приехал.

Я ловлю каждое слово и ругаю себя за то, что не поставил вечером телефон на зарядку – теперь ни сфотографировать, ни видео записать.

– Стоп! – говорит дядя Миша. – Мы на месте! И перед нами Серебряная гора. На самом же деле – Благодатская шахта, которая закрылась весной 1917 года.

Машина останавливается. Только сейчас у меня появляется возможность разглядеть тех двоих, что сидели впереди: водителя с длинной неприветливой физиономией и улыбающегося оператора.

– Ну вот, – произносит дядя Миша, – о чем и шла речь – вход в шахту завален.

Я смотрю на растерянное лицо Смирнова и думаю о том, что сам, наверное, выгляжу не лучше, потому что не могу понять, о каком входе в шахту идет речь. Все подножье горы завалено разных размеров камнями. И не просматривается здесь никакого входа.

– Обычно, если шахта опасна для людей, если в ней могут быть обрушения, вход в нее заливают бетоном. Но на эту, похоже, просто махнули рукой: кому она в самом деле может понадобиться? Да и проникнуть в нее, в принципе, не так уж просто, – продолжает дядя Миша. – Ведь на самом деле не разберешь, где в нее вход. А я знаю.

Он подводит нас к беспорядочным образом сваленным в кучу камням, и я почему-то начинаю чувствовать жжение в животе. Укачало, наверное, пока ехали, думаю я. Хотя и дорога не такая уж и длинная.

– Неужели здесь? – спрашивает Смирнов.

– А вы загляните вот в этот просвет, – говорит дядя Миша и подводит журналиста к камням. – Вот сюда смотрите. Видите?

– Подождите, дайте глаза привыкнут к темноте. Впрочем, чего это я, – смеется Смирнов, достает фонарик и… – Вот теперь другое дело! – восклицает он. – О, что-то наподобие комнаты. Каменной, разумеется. А высотища-то какая!

– Вот это и есть бывший вход в шахту, – говорит дядя Миша.

– А можно мне взглянуть, – спрашиваю я у Смирнова.

Он протягивает мне фонарик, я направляю его луч в щель между валунами, и мне кажется, что в животе не просто жжет, а полыхает костер, а руки слабеют так, что я с трудом удерживаю фонарь. Мне вдруг перестает хватать воздуха, и ведь есть отчего – там, внутри, за едва различимым входом в сопку до боли знакомый мне каменный мешок, который снится мне с раннего детства и из которого я так ни разу и не смог выбраться. Как раз в этом каменном мешке ОНИ лишают меня сил.

Я возвращаю фонарь Смирнову и с трудом напускаю на себя беспечный вид.

Дядя Миша хватается за поясницу:

– Тьфу ты, опять прострел! А ведь утром, кажись, отпустило, думал, что навсегда!

– Ты давай, Дмитрич, лечись, – напутствует его Смирнов. – А я по приезде в Читу отдельную командировку выпишу и недельки через три-четыре нарисуюсь. Сейчас сделаем небольшой сюжетик, чтобы начальство не думало, что я попусту машину сюда гонял, и назад. Сможешь выпрямиться?

– Смогу, – кряхтит дядя Миша и пытается встать прямо.

– Пишем синхрон! – командует Смирнов и направляет в сторону дяди микрофон. – Михаил Дмитриевич, расскажите вкратце об истории этого рудника.

– Значит, так… Его история началась с конца восемнадцатого века… Кхм… Именно тогда здесь была обнаружена руда с большим содержанием серебра с примесью золота. Из него еще, как известно, был отлит кораблик, что был установлен на Адмиралтейском шпиле в Петербурге…

Мне по-прежнему не хватает воздуха и почему-то кажется, что если я поднимусь выше, дышать будет легче.

И, не раздумывая, я начинаю штурмовать крутой склон горы, карабкаться по наваленным друг на друга камням. Это оказывается не так-то просто, но я, не останавливаясь, карабкаюсь до тех пор, пока не достигаю вершины. И забываю обо всем на свете. Прямо передо мной уже знакомое поле, за которым тянется лес, а за ним – одна за другой гряды гор. Внизу, у подножья сопки, видны автомобиль, дядя Миша, оператор с камерой и нервно вышагивающий водитель. Они кажутся маленькими, почти игрушечными. Чуть ближе к дороге – то, что осталось от рудоуправления: разрушенные стены из красного кирпича. Поворачиваюсь в другую сторону и вижу небольшую кучу бурых камней – базальт. Потом смотрю вниз, под ноги, и… остолбеваю: похоже, я нахожусь в центре пепелища, на котором, возможно, души замученных стражников жгли костер. А буквально в метре от меня лежит аккуратно сложенная поленница дров! Но это еще не все! У подножия, с другой стороны сопки, задрав голову, стоит человек и машет мне рукой, будто приглашая на разговор. И я готов уже скатиться вниз, чтобы узнать, что ему надо, но тут слышится голос дяди Миши:

– Петьк, а Петьк! Ты куды потерялся? А ну быстро сюды, ехать надо!

Оказывается, спускаться с горы куда сложнее, чем подниматься.

– Что там, Петька? – спрашивает дядя Миша, когда я наконец-то добираюсь до них со Смирновым.

– Мужик какой-то… Рукой махал, чтобы я это…

Дядя Миша и Смирнов обмениваются быстрыми взглядами.

– В общем, так, – обращается журналист к водителю. – Вы сейчас поезжайте на обед, а мы ненадолго останемся.

– С ума сошел? – вопит тот. – Мы уже полчаса как на студии должны быть, за командировку отчитываться! – Его лицо покрывается красными пятнами. – А мы еще даже не выехали! А добираться туда, кто не знает (это он в адрес Смирнова), семь часов! И так уже выговор схлопотали! А тут…

– Это не обсуждается, – прерывает его Смирнов. – Вы сейчас уезжаете на обед, а через полтора часа нас забираете.

