– Бросьте, – отмахнулась женщина со смесью безразличия, легкомысленности и усталости. Мягкий акцент придал изюминку глубокому чистому голосу, – здесь нет ничего ценного, что не подождет до завтра.
Я настаивал, и она, пожав плечами, согласилась предоставить мне требуемое. В ее отсутствие я вымел куски стекла.
– Прошу, – она вручила мне плед, и даже специалист по пластмассовым ведрам сказал бы, что это был недешевый плед.
– Готово, – отрапортовал я через пять минут. Она смотрела на меня изучающе, и я обрадовался, что полутьма скрывает покрасневшие щеки. – В подъезде настоящий потоп. Дом тонет.
– Пусть тонет к дьяволу, – фыркнула Пьетрас.
Моя мама оскорбилась бы, услышав подобное.
Я невольно улыбнулся. В словах старой актрисы не было ничего напускного. Ее почти вздорная естественность воскресила в памяти импульсивную Гелену, рискующую жизнью ради справедливости.
– Я видела и не такие дожди.
– Уверен в этом, – я переступал с ноги на ногу, не зная, как себя вести.
– Вы актер? – прищурившись, спросила Катажина.
– Что вы… Я продаю товары для дома. Веники, вантузы…
– Не врите.
Я оторопел.
– То, что я не сижу на лавочке, не значит, что я слепая и глухая. Вы актер. Театр, кино или телевидение?
– Эпизодическая роль в сериале, – признался я и не почувствовал стыда.
– Очень приятно.
Она протянула мне кисть, я пожал ее.
– Если вам не нужна помощь, я пойду.
Выражение ее лица говорило: «Прошу, вас никто не держит».
Я остановился у дверей, озаренный идеей: отдать ей свой фонарь. Повернулся и успел заметить, что Пьетрас поднесла руку ко лбу – жест человека, которому явно нездоровится. Она убрала руку, перехватив мой взгляд, и выпрямилась, но я сказал:
– Катажина Романовна, разрешите мне вызвать скорую.
– Вот еще! – скривилась она. – Я не настолько выжила из ума, чтоб довериться нашим врачам. Просто проводите меня к креслу.
Я взял ее под локоть. Она была невесомой, как мама перед смертью. И пахла французскими духами.
В гостиной было уютно. Множество книг, написанных маслом пейзажей, сувениров. Актриса опустилась в кресло, и я решил, что ей неловко за ее дряхлость. Скрывая смущение, она громко сказала:
– Зажгите, наконец, свечи! Хватит уже этой темноты!
Я чиркнул спичкой, пять свечей в массивном подсвечнике разогнали тьму.
– Принести вам таблетки?
– Да, – буркнула она в платок, – в серванте, слева.
– Но здесь только вино.
– Тащите его сюда!
– Я не уверен…
– Позвольте мне быть уверенной. По праву старшинства. Бокалы в ящике.
За окнами небо громило землю, и дом отчаянно скрипел на ветру, а я разливал в бокалы дорогое вино.
– Я буду признательна, если вы посидите со мной полчаса, – сказала она, и акцента в голосе стало больше, а командных ноток меньше.
– Почту за честь.
– Вы курите? Хорошо. Закурите.
– Здесь? – удивился я.
– Да. Здесь. Курите же.
Озадаченный, я прикурил сигарету. Катажина втянула ноздрями дым и усмехнулась:
– Мой покойный муж курил в квартире. Мне иногда недостает этой вони.
На стене висел портрет мужчины с белоснежной хемингуэевской бородой.
– Это он, ваш муж?
– Да. Третий по счету. Из-за него я переехала сюда. Я всегда переезжала за своими супругами на край света. Одна цыганка предсказала моей маме, что у меня будет четыре брака. Так что еще все впереди.
Она засмеялась мелодично и заразительно.
– У вас есть дети? – спросил я.
– Трое. Петрас, Александр и Марта. Они умерли до рождения, и я бросила попытки.
Катажина продолжала улыбаться, но зрачки затянул туман.
Я поерзал на стуле. Я боялся, что следующий вопрос повлечет за собой новые тяжелые воспоминания, но не мог не поинтересоваться:
– Почему вы перестали играть?
– О! – К ней вернулась жизнерадостная беспечность, редкое качество для людей ее возраста. – Какой скучный вопрос, молодой человек. Спросите лучше, зачем эти дряхлые развалины до сих пор мозолят глаза бедным зрителям. Возможно, бумага и выдержит все, но целлулоид такими качествами не обладает.
Я кивнул понимающе. Отпил из бокала превосходное вино, смешанное с огнем свечей. Было что-то сказочное в этой ночи, и чем громче выл ветер на улице, тем комфортнее я себя ощущал внутри. Подобные эмоции возникали у меня за чтением Диккенса или в детстве за чтением Туве Янссон.
– Хотите, – произнесла задумчиво Катажина, – я расскажу вам про самый удивительный дождь, под который я попадала?
– Очень хочу, – пылко ответил я.
– Но начать придется издалека, – с притворной виноватостью сказала она, а я устроился поудобнее. Свечи бросали на ее лицо оранжевые отсветы, и мне на секунду померещилось, что напротив сидит девушка, красивая и сильная. То ли популярная польская актриса, то ли дочь партизана, жаждущая возмездия и справедливости.
