Погруженный в мечты о Юки, я не слушал болтовню диктора и лишь при слове «Мино» сосредоточился на новостях.
– …Очередной изуродованный труп. Напомним, что садист орудует в парке Мино и окрестностях, его жертвами стали как минимум десять диких обезьян.
Мелькнула заштрихованная пиксельными квадратиками тушка зверя, насаженного на штыри ограды.
– Организация по защите животных…
– Виталий, – окликнул Юрика, – а что такое «клешить»?
– А? – переспросил я сонно.
– «Штаны пришедшие Кузнецким клешить»? – зачитал он из красной книжицы.
– Это значит «пришли подметать штанами клеш Кузнецкий мост».
– Ух! – восхитился Юрика. – Вот так язык!
Ночью мне приснился екай. Это был Бакэ-кудзира, скелет исполинского кита. Он парил над городом в сопровождении жутких птиц и летающих рыб и слизывал людей и обезьян парка Мино. Хороший сон.
– И как там ваша Юки? – с напускным безразличием поинтересовался Сакаи.
Апрель сменился маем. Тюльпановые деревья цвели по бокам тропинки, распустились зелеными медузками клены. Мальва, родная, псковская, росла у подножия полуразрушенной церкви.
Солнце согревало холмы, могильники-кофуны, древние руины. Только что мы посетили буддистский храм, в котором, по заверениям профессора, обосновался Нури-ботокэ, толстый зловонный Будда с черной кожей и хвостом дохлого налима. К моему огорчению, монстра дома мы не застали.
– У нас все прекрасно, – сказал я, думая о Юки, о нашем визите на кладбище.
– Часто видитесь?
– Каждый вечер в электричке. И я провожаю ее домой через парк. А по субботам мы гуляем. Катаемся на качелях, едим мороженое.
– И вы не были у нее дома? Не встречали ее днем? Не видели ее лица?
Лицо… Как я мечтаю, чтобы она сняла маску, сиреневую в будни, голубую на наших коротких свиданиях. Но вежливо ли попросить? Намекал пару раз, она смеется: не торопись, Виталий, насмотришься еще, я, может, разочаровать тебя боюсь, вдруг не в твоем вкусе, вдруг улетишь от меня, а?
Куда же я улечу, Юки?
– Так, а мороженое вы как едите? – прищурился профессор.
– Я ем. У нее гланды слабые, и она ко мне от бабушки приезжает, поужинав.
– От бабушки тэнгу! – злорадствовал и сотрясал кулаками приятель. – Ну, хитрецы! Ну, пройдохи!
Я сдерживался, чтобы не подлить масла в огонь, но за бокалом пива рассказал-таки про кладбище.
Вчера она пришла на свидание в кимоно вместо европейского платья и с букетом пионов в руках. Поехали, говорит, покажу тебе кое-что. И мы поехали – в старую часть города, где тесные улочки, усатые драконы в фонтанах и при каждом доме садик с капустными грядками. В проводах запутались воздушные змеи, а под мостовой ручьи журчат, шепчут.
Дорога к кладбищу вымощена синей плиткой. Мертвецы не лежат – стоят в земле, погребенные вертикально, по японской традиции. Или свернулись в урнах комочками праха.
Два надгробия в тени мимозового дерева…
– Это могила моего жениха. А это – моя.
Профессор едва не подавился пивом.
– Неужели сама созналась?
– Вы же знаете, сэнсэй, в Японии места на кладбище нередко покупают загодя, при жизни. Вот Юки и ее бывший жених купили себе участок, чтобы после смерти лежать рядом. Романтично ведь?
Сакаи скептически хмыкнул.
А я спросил Юки:
– Ты любила его?
– Очень. – Глаза над марлевой маской затуманились. – Мы были счастливы, но он бросил меня. Уехал за границу. Завел там семью, и наши могилы останутся пустыми.
Я обнял ее, и она нарисовала пальцем иероглиф «вечность» на моей груди.
– Да слышал я эту историю, – воскликнул профессор. – Ей лет сто, и у нее есть окончание. Иностранец соблазнил девушку и сбежал на корабле. Она кинулась в море и утонула. Но и он не уплыл далеко. Проклятие умирающей девушки обратило его в призрак, который вечно скитается в поисках родины. Что-то вроде вашего Летучего Голландца. А теперь скажите мне, Виталий-сан, коронную фразу всех влюбленных остолопов.
– Она не такая? – предположил я наугад.
– Бинго, – осклабился он.
В понедельник поднялся сильный ветер. Он ломал толстые стебли бамбука и тащил на поводке рычащую грозу. За парком Мино, за холмами, грохотал гром.
– Мой друг считает, что ты – привидение, – сказал я ей у фонаря, где мы обычно расставались.
– Ты тоже так считаешь? – спросила она, улыбнувшись уголками глаз.
– Мне наплевать.
Показалось на миг, что она не уйдет или что позовет с собой к уютно горящим огням высотки. Но она ускользнула, и я побрел впотьмах, и парк ощетинил ветки и перетасовал тени.
Фонари гасли за моей спиной, будто проклятые души выпивали из них электрическое масло. Клены алчно тянулись ко мне, как дзюбокко, деревья, выросшие на полях сражений и пропитавшиеся кровью. Замешкаешься – и они вцепятся, высосут досуха. Я ускорил шаг, опасливо косясь по сторонам. Умолкли обезьяньи переклички. Тьма настигала скачками, ветер выл уродливой пересмешницей Кэракэра-она и преследовал по пятам.