Оператор, с лица которого до сих пор не сходила улыбка, становится серьезным.

– Я категорически против, – говорит он. – Остаться вдвоем в месте, о котором ходят нехорошие слухи… Сам же Михаил Дмитриевич сейчас рассказывал…

– Все мы находимся здесь, – перебивает Смирнов, – и, согласитесь, никто ничего подозрительного не заметил…

– Как не заметил? – кричу я. – А я?

Дядя Миша бросает в мою сторону гневный взгляд.

– Да успокойтесь вы! Вы только посмотрите, снег-то нетронутый! Это значит, что с октября здесь не ступала нога человека! А вы чего-то боитесь! Все, по машинам! – командует Смирнов.

– Я не поеду! – заявляю я.

– Поедешь! – говорит дядя Миша.

– Хватит, пацан, выпендриваться, – кричит взбудораженный водитель, – едем!

Дядя Миша хватает меня за локоть и, как я ни упираюсь, вталкивает меня в салон автомобиля. Машина срывается с места.

– Вечно с этим Смирновым проблемы, – доносится с переднего сиденья. – Откажусь от командировок с ним… Я, кстати, как чувствовал, и от этой отказывался, тем более, что завтра с утра опять… – И безо всякого перехода добавляет: – Смотри-ка, Вадь, небо затягивается, похоже, снег будет… А я-то думал, чего это суставы ломит?

И правда: бескрайняя голубизна задернута серой пеленой.

Миновав бывшее рудоуправление, автомобиль сворачивает на трассу. На фоне бурой сопки видны две маленькие фигурки. Мне становится не по себе, я чувствую, что над ними нависла опасность. Но что я могу сделать? Единственное – вернуться к ним прямо сейчас.

– Остановитесь! – кричу я. – Мне нужно выйти! Я пойду пешком, слышите?

– Эй ты! Заткнись, а? – сердито обрывает меня водитель. – Без тебя проблем хватает.

И на всю громкость врубает радио.

Глава 17

Пока обедали, пошел снег. Преодолевая плотную снежную завесу, машина с трудом добирается до Серебряной горы, но дяди Миши со Смирновым в условленном месте нет. Мы кричим, зовем, хотя и так ясно, что не дозовемся.

– С ними что-то случилось, – тихо говорит оператор. – Но что? Заблудились? Но и блудить-то здесь негде…

Спустя час, поняв, что искать и кричать бесполезно, размышляем, как быть дальше.

– Отвожу пацана домой и прямым ходом в Читу, – заявляет водитель, заворачивая на основную трассу.

– С ума сошел? – возмущается оператор. – В Читу! В полицию нужно обратиться, и срочно! Петь, кстати, где она?

Я знаю, что ее в Благодатном нет, так же, как нет аптеки, медпункта и многого другого, и мы мчимся в районный центр – Безруково.

Но и здесь не повезло, как нам сообщает дежурный отдела полиции, молоденький лейтенант: начальник сейчас в краевом центре, а без него никто ничего делать не будет.

Водитель, как обычно, начинает кричать, а я тем временем иду по коридору, читаю на дверях надписи на табличках. И вдруг: «Начальник райотдела полиции Погремайко А. А.»

Ну и фамилии, думаю я, то Политатуйко, то Погремайко, и уже собираюсь повернуть обратно, как из кабинета доносится телефонный звонок, а затем густой бас:

– Алло! Погремайко на связи!

Приоткрываю дверь и вижу огромного мужчину в форме полицейского.

Я подбегаю к дежурному, наверное, он не знает, что вернулся начальник, и говорю ему, что тот у себя в кабинете.

Но меня никто не слушает – взрослые продолжают кричать и не обращают на меня никакого внимания.

– В общем, так, – говорит лейтенант. – Возвращайтесь в Благодатный, возможно, ваши товарищи уже дома. Если же их нет – позвоните. Глядишь, к тому времени и начальник с совещания вернется.

– Так откуда звонить-то? У вас же нет связи! – возмущается оператор.

– Иногда работает стационарный аппарат, – отвечает дежурный.

– Ну и где он?

– У Саянского.

Тут я снова влезаю в разговор и повторяю, что начальник райотдела у себя в кабинете.

Молодой лейтенант смотрит на меня с сочувствием:

– Ты чего, мальчик, головой ударился? В краевом центре он, на совещании.

– Да здесь он, здесь! – теперь уже кричу я, обращаясь к водителю и оператору. – Можете убедиться!

– Заткнись, а! – грубо обрывает меня водитель. – Достал уже! – и толкает к выходу. – Сказано тебе – на совещании, значит, на совещании. Все, едем, некогда! Сто раз пожалел, что со Смирновым связался!

А может, мне действительно померещилось, думаю я, садясь в машину. И голос начальника, и сам начальник.

Подъезжаем к дому дяди Миши и узнаем, что они со Смирновым так и не появлялись. Что делать? Берем с собой Соньку, чтобы показывала дорогу, и мчимся, как велел дежурный в отделе полиции, к Саянскому. О том, что он представитель темных сил, телевизионщики уже наслышаны.

– В жизни не встречал ведьмака, – смеется оператор, – интересно, как он выглядит.

При слове «ведьмак» лично мне представляется небритый тощий мужик, сидящий в подполье возле большого чана с кровью и вызывающий из небытия души погибших стражников. Но я тут же одергиваю себя: что за глупости! В этом Благодатном что только в голову ни придет!

Ну вот и приехали.

Во дворе лает собака. Скрипит снег: кто-то быстро приближается к калитке мелкими семенящими шажками.

– Кто там? – доносится с другой ее стороны. Голос тихий, невыразительный.

– Нам Саянского, – говорит оператор.

– Срочно! – нетерпеливо кричит водитель.

– Зачем?

– Открывай, мужик, скорее, а то плохо будет! – опять кричит водитель.

– Мы с краевого телевидения, – говорит оператор.

– Какое еще телевидение? – отзывается голос.