– Впервые я увидела море в одиннадцать лет. Моей беременной маме цыганка нагадала, что дочь ее умрет в соленой воде. Та же цыганка, которая слегка ошиблась по поводу мужей. Мама тогда не знала, что ее дочурке суждено закончить жизнь в протекающем бараке. Мама была суеверной и оберегала меня от предсказанного несчастья. Но однажды она сдалась, сломленная здравым смыслом, и благословила меня. Я сразу влюбилась в море. Я не видела ничего более совершенного и потрясающего. Я помню ту встречу, будто она была вчера. – Пьетрас подняла руку, пошевелила пальцами, рисуя водную гладь. – Я знала, море нравится всем – ну, всем, кроме моей мамы. Но мне показалось, что и я тоже понравилась морю. Что оно ждало меня. Я предпочитала проводить дни наедине с ним, не нуждалась в иной компании. Море было для меня одушевленным существом, я делилась с ним своими секретами и мечтами. И волны преданно терлись о мои ноги.
В тринадцать я поехала в Артек. Я уже тогда отличалась артистизмом и обожала сцену. На День Нептуна… Вы знаете, что это, молодой человек? Так вот, на День Нептуна я играла роль Морской Царевны. Мы с ребятами стояли по колено в воде и произносили свои реплики. В конце представления главным действующим лицом становился дракон. Его роль играли сразу три мальчика в чудесно сшитом костюме. Чтобы драконий хвост случайно не ударил меня, я отступила в море, зашла по пояс. Волны легонько толкали меня, раскачивали, обволакивали. Словно прохладные, нежные пальцы, гладили мои бедра. Я испытала незнакомое прежде чувство. Томление в груди. И блики на воде вспыхивали так ярко, что я не видела людей. Да и не нужны они мне были. Мне показалось, что те силы, которые влекут волны к берегу, бросили свою работу, занятые одним: они старались приятнее обнять меня. Ласковее прикоснуться. Я не думала, что течение бывает таким упругим. Не помню, как выбралась на берег, но, слава богу, никто ничего не заподозрил. Мы смастерили отличный драконий костюм.
Она отпила вино, посмотрела на меня, хитро улыбнувшись:
– Чудно, верно?
– Да, – с хрипотцой ответил я. Более чем чудно, если я правильно понял Катажину.
– Мне продолжать? – поинтересовалась Пьетрас.
– Конечно, – я осушил бокал и наполнил его заново.
– Хочу, чтоб вы усвоили. Речь идет не о бреднях выжившей из ума пенсионерки, а о фантазиях девочки-подростка. Со временем они отошли на задний план, но не исчезли окончательно. В моменты близости… С теми мужчинами, которых я по-настоящему любила, только с теми, я слышала шум моря. Неважно, как далеко от него я находилась. Шум и голос, словно тысячи морских раковин произносят мое имя. Вы когда-нибудь были с женщиной в море?
– Вы имеете в виду?
– Да-да, – нетерпеливо кивнула она, – и прекратите краснеть. Сколько вам? Двадцать пять?
– Двадцать восемь.
– Давно не мальчик! Ну, так что?
– Да, – сказал я, – со своей бывшей женой в Крыму.
Я испугался, что она потребует подробностей, но Катажина вернулась к истории:
– Каждый раз, когда я пыталась уединиться в море со своими мужьями, начинался шторм. Каждый раз. Мне требовалось лишь поцеловаться с мужчиной, стоя в воде. И, да, вам не обязательно верить мне. Закурите, пожалуйста.
Я послушно закурил, представляя молодую полячку в смелом купальнике.
– Море ревновало вас?
– Морю не нравились мои мужчины, – хмыкнула Катажина.
Я не понял, шутит она или говорит серьезно.
– Если я поклянусь, что впредь в моей истории не будет скабрезностей, вы дослушаете ее?
– Я очень хочу дослушать.
Она медленно кивнула.
– В шестьдесят пятом я развелась с первым мужем и познакомилась со вторым. Меня пригласили на съемки в Югославию. Масштабный фильм о партизанском движении. Маршал Тито раскритиковал главного героя, и съемки бросили на начальной стадии. Зато я встретила Василия. Василиса Катриваноса. Он был писателем, сценаристом. Членом Коммунистической партии Греции. Эмигрировал, когда к власти пришла военная хунта. Мы поженились через два месяца. Сыграли свадьбу на берегу Адриатического моря. И море было спокойным и молчаливым. Судьба не подарила нам с Василием детей, но это не сделало нас печальными. В качестве компенсации мы путешествовали, рыбачили с его яхты «Эллада». И много целовались. В семьдесят пятом, когда режим черных полковников пал, мы переехали в Грецию. Мне исполнилось сорок три, я бросила сниматься, но была счастлива как ребенок.
На севере острова Крит есть деревушка Старый Херсониссос. Вот, я обещала, что больше не будет скабрезностей…
Она улыбнулась ностальгической улыбкой и помолодела на десятки лет.
– Сейчас там, должно быть, курорт, бары и клубы, и уйма народа, но в семидесятых это был наш с Василием рай. Вообразите себе – оливковые сады за белыми стенами, домики с красной черепицей, каскадом спускающиеся с холма к чистому песчаному побережью. Бескрайняя морская гладь. Изумрудная у мола, постепенно переходящая в безупречную синь. И солнце в ней как растаявшее золотистое масло.
Я смотрел на пятерню подсвечника, на пляшущие язычки пламени и улыбался вместе с Катажиной, совершая мысленно путешествие.