Байки Сакаи обрели дымчатую плоть, зубы и когти. Я вскрикнул, споткнувшись обо что-то мягкое, и полетел на асфальт. Руки взметнулись к лицу. С них стекала красная липкая жидкость. Кровь, но не моя.
Я встал и подошел к распластавшемуся на аллее телу. Предложение помочь не было произнесено: я увидел серую шерсть, удлиненные конечности. Обезьяна. Мертвая. Изувеченная. С выпотрошенными кишками и разорванной глоткой.
Я попятился, и в эту секунду сквозь дырявое седзи неба хлынул дождь.
– Выглядишь хреном, – сказал Юрика, когда я ввалился в комнату, промокший и бледный. За время моего отсутствия он приготовил суп из тофу и украсил стены плакатами «Окон РОСТа».
– Надо говорить «хреново выглядишь», – поправил я автоматически, и он сделал пометку в своем блокноте.
Цую, сезон дождей, начался точно в срок. Ветер хватал за космы деревья, выкорчевывал белые кусты гортензии у общежития. По ночам я ворочался в постели, слушая громовые раскаты. Спал на животе, как советовал профессор, чтобы шаровая молния Раджу не забралась в мой пупок.
В парке Мино дежурили защитники животных, похожие на наших хиппи из Лисьей Бухты, но трупы обезьянок продолжали находить, а на окраине Киото припозднившуюся женщину исцарапал до крови Кама-итачи, штормовой горностай.
– Вы правда в это верите? – спросил я профессора.
Он позвонил мне днем и настоял на прогулке за городом. Полноводная река с островками, цапли, веревочные мосты – я действительно развеялся и на час забыл про свою таинственную Гюльчатай.
Засидевшись в кафе, мы опоздали на пригородный автобус и шли пешком по трассе. Над пустынными рисовыми полями стелился зеленоватый туман. Из заболоченной земли проклевывались первые всходы.
– Ну, вы же верите, что ваша девушка – человек, не имея на то никаких оснований, – хитро улыбнулся Сакаи.
– У меня на родине с этим проще, – сказал я. – Там человек – это почти всегда человек.
– Безнадега, – поморщился профессор.
В сумерках носились летучие мыши. Луна серебрила лужи.
– Она, кстати, не объявилась, ваша Юки?
Я покачал головой. Минуло десять дней с нашей последней встречи, и я ужасно скучал по ее глазам.
– До сих пор болеет.
– И что это за болезнь, вы, конечно, не в курсе? Так я и думал. Не волнуйтесь, Виталий, скоро лето, а летом они особенно активны.
Мыши шуршали крыльями в темноте. Лягушки орали, деля между собой расчерченные квадраты рисового поля. Туман клубился над ним, как пар над крепким зеленым чаем.
– А вы сами встречали призраков?
Он молчал с минуту. Ответил серьезно:
– В детстве я пытался сделать екай.
– Сделать? Как это?
– Существует способ. У меня был пес лабрадор по прозвищу Сэми. Я все рассчитал. Дождался, когда родители уедут в Токио на неделю и привязал Сэми к забору. Поставил миску с мясом так, чтобы он не мог до нее дотянуться. Он рвался, натягивал цепь, но от еды его отделяло несколько сун. Голод усиливался изо дня в день, Сэми звал меня, умолял на своем собачьем языке, а я наблюдал.
Профессор перевел дыхание, вытер пересохшие губы.
– Когда Сэми достиг высшей точки исступления, я взял топор и отрубил ему голову. Он не должен был умереть полностью, а лишь превратиться в Ину-гами. Он дал бы отпор моим школьным врагам, мой личный екай. Но…
Сакаи кашлянул виновато.
– Дохлый пес остался дохлым псом. Я похоронил его в саду, а родителям соврал, что Сэми сбежал. Но я по сей день надеюсь увидеть призрак. Уже не приручить, а хотя бы увидеть. Так что буду рад, если вы с Юки пригласите меня на свадьбу.
Он вновь улыбался как ни в чем не бывало.
– Почему Япония? – спросил он вдруг. – Откуда в русском парне столько любви к чужой стране?
– Ну, – произнес я.
В общежитии ко мне бросился Юрика.
– Она приходила! Она искала тебя! Девушка в маске. Около девяти часов. Она просила передать тебе это.
Я уставился на черно-белую фотографию, изрядно попорченную влагой. Сердце надрывно колотилось в груди.
– Она сказала: двадцать пятая квартира.
– Не жди меня! – крикнул я, сбегая по лестнице.
В парке Мино за мной погнались какие-то люди, но я перепрыгнул через забор. Огни высотки. Размалеванный граффити подъезд. Ее квартира.
Она отворила мне сразу, и я обнял ее за плечи и покрыл поцелуями прохладный лоб. Юки дрожала в моих руках и шептала:
– Теперь мы будем вместе.
Я снял с нее маску. Замер.
– Ты прекрасна, – выдохнул я.
И будто узнал ее: аристократический нос, литые скулы, манящий рот. Я встречал это лицо раньше, десятки лет назад. И, как тогда, я вносил возлюбленную в скромно убранную комнату, и ветер, проникая в окно, ласкал наши обнаженные тела, и она лежала передо мной, подставляя поцелуям шею, ключицы и соски.
В какой-то момент она перекатилась на живот, прогнула спину, приглашая. Я вошел со стоном наслаждения. Ее ногти заскребли по футону, лопатки сдвинулись, тело затрепетало. Я утопал в благоухающих волосах, и волосы черными змеями оплетали мое горло, струились по торсу и подмышкам.