– Вы хотя бы калитку приоткройте, – просит оператор. – Поговорить надо!

На какое-то время становится тихо.

– Подождите, – наконец произносит голос. – Собаку привязать надо. Она очень злая. И не любит сердитых. Витязь, пошли! Пошли, тебе говорят!

Спустя минуту калитка приоткрывается и на нас испуганно смотрит низенький худой мужчина, одетый, как и я, в валенки, телогрейку и кроличью шапку.

– Я Саянский, – говорит он. – Что от меня нужно?

– Позвонить надо! – кричит водитель.

– Телефон не работает, – отвечает Саянский и пытается закрыть калитку.

– Нет, постой! – опять кричит водитель и тянет калитку на себя. – Как это не работает? А если проверить?

– Люди исчезли, – говорит оператор. – Возле старой шахты. Ну, у Серебряной горы… Ушли и не вернулись…

– Заявите в полицию…

– Да заявили уже! – теперь уже и в голосе оператора появляются нетерпеливые нотки. – Заявляли, понимаете? А там сказали – поезжайте обратно, может, те уже нашлись. А если нет – срочно звоните от Саянского.

– Телефон не работает, – повторяет Саянский и опять пытается закрыть калитку. Мы общими усилиями оттесняем его в сторону и врываемся во двор.

– Чего уставился? – орет водитель. – Веди к телефону!

– Хорошо, – тихо соглашается Саянский. – Только как бы вам потом не пожалеть о своем поведении…

Кухонька, в которой мы оказываемся, малюсенькая, и никаких колдовских атрибутов не видно. Впрочем, я и понятия не имею, как выглядят эти самые атрибуты.

– Что-то мне здесь не очень нравится, – тихо произносит оператор.

– Мне тоже, – вторит ему Сонька.

Признаться, я и забыл, что она здесь.

И не случайно: ведь я думал о том, что, может, именно в этом доме и томятся похищенные дядя Миша и Смирнов. Сидят где-нибудь в холодном подполье, связанные по рукам и ногам, с кляпом во рту… «Тьфу ты, – в очередной раз обрываю я сам себя, – хватит уже ерунду катать в голове!» И все-таки, почему же Саянский не хотел впускать нас к себе? Может, в его комнате что-то такое, чего он не хочет показывать?

Пока взрослые разговаривают, я прокрадываюсь к двери, ведущую в комнату, осторожно приоткрываю ее и тут же слышу голос ведьмака:

– А ну, отойди! Что тебе там нужно?

И все же я краем глаза успеваю уловить метнувшуюся в сторону тень от стоящей на столе шахматной доски с расставленными на ней фигурками. Выходит, перед нашим приездом Саянский с кем-то играл в шахматы. Но почему такая конспирация? Кого он прячет?

И тут я вспоминаю, что Бурелом в поезде говорил о каком-то Шахматисте, о том, что он, Шахматист, страшный человек. Так, может, Саянский, он же Ведьмак, и есть этот самый Шахматист? А может, Шахматист – тот, с которым он перед нашим приездом играл в шахматы?

– Телефон нам нужен, – говорит водитель.

– Да вот же он, – Саянский показывает на стоящий на подоконнике телефонный аппарат. – Я думал, что вы уже убедились, что связи нет.

– Почему же нет? – отвечает оператор, уже приставивший к уху телефонную трубку. – Как раз есть.

– Как это есть? – почти натурально удивляется Саянский. – А ну-ка… – Он тоже приставляет трубку к уху. – Странно…

– Номер-то мы не спросили! – восклицает оператор. – Как в районную полицию позвонить?

Саянский морщит лоб.

– Кажется, три, три… Нет. Не помню…

– Так вспоминай! – рычит водитель.

Саянский морщит лоб.

– Не помню!

Водитель подскакивает к Саянскому и хватает его за грудки:

– Да долго ты еще будешь над нами издеваться, ведьмак несчастный!

– Вы за это еще ответите! – пытаясь освободиться от цепких рук, мычит Саянский.

И тут я вижу, что его губы чуть заметно шевелятся, он начинает что-то беззвучно шептать (возможно, какое-то заклинание), и… дом погружается в темноту…

Мысли в голове мечутся с бешеной скоростью: я вспоминаю того, кто крался вдоль забора Саянского и которого Сонька назвала оборотнем. А вдруг, прочитав заклинание на отключение света, Саянский таким образом дал оборотню знак, что нужна помощь. Еще немного, и они с оборотнем скрутят нас и… Додумать я не успеваю: во дворе лает собака и тут же замолкает. «Значит, точно оборотень, – убеждаюсь я. – Чужого она вряд ли пустит».

И в следующий момент понимаю, что я прав.

Глава 18

Хлопает входная дверь. Из глубины кухни медленно движется желтое пламя. Это Саянский идет со свечкой в руке.

– Кто там еще? – тревожно спрашивает он.

И это кажется странным. Что это? Игра на дурачка? Ведь если он все это устроил, то наверняка знает, кто.

Но в следующий момент происходит нечто еще более странное: слышится женский голос.

– Леня, что происходит? Почему телевизионная машина у ворот? Что-то случилось?

– Света, – говорит Саянский, приближаясь к ней, и я вижу, что это… Крокодилица. На мгновение проносится мысль, что я ошибся, но разве это возможно: одни перья страусиные на шляпке да гренадерское телосложение чего стоят. – Эти люди…

Теперь, когда рядом стоит ведьмак с зажженной свечой, видны лица всех.

– Подожди, – перебивает его Крокодилица и обращается к оператору:

– Вадим? Зачем вы здесь? Что-то хотите снимать на ночь глядя?

– Да у нас ЧП, Светлана Ивановна!

– Что за ЧП?

– Смирнов исчез!

– Что значит – исчез?

– В двух словах… – начинает оператор и зажмуривается от внезапно вспыхнувшей лампочки.

– Электричество, как всегда, отключали, – поясняет Саянский. – Знаешь же нашу беду, Свет.

