– Вы у меня вчера в летней резиденции были, смекаете? Старенький такой фургончик. Кабы предупредили, что зайдете, прибрался бы.
– Мы у вас ничего не крали, – говорит Ксюша.
– А я вас ни в чем не обвиняю, – добродушно парирует Лысый, – я, наоборот, отдать вам кое-что хочу.
– Что? – спрашивает Илья.
– Да вот, – клацает Лысый выкидным ножом, – держи, братуха.
Илья набирает воздух в легкие, чтобы закричать: «Беги».
Тяжелая пятерня стискивает его горло, а пятнадцатисантиметровое лезвие пронзает грудь. Губы окрашиваются алым.
«Прости меня», – думает он.
И мертвый падает в траву.
Лысый деловито вытирает лезвие о футболку Ильи. Ухмыляется Ксюше:
– Да не расстраивайся ты из-за этого дохлика. У тебя теперь настоящие мужики есть. Верно я говорю, Эрик?
– Верно, – отвечает младший Мушта, снимая маску.
Ксюша осознает, что произошло. Илья погиб. Она одна, и неизвестно, сколько убитых маньяками туристов покоится на илистом дне. Она отступает. Стаскивает рюкзак.
Сухие глаза сверлят мужчин с ненавистью.
– Сама разденешься или побегаем сперва? – интересуется Лысый.
Она срывается и бежит к торфяникам.
Эрик бросается наперерез.
Сбивает Ксюшу на землю и седлает, смеясь. Он по-своему красив, одноклассницы были без ума от него, но свидания с одноклассницами скучны, как хлам из дедушкиного музея. Любовница должна пахнуть страхом и кровью.
Ксюша визжит под ним, сладкая, желанная.
– Убийца! Тварь!
Ее ладони беспомощно хлопают по грязи, волосы липнут к щекам.
Мир троится, ей мерещится, что идолов на заднем фоне не девять, а гораздо больше. Худые и высокие, как деревья, они двигаются по краю поляны, вытягивая остроконечные головы.
– Я первый, – говорит Лысый, спуская штаны.
Во рту и в ушах Ксюши – болотная жижа. Она не чувствует боли, она смотрит мимо мужчин.
На тех, кто жил здесь еще до манси, во времена, когда щуки ползали по тайге и поедали лунных оленей.
Существа плавно приближаются к ничего не подозревающему трудовику. Трехпалая лапа ложится на бритый череп. Он ахает изумленно.
– Дядь Коль, вы в порядке? – Эрик поворачивается к подельнику, и что-то резко сдергивает его с задыхающейся девушки.
Ксюша перекатывается на живот, встает, отплевываясь.
Истошно кричит Мушта. Она ковыляет к лесу, а крик захлебывается, и болото чавкает клыкастой пастью.
Она хватается за стволы, кеды скользят и тонут в буром месиве. Ветки секут по лицу мстительно. Сучья рвут одежду.
Она всхлипывает, спотыкается о корневище. Проваливается в темноту, и там Илья баюкает ее на руках и слизывает шершавым языком кровь со лба.
– Вот так, – говорит старуха, приподнимая ее голову. Отвар из трав течет по растрескавшимся губам, по подбородку. Девушка моргает, пробует сфокусировать взгляд. Илья зовет ее обратно в уютную тьму забытья, быть вместе навеки.
– Мой друг, – хрипит она.
– Знаю, – кивает старуха, отставляя миску.
В дверном проеме успокаивающий солнечный день. Догорает свеча, и воск капает на колотые плахи настила.
– Отдыхай, – говорит старуха, поправляя одеяло.
Она идет к выходу, подбирает свечу. Белоснежные косы раскачиваются маятниками.
Ксюша хочет спросить, почему в избе нет окон, но шепот Ильи слишком настойчив, она закрывает глаза и отдается ему, как отдалась когда-то, где-то.
– Я тоже тебя люблю, – улыбается она.
Старуха моложаво спрыгивает на землю. Запирает засов.
Теплый ветерок колышет подол ее платья. Вишневая бабочка порхает над оброненной маской филина. Июнь в разгаре, но мать учила старуху всегда помнить о зиме. И кормить хозяев.
«Сытые хозяева – добрая зима», – повторяет старуха материнские слова.
У кромки леса она озирается и смотрит на сумьях. На обагренные кровью морды идолов.
Она искренне надеется, что городская девочка будет пребывать в беспамятстве, когда наступит ночь и менквы проснутся.
Задумчивая, она шагает по лесу и начинает негромко петь, и мертвые из низин подпевают ей.
Рассказы
Роженицы
Они уже видели море из окна автомобиля, когда погода окончательно испортилась. Небо затянули тучи, прохладное майское утро сменил почти октябрьский полдень, промозглый и сумрачный. Шоссе окропило соленой мокротой. За вуалью барахтающихся дождинок просматривалась гавань внизу, крыши игрушечных домишек, толкающиеся под напором прибоя лодки рыбаков.
Ветер боднул в бок «тойоту», норовя спихнуть ее с горного серпантина, и Лида поежилась. Дворники заскребли по стеклу.
Рома погладил Лиду по руке подбадривающе, и она выдавила слабую улыбку. Притиснулась к его плечу, спрашивая немо: «Дождь не помешает нашим планам, не испоганит долгожданный уик-энд вдвоем?»
– Это будут лучшие выходные, – заверил Рома и чмокнул ее в висок. Его карман вибрировал беззвучно, но он притворялся, что не замечает звонящего телефона. Лида ощутила вибрацию тыльной стороной ладони, и улыбка увяла.
