– Не могу, – вымученно улыбнулась я. – Это связано с работой, а дело по закрытой категории.
– Так вы коллеги? – Галилианна в свою очередь посмотрела на цепочку кад-арта под моей блузкой.
– Не совсем. Он ведёт моё дело.
– Надеюсь, он не был очень строг, – женщина рассмеялась и подмигнула.
Я обратила внимание на её глаза, их голубизна стала прозрачной, и за этой завесой проглядывало что-то иное, несовместимое с весельем. Что-то более приземлённое и знакомое. Расчёт, предвидение, не знаю, как назвать эту странную рациональность. То же самое было в глазах её сына.
– Что вы делаете в столице? Или это официальное представление?
Вот тут-то меня и ударило. События вчерашнего вечера – что из них было следствием, а что причиной?
Наверное, в моем лице что-то изменилось, потому что Галилианна нахмурилась, полные губы слегка поджались.
– Понимаете, у меня вчера… бабушка умерла, – произнести это оказалось очень трудно.
Почему я должна вообще что-то объяснять?
– Сочувствую, – сказала женщина. – Извините за расспросы, но разве вы из Заславля? Я подумала…
– Нет. Из Вороховки. Родители живут в Старом Палисаде, а бабушка мотается… моталась отсюда туда. Никак свою службу контроля оставить не хотела, – я помешала миниатюрной ложечкой кофе и взяла чашку. – Вы, наверное, о ней слышали. Нирра Артахова.
Обычно реакция на имя бабушки легко предсказуема. Либо опасения, причём беспочвенные, ведь перед ними всего лишь ее внучка, а не грозный псионник. Либо уважение, плавно переходящее в зависть, влиятельных родственников хотели бы иметь многие. Но Галилианне удалось меня удивить. И напугать.
Рука, державшая чашку, дрогнула, неловко поставленный кофе плеснулся через край, украсив светлую столешницу тёмными пятнами. Женщина шумно выдохнула и спрятала руки под стол.
– Вы дочь Сергия? – спросила она осипшим, не имеющим ничего общего с прежним звонким сопрано, голосом.
– Да, – её беспокойство меня не тронуло, а вот вопрос не понравился, – Артахова Алленария Сергиевна.
– Нет, – Галилианна неожиданно затрясла головой и повторила: – Нет. Он не мог так далеко зайти!
Нехорошее предчувствие ужом заползало под кожу. Не надо, не спрашивай, скомандовала я себе. Поскорей бы пришёл Демон, в его присутствии всё или разрешается, или становится незначительным.
– Этого не будет, – прошептала женщина. – Никакая месть не станет ему оправданием.
– Галилианна, – начала я, но меня уже не слушали.
Мать Дмитрия вскочила и убежала в комнату.
Пронзительный звонок трамвая заставил меня очнуться, я слишком близко подошла к рельсам, и предусмотрительный водитель дал сигнал. Дом псионника остался далеко за спиной, спальный район сменился историческим центром. Светофоры столицы, в отличие от остальных городов империи, обладали странной способностью гореть для машин дольше, чем для людей.
Вытянутый внедорожник с яркой эмблемой на капоте, издав гудок, затормозил напротив меня, к неудовольствию людей перегородив пешеходный переход. Имперская служба контроля.
– Алленария, – позвал меня знакомый голос, и пассажирская дверь приглашающе открылась.
– Здравствуйте, Илья Веденович, – я ухватилась за ручку и полезла в салон.
Водитель – старый бабушкин друг и коллега Илья Веденович Лисивин, для меня дядя Илья даже сейчас, когда детские годы девочки, которая его так называла, остались позади. По возрасту он годился Нирре скорее в сыновья, чем в друзья, но им это никогда не мешало. Среднего роста, абсолютно седой, хотя едва разменял пятый десяток, с пышными усами и вечно печальными карими глазами.
– Прости, что меня вчера не было рядом, – первым делом покаялся псионник, – дежурство на острове.
– Ничего, – я пристегнула ремень.
– Куда тебе?
– Домой.
– В Вороховку? – грустная усмешка специалиста была почти не заметна.
– К бабушке.
Илья кивнул и стал разворачивать машину.
– Если хочешь, то можешь пожить у меня. Сима будет рада, – предложил он.
Я вспомнила жену псионника, Симариаду, высокую тучную женщину, обладательницу громкого голоса и непревзойдённого кулинарного таланта. Ни детей, ни внуков у Лисивиных не было, и они всегда были рады друзьям. Только, боюсь, гость сейчас из меня никудышный.
– Вы не знаете, это надолго? Я имею в виду, когда можно будет уехать?
Лисивин искоса взглянул на меня и затормозил перед знакомым серым домом.
– Когда захочешь, – его лицо было таким сочувствующим и добрым, что слезы невольно подступили к горлу, – официальных причин задерживать тебя нет, но, Лена…
Он замолчал, стараясь подобрать правильные слова. Пауза, от которой так и веет тактичностью.
– Сергий и Злата в больнице, у Нирры осталась лишь ты. Сама понимаешь – похороны, наследство.
Я сжала пальцы на сумке, не хотела, чтобы он увидел, как они задрожали.
– Никогда никого не хоронила.
– Мы поможем. Не бойся, империя в стороне не останется. Твоя бабушка была великой женщиной, что бы ни говорили. Все не могут быть добрыми.
– Вы найдёте убийцу?
В глазах Ильи промелькнуло отражение моей боли, он отвернулся, постучал пальцами по рулю и предложил:
– Давай поднимемся.