– Все понятно, – подводит итог Крокодилица, выслушав короткий рассказ оператора. – Я думаю, вам надо срочно возвращаться домой. Иначе будут неприятности. А поиски Смирнова я организую.

– Не поеду, – категорически отвечает оператор. – Не поеду, пока не найдем Смирнова!

– Да его и так ждет выговор на студии, – со злорадной усмешкой вклинивается водитель. – Самовольно изменить маршрут командировки… Это что-то!

– Так может, лучше его как-то прикрыть? Ну, например, сказать начальству, что Смирнов отравился и его положили в больницу… Что, мол, завтра-послезавтра приедет… А вот за это я ручаюсь. Вадим, ты меня знаешь…

– Короче, ясно, – подводит итог водитель, – одним словом, поскользнулся, упал, очнулся, гипс… Ну едешь ты или нет?

Во двор выходят оператор, водитель и вслед за ними я. Я хочу узнать, кто такая Крокодилица.

– Из администрации губернатора края, – отвечает оператор. – Очень хорошая женщина. Ну все, мы поехали!

– Счастливого пути! – говорю я и возвращаюсь в дом.

Теперь Крокодилица вглядывается в меня.

– Послушай, лицо твое будто бы знакомо. Не ты ли летел московским рейсом? Хотя нет, тот мальчик был гораздо плотнее и…

– Да я это, я!

– Странная метаморфоза! – она недоверчиво на меня смотрит.

– Да он это, он! – говорит Сонька.

Внимание Крокодилицы переносится на Соньку, а я тем временем боковым зрением вижу, как дверь, ведущая в комнату, осторожно приоткрывается. Видимо, тот, кто там, в комнате, пытается узнать, что происходит здесь. А может, хочет передать какую-то информацию? Попросить о помощи?

Я решительно подхожу к двери, но возле нее тут же оказываются ведьмак и Крокодилица.

– Я что-то совсем запуталась, – говорит она. – Можешь рассказать подробнее, что произошло?

«А вот с удовольствием! – думаю я. – Пусть ведьмак, если он на самом деле причастен к исчезновению дяди Миши и Смирнова, знает, что я был на вершине Серебряной горы и кое-что видел».

И я рассказываю про пепелище, про дрова, лежащие неподалеку от него, про человека, который стоял у подножья с обратной стороны горы и махал рукой, видимо, приглашая меня спуститься.

Краем глаза наблюдаю за Саянским – он ловит каждое слово. Или, как пишут в книгах, жадно ловит.

Мне не хочется уходить – неплохо бы побыть здесь еще, может, все-таки удастся подглядеть, что там, в комнате?

Но Крокодилица говорит:

– Спасибо, Петя. Пожалуй, пора распрощаться. У меня был трудный день.

Мы с Сонькой выходим на улицу. Пока были у Саянского, совсем стемнело. И я даже сообразить не могу, в какой стороне находится дом дяди Миши. Сонька берет меня за руку, мы делаем несколько шагов, и в этот момент луч фонаря разрезает темноту.

– Подождите! – слышится сзади голос Крокодилицы. – Я, пожалуй, у вас переночую. Вы не против?

Сонька не против, а мне, в принципе, все равно – я ведь гость дяди Миши.

Путь до его дома оказывается неблизким. Какое-то время идем молча, потом Крокодилица начинает рассказывать о том, что Саянский – ее двоюродный брат и что он – человек редкой, исключительной порядочности. (Но я этому не очень-то верю. Был бы он исключительной порядочности, не было бы вокруг него столько слухов). Что за восстановление шахты, закрытой еще в конце прошлого века, он решил взяться только для того, чтобы вытащить Благодатный из экономической ямы. Он был уверен, что как только появятся рабочие места, специалисты, уехавшие из поселка, вернутся. Но из-за дурацких слухов пока никто не возвращается.

Приходим домой почти в девять вечера. Доедаем остатки пельменей, которые Сонька сварила на обед, а от чая я отказываюсь, мне надо побыть одному. Удаляюсь в «свою» комнату и в очередной раз ловлю себя на том, что все идет совсем не так, как я задумывал, собираясь в Благодатный. Я ведь хотел «наказать» папу – отсидеться тут, у дяди Миши, и ничего не делать. Теперь это кажется глупым. Какое наказание, когда мне просто необходимо выяснить, что здесь происходит. Но я понимаю, что и это глупо. Ведь с такими делами должны разбираться взрослые, а не подросток, который приехал всего-то на три дня и у которого нет ни полномочий, ни информации.

Вспоминаю слова Политатуйко: «А еще лучше – фиксировать все-все-все события, которые будут с тобой происходить». Пожалуй, это единственное, что я могу сделать.

Достаю блокнот, и мне становится стыдно перед профессором.

Ведь в нем до сих пор одна-единственная запись:

«20 НОЯБРЯ. 15 ч. 15 мин. ВЗЛЕТАЕМ. УР-Р-РА!!!».

Глава 19

Беру в руки карандаш и пытаюсь сообразить, с чего же начать. Но мысли разбредаются в голове, как стадо непослушных овец. Еще бы, столько событий произошло за каких-нибудь два дня! Да у меня за все почти 15 лет жизни не было столько событий!

Вспоминаю свою жизнь до того, как приехал сюда: ломоту во всем теле при одном только воспоминании о Попове и его дружках. И эта ломота была тем ощутимее, чем ближе я подходил к школе. Подходил медленно, с трудом, и от страха перед предстоящей встречей, и от того, что просто не было сил.

Возвращаюсь в действительность и ловлю себя на мысли, что мне все-таки нужно было любыми путями остаться с дядей Мишей и Смирновым. С другой стороны, был бы от этого прок? Смог бы я защитить их в минуту опасности? Даже несмотря на то, что теперь у меня появились силы, драться я все равно не умею, а надеяться, что потусторонний спаситель помог бы и на этот раз, просто глупо.