– Заскочу в туалет, – сказал он, сворачивая к заправке.
Коробка АЗС занимала удобную выемку в известняковой породе. К ней прилепились палатки, торгующие рыбой и сувенирами. Холстина палаток хлопала крыльями напуганных птиц. Насыщенный йодом воздух щекотал легкие.
Рома посеменил к заправке, оставив Лиду у автомобиля.
С площадки открывался вид на приморский городок. Наверное, в солнечный день его можно было бы назвать впечатляющим, но слякотная суббота скомкала все, обесценила. Простор вгонял в уныние. Шевеление жидкого свинца устрашало. Море, ассоциирующееся с купанием, отпуском, с весельем и приключениями, теперь навевало мысли о кораблекрушениях, о таящихся в глубине скользких тварях, о гибели моряков…
Ветер окуривал запахом сырой трески.
«Он звонит ей, – пронеслось в голове, – этой бездетной суке. Лжет о командировке, выдумывает подробности».
Роман был мастаком выдумывать – Лида поняла это только сейчас, после года отношений. И клятвы, что за десять лет брака он изменил жене лишь с ней, больше не казались такими убедительными.
Волны вгрызались в темную полоску пляжа, щупальцами разбегались по руслам высохших ручьев, к белым коттеджам.
Две азиатки щелкали фотоаппаратами, и Лида угодила на снимок. Ее покажут мужьям и подругам в далеком Харбине или Гонконге.
Рома не торопился. Перепрыгивая лужи, Лида подошла к палатке с сувенирами. Нехитрый скарб из хлипких яхт, пепельниц-ракушек, вульгарных русалок. Одна поделка выбивалась из общей массы: крупная глиняная статуэтка, по форме напоминающая фаллос. Девушка дотронулась до шероховатой поверхности и сразу брезгливо отдернулась. Статуэтка была липкой, будто в слюде.
– Чертов Коготь, – сказала продавщица, появляясь из-за спины. Хиппи, драпированная цветастыми тряпками. В черных космах пряди, крашенные под седину, – она никак не старше Лиды, двадцать три – двадцать четыре года.
– Наша достопримечательность, – пояснила хиппи, – скала, похожая на палец. Но, между нами, девочками, вовсе не на палец.
Она подмигнула многозначительно.
– Наши предки поклонялись скале как святыне. Считалось, что Коготь исцеляет от бесплодия и усиливает сексуальное желание. Летом у нас нет отбоя от парочек. Энергетические вибрации и тому подобное.
Разговорчивую продавщицу отвлекли азиатки с фотоаппаратами, и Лида поспешила отойти от палатки.
Рома шлепал к «тойоте», улыбаясь как ни в чем не бывало. Сколько он трепался с ней? Пять? Десять минут?
Зачем она ему, черт подери, злобная училка, которой через пару лет стукнет сорок?
Автомобиль покатил по серпантину. Мимо кладбища с памятником Воину-освободителю, облупившейся стены консервного завода и пивных ларьков.
– Мне лекцию прочли, пока ты отсутствовал, – сказала Лида. – Про Чертов Коготь.
– А! Член-скала, – хмыкнул Рома.
– Ты отдыхал здесь раньше? С ней?
– Нет, – сказал он мягко.
С другими?
Место сексуальной силы, куда мужики среднего возраста возят своих молодых любовниц?
Городок или, скорее, поселок тонул в сизом мареве. Дождь не накрапывал: горизонтально стелился, и ветви кипарисов трещали на ветру. Улицы имени Ленина, Маркса и Гагарина стекали к набережной, где их узелок перерезала улица Морская. Местные прятались в домах, для курортников был еще не сезон, и поселок выглядел покинутым.
Рома притормозил на провинциальной площади, сверился с навигатором. Лида прислонилась щекой к стеклу. Перед азербайджанским кафе сидела огненно-рыжая девица в куртке-косухе и армейских ботинках. Она хищно кусала яблоко. У ног стояла початая бутылка вина.
«Такая беззаботная», – с ностальгией подумала Лида.
«Тойота» свернула налево от площади и симпатичной панкетки. Пенящаяся зелень кустов лизнула корпус автомобиля, въехавшего в тесный проулок. За одинаковыми коттеджами мелькало неприветливое море.
– Нам сюда! – объявил Рома.
У обшитого белым пластиком домика дежурила толстуха в дождевике. Вручила Роме ключ с деревянной биркой, зыркнула на Лиду и неприятно осклабилась.
– Погостили бы до конца майских праздников. Даст Бог, и погода наладится.
– Работа, – вздохнул Рома. Говорил ли он вообще правду женщинам?
Лиде захотелось очутиться дома, где сухо и тепло, читать книги, готовить суши. Пригласить подруг…
Рома потопал по ступенькам, притрушенным песком.
– Ну, ты идешь?
Коготь они увидели полчаса спустя, гуляя по пляжу. Он вздыбился из воды в десяти метрах от берега, величественный и неприличный, окутанный предштормовой болтанкой. Обломок древнего рифа, шутка природы. Колонну венчал шишковатый набалдашник.
– Неплохой агрегат, – оценил Рома.
– Ты веришь в эти байки? – спросила Лида, отхлебывая чай из термоса. – Про особые вибрации?
– Надо проверить, – он обнял ее сзади, поцеловал за ушком, как ей нравилось. Она потерлась о его торс. Нет, она правильно поступила, поехав с ним.