В вестибюле дежурила другая пара охранников, их я тоже хорошо знала, но сейчас даже и не вспомнила о вежливости. Псионник проигнорировал лифт и пошёл по лестнице, собственно, как делал это всегда. В детстве я частенько бегала с ним наперегонки и, бывало, побеждала. Когда он позволял.
Бумажка с печатью кривым белым лоскутком украшала дверь. Хороша б я была, явившись сюда одна. Место преступления всегда опечатывают.
Илья сорвал полоску и открыл дверь своими ключами.
– Ниррин комплект, – пояснил он, словно кто-то спрашивал.
Я заставила себя переступить порог. Прошло несколько часов, а жизнь развернулась на сто восемьдесят градусов. Следы этих перемен были везде – в небрежно брошенных вещах, в отодвинутой мебели, в истоптанном ковре, в остатках порошка на каждой горизонтальной поверхности. Дом – это не четыре стены и крыша, не дорогие ковры и мебель, не солнечный свет и ажурные занавески, дом – это человек, что его создал.
Псионник не стал даже разуваться, меня почему-то это покоробило.
– Садись, – сказал он, устраиваясь в гостиной. – Алленария, – Лисивин сложил руки замком, – то, что я скажу, тебе не понравится, поэтому прошу, выслушай, а потом кричи. Договорились?
Я не знала, что ответить, начало мне уже не нравилось.
– Мы подняли всю службу контроля вкупе с личной службой безопасности императора. Вызвали всех, этой ночью ни один специалист не спал. Многие до сих пор ещё работают, – он задумчиво потёр лоб и провёл рукой по белоснежным волосам. – Говорю это не к тому, чтобы ты нас пожалела. А к тому, что возможность ошибки исключена. Официального заключения пока нет, но к вечеру эти данные будут обнародованы, – Илья набрал воздуха, как перед прыжком в воду, и выпалил: – Лена, Нирра покончила с собой.
Он ждал какой-то реакции, возможно, он к ней готовился. Я же всё так же сидела напротив него, на краю дивана, маленькая девочка, так и не выросшая во взрослую женщину, так и не научившаяся понимать мужчин. Чего он ждёт? Почему так смотрит? Не могу реагировать на это. Что можно ответить, когда на полном серьёзе заявляют, что земля плоская, небо твёрдое, а звезды прибиты к нему гвоздями? Моя бабушка не могла совершить самоубийство. Никогда. Ни при каких обстоятельствах.
– Мы восстановили события по минутам. Облазили тут каждый сантиметр, выжали из охранников всё, что можно, – псионник встал и пересел ко мне, слова сыпались из него с невероятной скоростью, как крупа из разорванного пакета. – Она ждала вас, дёргала охранников с требованием сообщить о приезде внучки немедленно, что парни и сделали. Нирра сама открыла дверь. Всё произошло в те несколько минут, пока ехал лифт. Помнишь набор, подарок императрицы в честь выхода на пенсию?
Я молчала, не считая нужным отвечать. Громоздкий настольный гарнитур очень нравился бабушке. Тяжёлые бронзовые предметы, покрытые благородной патиной, – чаша, подсвечник, чернильница, нож для вскрытия писем, металлическое перо на подставке и дурацкий штырь с широким основанием, предназначенный для накалывания заметок.
– Она наткнулась на штифт для бумаг, – Илья положил мне руку на плечо. – Возможность случайности исключена. Нирра держала одной рукой основание и с размаха опустила на острие голову, штырь вошёл в правый глаз и прошёл насквозь.
– Перестаньте, – прошептала я, картина слишком ярко встала перед глазами.
– Никто не заходил в здание, камеры, как на фасаде, так и над квартирой, это подтверждают. Никаких следов присутствия постороннего в квартире, иначе бы вы с ним столкнулись. Когда вызвали нашу службу, тело ещё не успело остыть, а кровь остановиться. Допустить бредовую мысль, что неизвестный забрался в окно, конечно, можно. Но и там никаких следов, а этаж, заметь, не первый и даже не второй. Нигде. Ничего. Ни следов борьбы, ни намёка на принуждение.
– Неправда, она не могла.
– Лена, я перепроверил всё сам. Не один раз. Она просто не выдержала, сломалась. Столько всего произошло. Сначала её предало собственное тело, и пришлось уйти на пенсию. Мы можем лишь догадываться, каких усилий Нирре стоило скрывать боль. Потом несчастье с единственным сыном и его женой. Страх, постоянная тревога за твою жизнь.
– Бабушка никогда не поступила бы так со мной. Слышите, – в отчаянии, боясь хоть на мгновенье поверить его разумным, гладким объяснениям, я повысила голос.
– Нирра оставила записку. Написала от руки, – привёл он последний довод. – Одна строчка. Вернее цитата: «Нет власти большей, чем мы даём над собой сами». Знакомо?
На заре становления империи и развития пси-науки было такое направление, как «изволичность». Его приверженцы считали, что власть блуждающих над живыми основана на слабоволии людей. То есть призрак атакует, только если ты позволяешь. Самовнушение – великая вещь, по историческим данным, изволисты шли на всё, чтобы подтвердить теорию. Они убивали, а потом с улыбкой выходили на суд мёртвых. И умирали с этой фразой на устах: «Нет власти большей, чем мы даём над собой сами». Блуждающему нет никакого дела до человеческих убеждений, религий, научных теорий и даже настроения.