Вспоминаю поездку в полицию и сержусь на себя за то, что не попытался убедить водителя с оператором зайти в кабинет начальника Погремайко.

«Получается, что ни правды, ни защиты в этом Благодатном не найдешь», – думаю я и почти уверен, что лейтенант умышленно не дал нам встретиться с этим Погремайко. А может… может, его подкупили? Ну, лейтенанта, разумеется.

Я не могу вспомнить, рассказывал ли Крокодилице о том, что нас в полиции обманули. Кажется, нет. Так, может быть, стоит рассказать сейчас?

Нет, не стоит. Вдруг все-таки Саянский на самом деле ведьмак, и если она его сестра, то получается, что она – ведьма, а значит, с ним заодно. И, возможно, она специально пошла с нами, чтобы… чтобы навести на нас порчу. Кто ее знает.

Чувствую, что мысли опять идут не туда, куда надо, и, чтобы отвлечься, подхожу к книжному шкафу. Он довольно большой. На самом видном месте собрания сочинений Марка Твена и Джека Лондона с потрепанными корешками, значит, дядя Миша много читает, чуть пониже – пособия по горнорудному делу. Беру в руки одно, другое, третье… Оказывается, шахты бывают разные – открытые, закрытые, но таких, которые бы располагались в сопке, как здесь, в Серебряной горе, очень мало. Рассматриваю различные схемы и уже кое-что понимаю: вот широкий, главный тоннель – штольня, а вот отходящие от него в разные стороны узкие коридоры – квершлаги, обо всем этом рассказывал дядя Миша. И вдруг на глаза попадается небольшая книжица под названием «Горнорудное дело в дореволюционной России». И еще не успеваю взять ее в руки, как чувствую, будто десятки острых иголочек вонзаются в тело. Наугад открываю книжицу, и меня как будто бы обдает жаром и даже начинает немного трясти. В глазах появляется туман, а когда он рассеивается, вижу черно-белую фотографию, на которой изображено человек двадцать в касках, и только один, в самом центре, в форменной фуражке. Под снимком подпись: «Политические каторжане Благодатской шахты после тяжелого трудового дня. В центре – горный инженер Василий Епанчинцев. 1915 год». Чем дольше я разглядываю фотографию, тем меньше остается сомнений в том, что это и есть потусторонний спаситель!

И тут же вспоминается реакция Геннадия Борисовича на мой рассказ об этом спасителе. Прямо скажем, странная реакция. Похоже, что учитель догадался, о ком идет речь, но почему-то мне не сказал об этом. Почему?

Продолжаю листать книжицу – вдруг попадется еще что-нибудь интересное, и между страниц вижу газетную вырезку. На ней фотография молодой, очень симпатичной девушки. Под фотографией подпись:

«Королева шахматной доски Благодатного Агриппина Веселовская».

Я всматриваюсь в нечеткое изображение: неужели баба Груня?

И еще чуть ниже написано: «Скромный бухгалтер рудоуправления пос. Благодатный Агриппина Веселовская в очередной раз стала чемпионом области по шахматам».

Рядом перьевой ручкой довольно коряво выведено: март, 1959.

Я в полной растерянности и не знаю, что делать. И тут вспоминаю, что…

Глава 20

Я вспоминаю, что в аэропорту Красноярска скачал из Интернета кое-какую информацию о Благодатном. Открываю планшет, нахожу то, что нужно, и какое-то время тупо пялюсь на экран. Да и как не пялиться, когда оказывается, что шахта, которую возглавляет Саянский, работает в полную силу, что от желающих переехать сюда нет отбоя, а счастливые дети ходят в новую, только что построенную, школу. «Наверное, мне мерещится», – думаю я и перечитываю информацию. Бред какой-то, как сказал бы отец. Бред, бред, бред!

Но ведь за этим бредом кто-то стоит. Кому-то выгодно, чтобы в этот бред поверили те, кто его читает. Чтобы сюда, в Благодатный, не приезжали с какими-то проверками – зачем проверять то, что хорошо?

И чтобы никто не знал о душах замученных стражников.

Да и есть ли они на самом деле, эти души? После того, как я побывал на вершине Серебряной горы и увидел поленницу и пепелище, да еще и человека у подножия с другой стороны горы, у меня, если честно, появились сомнения в их существовании. А что если кому-то нужно, чтобы никто не подходил к Серебряной горе. Почему?

И тут мне становится понятно, что случилось с дядей Мишей и Смирновым. Почти понятно. Скорее всего, узнав от меня о мужике, стоящем с другой стороны горы, они решили перевалить через ее вершину, чтобы разобраться, кто это такой и что он там делает. И если там не один, а несколько мужиков, то, возможно, их просто похитили. Так же, как, я почти уверен в этом, похитили братьев Георгия и Григория, которые тоже хотели разобраться, кто же жгет костры на вершине горы.

Потом опять вспоминается Саянский, комната в его доме, в которой он явно кого-то прятал. Опять же, кого? Для чего? И от кого?

Теперь я совсем запутываюсь и вспоминаю поговорку о том, что утро вечера мудренее. Умываюсь из смешного рукомойника, к которому до сих пор не могу привыкнуть: чтобы из бачка, висящего на стене полилась вода, нужно поддать рукой штырь, который торчит из него в самом низу. Ну прямо как в прошлом веке!

Ложусь, но уснуть не могу – в окно заглядывает огромная луна. Она похожа на блин с малюсенькими дырочками. Такие дырчатые блины пекла бабушка.

А, может, Саянский все-таки ведьмак? – опять проносится в голове. А если так, значит, сегодняшней ночью возможен шабаш ведьм. И ведьмаков. Помнится, я где-то читал, что шабаш происходит именно в полнолуние. Тьфу, какая глупость! Ну почему в этом Благодатном в голову приходит столько глупых мыслей? Их так много, что я начинаю смеяться. Я смеюсь громко и долго, и с этим смехом из меня выходят все тревоги, страхи и сомнения, которые вдруг навалились за последние несколько часов.

Мне вдруг становится легко, и я вспоминаю о таком методе лечения, как смехотерапия, где-то слышал о нем. Можно сказать, сейчас я случайно этим методом и воспользовался.

Я опять пытаюсь заснуть, но теперь, после смехотерапии, сон и вовсе не приходит. Я взбудоражен, мне хочется куда-то бежать, что-то делать. Никогда еще во мне не было столько сил, как сейчас. Неужели незримый спаситель не только помог мне справиться с Трясиной и его дружками, но и вернул то, что многие годы во время сна забирали ОНИ?

В очередной раз вспоминаю о том, что собирался просто отсидеться дома у дяди, посмотреть телевизор – и… все. Каким же все-таки я был глупым!

Но… стал ли умнее?

Вдруг на память приходят американские фильмы, в которых герой один спасает весь мир. Один… Таким героем, конечно же, нельзя не восхищаться, но разве такое бывает? И тут до меня доходит, что ведь и я нахожусь примерно в такой же ситуации, что и тот герой. Но ему хотя бы было понятно, с кем и как бороться, а что делать мне? Причем ночью?

И тут появляется совершенно безумная мысль…

Глава 21

А что если прямо сейчас смотаться к до-му Саянского и подсмотреть, что он делает, думаю я. Да, возможно, это глупо, возможно, эта моя вылазка ни к чему не приведет, ну а вдруг… Вдруг все-таки удастся узнать что-нибудь важное.

Вскакиваю с кровати, быстро одеваюсь, выхожу на кухню, и тут, как назло, появляется Крокодилица.

– Петь, ты куда?

– В туалет, – отвечаю я, едва не согнувшись пополам. – Живот схватило.

Засовываю голые ноги в валенки, сдергиваю с вешалки телогрейку с шапкой и выскакиваю на улицу. Какие же огромные эти валенки без носков и портянок! Но вернуться я не могу – вдруг Крокодилица догадается, что я сказал неправду, и не даст мне уйти.

А на улице белым бело! Дома, деревья, дорога – все покрыто свежим, недавно выпавшим снегом, который весело скрипит под ногами. Скрип-скрип! Даже не весело, а скорее, радостно.

Стараясь держаться поближе к заборам, двигаюсь к «особняку» Саянского. Миновав последний поворот, замедляю шаг. Для начала нужно найти подходящее для наблюдения место.

Поселок как будто вымер. Да и чему удивляться, если все двести человек, напуганные загубленными стражниками, сидят по домам. А вот лай собак слышится отовсюду. Пристраиваюсь между двумя развалюхами, что возвышаются на небольшом пригорке. Поначалу мне не до дома ведьмака, я только и делаю, что зыркаю глазами в разные стороны, чтобы не упустить появления души загубленного стражника. Но душа не появляется, я успокаиваюсь и все внимание сосредотачиваю на доме Саянского. Ничего особенного там не происходит. В одном из окон горит свет, мелькают тени. Саянский явно не один. Но какой из этого можно сделать вывод? Да любой! Мало ли кто может прийти к нему, пусть даже в такое позднее время.

Тени в окне ведьмака то замирают, то двигаются снова, и я понимаю, что ничего-то мне узнать не удастся.

От мороза уже не чувствую щек и носа, растираю их шерстяными рукавицами и уже собираюсь идти обратно, как над крыльцом загорается лампочка, открывается дверь и выходят трое. Машут руками, видимо, спорят. Один из них – Гималайский Медведь, тот здоровяк, с которым я летел в самолете и которого не спутаешь ни с кем. Он-то и крался вдоль забора Саянского, когда мы с Сонькой возвращались из школы. Из укрытия видно, как Медведь с ведьмаком выходят за калитку и быстро идут по улице. Третий возвращается в дом.

Вот это уже интересно. Куда же они подались? И кто этот третий?

Поначалу мне кажется, что они направляются к моим развалюхам, вероятно, засекли меня и теперь хотят свести счеты. И надо бы бежать, однако от страха застываю на месте. Но в следующий момент понимаю, что я ошибся – они проходят мимо меня и выходят на центральную улицу Благодатного. Выжидаю какое-то время и двигаюсь следом. Двигаюсь… Пожалуй, чересчур громко сказано, точнее, с трудом ковыляю, потому что иначе передвигаться в этих огромных валенках невозможно.

Мне кажется, что снег под подошвами скрипит так громко, что не услышать невозможно, а потому крадусь вдоль заборов – это на тот случай, чтобы, если кто-то из двоих обернется, меня не заметили. Но потом понимаю, что это глупо: во-первых, снег скрипит и под подошвами их обуви, а во-вторых, они настолько увлечены разговором, что и не думают оборачиваться. Но теперь появляется ощущение, что за мной кто-то следит. Я запрещаю себе оборачиваться, чтобы убедиться в этом, и так ясно, что никому это не нужно.

Вскоре поселок заканчивается, и теперь уже нет сомнений в том, что эти двое направляются к Серебряной горе, потому что больше некуда.

Они быстро пересекают поле, и вот уже их силуэты видны на широкой дороге, что тянется вдоль леса. Именно над ней вчера вечером парили души замученных стражников. Сегодня, похоже, они взяли отгул.

Вслед за ними пересекаю поле, потом тоже шагаю, то есть ковыляю по дороге. Они же тем временем сворачивают с нее и прямехонько идут через другое поле к Серебряной горе.

И тут я останавливаюсь, потому что вдруг понимаю, насколько я глуп. Ну для чего я начал дурацкую игру под названием «разведчик»? Что в конце концов я могу сделать? И что мне делать теперь? Возвращаться обратно? Но если вернусь, то получится, что и на этот раз я не доведу дело до конца, что, впрочем, бывало довольно часто. Я даже ни разу не отметил в тетради свои необычные ощущения, о чем просил профессор Политатуйко, хотя их было очень и очень много. Нет, я не уйду обратно до тех пор, пока не узнаю, что эти двое будут делать на Серебряной горе. И ведь для этого вовсе не обязательно пересекать еще одно поле – достаточно наблюдать за ними отсюда, с дороги.

Но оказывается, что с дороги наблюдать очень неудобно – маленькие фигурки становятся все меньше и меньше и превращаются в едва различимые точки. Приходится тоже пройти через поле, и как раз в тот момент, когда я оказываюсь рядом с рудоуправлением, Медведь и Саянский останавливаются и, видимо, начинают (а может, продолжают?) спорить. Медведь, как мне кажется, пытается повернуть ведьмака в обратную сторону, в сторону дороги. И я понимаю, что если я не скроюсь в здании, они увидят меня, и тогда неизвестно, чего мне ждать. От страха в желудке появляется противный комок, и трудно определить, чего я боюсь больше: быть замеченным этими двумя или же войти в зияющее отверстие почти разрушенного здания. Я закрываю глаза и осторожно делаю два шага внутрь, а когда открываю, то вижу, что один из оконных проемов выходит как раз на Серебряную гору – вот где отличный наблюдательный пункт! На фоне только что выпавшего снега все хорошо просматривается. Но до него еще надо добраться – перелезть через какие-то балки; сваленные в кучу кирпичи, присыпанные снегом; через какие-то железяки, и я пробираюсь, но, не доходя до оконного проема каких-нибудь метра два, вдруг обо что-то запинаюсь и падаю. Рука нащупывает что-то круглое. «Череп», – проносится в голове. Стараясь не смотреть на это круглое, я вскакиваю, делаю несколько шагов вперед и буквально сваливаюсь на то, что когда-то было подоконником. Уф! Теперь можно ненадолго расслабиться. Но расслабиться не получается – я продолжаю дышать шумно и глубоко, как после бега на длинную дистанцию. Вдох-выдох, вдох-выдох… И, как ни странно, кроме собственного вдоха и выдоха я слышу еще какие-то звуки. И с каждой секундой они все ближе и ближе, все громче и громче… Скрип-скрип… Шаги! Кто-то пробирается по рудоуправлению! Пробирается сюда, ко мне! Скрип-скрип… совсем близко, уже рядом… И – тишина… Я чувствую, что кто-то рядом.

Кто это? Неужели озверевшая душа замученного стражника? Вдруг чья-то рука ложится мне на плечо…

Глава 22

Выходит, они на самом деле существуют, эти души замученных стражников! Выходит, в Благодатном может быть все – и эти души замученных стражников, и помощь человека, которого нет в живых… Странное, непостижимое и ужасное место этот Благодатный.

Мне кажется, что я стою, замерев от страха, очень долго, прежде чем замученная душа рывком поворачивает меня к себе.

То, что я вижу, не сразу укладывается в голове, потому что передо мной… Крокодилица!

Мгновение – и будто яркая вспышка пронзает сознание. Ах, дурак я, дурак, глупый болван и вообще кусок дерева! И как я раньше не догадался? Теперь мне понятен и внезапный приезд Крокодилицы в Благодатный, и ее появление здесь, в старом рудоуправлении. Она и Саянский не просто родственники. (Да и родственники ли?) Скорее, сообщники. И это тоже ясно как белый снег. Конечно, сообщники! Она знала, что Саянский должен ночью пойти к Серебряной горе, и, не дождавшись моего возвращения, догадалась, что я двинулся вслед за ним. Теперь я понимаю, что вовсе не случайно мне казалось, что за мной кто-то идет! За мной шла Крокодилица, и даже не надо объяснять, зачем: затем, чтобы я не стал свидетелем того, что будут творить Саянский с Медведем.

– Пошли, – чуть слышно говорит Крокодилица.

– Не пойду!

– Пошли, – повторяет Крокодилица и тянет меня к выходу. Я отталкиваю ее, бросаю взгляд в оконный проем и вижу, что те двое – Медведь и Саянский – уже чуть ли не на середине склона горы.

Крокодилица продолжает тянуть меня за рукав.

Я вырываюсь из ее цепких рук и кричу:

– Да отстаньте вы от меня!

Удивительно, она даже не сердится. Только спрашивает:

– Что с тобой, Петя? Тебя не узнать.

Ну артисты! Вот артисты так артисты! Что она, что ее братец. Тот тоже весь вечер спектакль с телефоном разыгрывал: то он не работает, то работает, то снова не работает. А сам, скорее всего, незаметно выдернул проводок, чтобы связь оборвалась, и все.

– Не прикасайтесь ко мне! – кричу я. – Не подходите!

В эту минуту я ненавижу Крокодилицу, причем в сто раз сильнее, чем Попова и его дружков! Мне хочется вырвать из ее шляпки все дурацкие перья (а их всего-то три!) И я это делаю! Я срываю с ее головы эту шляпку, выдергиваю перья, бросаю их на землю и топчу, топчу!

Похоже, Крокодилица цепенеет от моей наглости. Потом пытается что-то сказать типа: успокойся, Петя, давай поговорим.

Какое там поговорим, когда все и так ясно. Теперь уже нет сомнений, для чего она убедила телевизионщиков уехать в Читу. Да еще подсказала придумать историю с отравлением Смирнова. «Объясните, мол, что он отравился и приедет позже!». И все это для того, чтобы Смирнова начали искать, когда уже будет поздно!

Я продолжаю молча топтать бедные перья – от них, наверное, уже вообще ничего не осталось. Крокодилица поднимает свою шляпку, стряхивает с нее снег, надевает – понятно, в такой мороз без головного убора нельзя, – поворачивается и медленно пробирается через завалы к выходу.

Я не знаю, сколько времени стою неподвижно. Я настолько растерян, что забываю даже посмотреть, куда успели подняться сообщники.

В очередной раз до меня доходит степень моей глупости. Ну зачем, в самом деле, я поперся за Саянским и Медведем? Что я могу изменить? Да мне вообще не стоило даже высовываться из дома! Какой смысл? Или, раз уж я решился устроить слежку за домом ведьмака, а потом еще и идти за ним и его сообщником, то нужно было повернуть обратно еще там, в лесу, когда я понял всю бессмысленность своей затеи!

Постояв еще немного и окончательно продрогнув, я выхожу из рудоуправления и двигаюсь к Благодатному.

Это превращается в настоящую пытку. Фигурка Крокодилицы быстро удаляется от меня, я же тащусь еле-еле: похоже, пятки стерты до крови, а дорога кажется бесконечной.

Даже не верится, что во-о-н за тем поворотом дом дяди Миши. Еще немного – и я наконец-то сброшу эти ужасные валенки. Еще немного, еще… И вот оно, счастье! Я прохожу в комнату, падаю на кровать… И почти сразу же начинает сниться кошмарный сон. Меня опять окружают ОНИ. Я кричу, я знаю, что если меня не разбудить, ОНИ успеют выкачать из меня все силы.

Просыпаюсь от того, что меня трясут.

– Петя, что случилось?

Спросонья думаю, что это мама, только голос ее немного другой, с хрипотцой, наверное, простыла, думаю я и с наслаждением открываю глаза – наконец-то я в своей квартире, в своей кровати!

Но тут же разочаровываюсь – в темноте виднеется лицо Крокодилицы.

Отталкиваю ее, поворачиваюсь на другой бок и проваливаюсь в сон, уже без сновидений.

Не успеваю проснуться, как память почему-то переносит меня в вагон поезда в тот момент, когда я оказываюсь рядом с Буреломом и таким же странным, как и он, попутчиком.

– Ты че, сдурел? На фига связался? Дура-а-к… – говорит попутчик.

– Бабла-то хочется, – отвечает Бурелом.

– Главный-то кто?

– Фиг его знает… Над нами Шеф. А вот над ним… Где-то слышал, будто какой-то там Шахматист…

– И че, всех на воздух?

– Дык, а че остается делать? Донесут ведь куды надо!

– Зря ты туды поперся! Как был дураком в школе, так и остался.

Всех на воздух… Конечно, эти двое были пьяны, и еще как, а спьяну-то можно что угодно наболтать. Ведь не случайно существует поговорка: «Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке».

Правда, Геннадий Борисович и дядя Миша сказали, что Бурелом горазд на дурацкие выдумки. А вдруг…

А не шахту ли они собрались взрывать?

Вспоминается мужик у подножия другой стороны горы. Что он там делал? Почему, зачем он там? Ведь не может же человек просто приехать и стоять возле сопки. Один. А может, там, с другой ее стороны, второй вход в шахту? И, может, как раз в этой шахте и находятся сейчас дядя Миша, Смирнов и Георгий с Григорием? Находятся-то находятся, но ведь разговор шел о взрыве. Причем о взрыве вместе с людьми.

И тут перед глазами встает то, что я увидел ночью: Саянский с Гималайским Медведем торопливо поднимаются к вершине Серебряной горы. Может быть, для того, чтобы проверить, все ли готово для взрыва.

Понятно, что это только мои предположения. Возможно, дурацкие. Возможно, на самом деле все совсем по-другому. Возможно, никто ничего не собирается взрывать, но… Но все-таки, наверное, надо немедленно рассказать об этом начальнику полиции Погремайко. Ага, немедленно… Сколько же времени понадобится, чтобы дойти до Безруково? Точнее, доковылять. Доковылять в валенках, в которых я до крови стер ноги. Нет, это не выход. Хорошо бы с кем-то посоветоваться. Но с кем? Не с Сонькой же, и уж тем более не с Крокодилицей, которая уже хозяйничает на кухне – слышу, как она ходит, звякает посудой. Звякает посудой и при этом представляет, как еще немного – и Серебряная гора взлетит на воздух. Она, Крокодилица, об этом прекрасно знает, я почти уверен в этом!

И тут я вспоминаю что здесь, в Благодатном, есть человек, которому можно довериться и все рассказать! Видимо, после ночных похождений я совсем перестал соображать. Ну как можно было упустить из виду Геннадия Борисовича! Нужно срочно бежать к нему, только неплохо бы перед этим зарядить телефон. Может, придется еще что-то фотографировать, делать видео, мало ли что.

Я ставлю гаджет на зарядку и снова ныряю в кровать.

После вчерашнего марш-броска хочется отлежаться, набраться сил. Но какое там отлежаться, я же понимаю, что чем скорее я все расскажу учителю, тем будет лучше. И кто знает, может, нам удастся сообщить в полицию и предотвратить взрыв.

Правда, сама дорога в школу немного напрягает – пятки даже сейчас болят. И тут я вспоминаю, что у меня же есть кроссовки! Пусть они мало подходят для такого мороза, зато идти в них гораздо легче, чем в валенках. А кроме того, у меня две пары теплых носков (хоть их с собой взял, и то хорошо).

Телефон, как назло, заряжается очень долго, и я, как дурак, продолжаю сидеть в комнате, ждать, когда он зарядится полностью.

Ну, наконец-то.

Плохо, что в прихожую можно пройти только через кухню, если бы не это, я бы спокойненько улизнул из дома.

Выхожу на кухню. Одеваюсь, натягиваю кроссовки.

– Как спалось? – спрашивает Крокодилица с таким видом, будто ничего не произошло.

– Нормально, – отвечаю я. Пусть думает, что я лох и ничего не понимаю.

Во дворе лает Сабля. Слышится голос Соньки:

– Сабля, свои! Конечно, проходите!

На пороге появляется… Саянский. Он уставший и бледный, похож на загнанного волками зайца.

– Новости есть? – спрашивает он Крокодилицу.

Та молча качает головой.

– У меня есть, – говорит он. – Нужно срочно кое-что обсудить и поторопиться.

«Мне тоже», – думаю я и выхожу из дома.

Часть III