Девушка, почти девочка, повернулась.
– Она приходила.
– Кто?
– Тень.
– Эилоза, пожалуйста, – попросила я, – кто?
– Она была тёмной. Совсем. Сквозь неё не видно тумана.
– Мужчина? Женщина?
– Вы все одинаковые.
Я закрыла глаза и сосчитала до пяти, если сейчас сорвусь на призрак, самой потом стыдно станет, как тогда в автобусе.
– Извините, что помешала, – пробормотала я, отворачиваясь, – не знаю, что за мужик живёт с твоей матерью. Отец? Отчим? Сожитель? Если это не приобретение последних дней, вряд ли он был тебе другом.
– Не могу войти туда, – Эилоза шевельнулась, тёмные глаза вспыхнули. – Она там, и я не могу.
– Верю. Но вряд ли он сидит возле неё двадцать четыре часа в сутки.
Призрак склонил голову. Я шагнула за порог, там меня и нагнал её голос.
– Нет власти большей, чем мы даём над собой сами. Это сказала ты, – я развернулась, но девушка уже уходила, растворялась в воздухе.
Парень вздохнул. Чего было больше в этом звуке, облегчения или разочарования, не знал и он сам.
Слова, брошенные в спину, отозвались болью, а потом воспоминанием. Когда-то Эилозе раз за разом приходилось слышать от меня эту фразу. Схватив телефон, я набрала номер. Он ответил после первого гудка.
– Илья, – закричала я, выбегая на крыльцо, – помнишь, что, по-вашему, написала Нирра в предсмертной записке?
– Нет власти большей, чем мы даём над собой сами. Изречение изволистов, – устало отозвался Лисивин.
– Я знаю, чья это фраза. И я знаю, что бабушка не могла её написать.
– Лена.
– Выслушайте, – Гош пристально посмотрел на меня. – Когда Эилоза в первый раз пришла, я…
– Первый хвост – это всегда страшно, – отозвался бабушкин друг, – представляю, как ты испугалась.
– Нет, не представляешь, – Гош открыл дверцу, и я забралась в машину. – Не можешь. Когда что-то невидимое наваливается на тебя среди ночи и ты падаешь, падаешь. Снова и снова.
– Лена, успокойся.
– Я спокойна. Когда Влад привёз ко мне Нирру, я сидела в шкафу, держа в руках самый большой кухонный нож. И как заведённая повторяла эту фразу. Знаешь, когда надежды не остаётся, начинаешь верить во что угодно, даже в волшебные слова.
– Тебя же предупреждали, что так будет, – я слышала в его тоне мягкий укор, – и я, и Нирра.
– Слова тех, кто ни разу не переживал атаку, звучали неубедительно, – продолжала я. – К тому времени я не спала уже двое суток. Угадайте, что сказала Нирра?
– Что?
– Что нет ничего глупее, чем цепляться за слова идиотов, которые из-за них же и умирали сотнями. Понимаете?
– Не очень.
– Она могла написать что угодно, только не эту глупость, в которую сама не верила. Это же Нирра!
– Теперь послушай меня, – в трубке что-то зашумело. – Была проведена почерковедческая экспертиза. Писала Нирра.
– Но…
– Мало того, листок был идентичен тем, что лежали у неё на столе, пачку открыли не более суток назад. Лена, всё проверили и перепроверили.
Я не выдержала, сбросила вызов и, не глядя, швырнула телефон. Он стукнулся об пол и отскочил куда-то под ноги. Никто не хотел верить, что Нирру Артахову убили. Никто.
Меня разбудили ночью, выдернули из сна, в котором я бегала по дому с обоями в цветочек и открывала все двери. Одну за одной, пока не нашла кабинет бабушки. Я не могла остановиться, хотя уже знала, что там увижу. И кого.
Не люблю такие пробуждения. Если новость не может подождать до утра, значит, это плохая новость.
– Тсс, – псионник прижал палец к губам и прошептал: – Одевайся.
Я подняла голову с дивана и заморгала, стараясь что-то рассмотреть в темноте.
– Куда? Зачем?
– В Тойскую обитель. Демон отдал распоряжение: ни при каких обстоятельствах не оставлять тебя одну.
– А как же? – я кивнула на закрытую дверь спальни Адаиса Петровича.
– Ему в столицу надо, – Гош выпрямился. – Давай быстрее, раньше выйдем – раньше вернёмся.
Темнота вечерняя и утренняя отличаются друг от друга. Первая опускается на землю тяжёлым непроницаемым покрывалом, основательно и неотступно. Вторая – тонкая и непрочная, как паутина, готовая порваться от первого же прикосновения зарождающегося на горизонте солнца.
Сидя в теплом салоне машины, я то и дело клевала носом, глаза закрывались сами собой. Зевнув в очередной, пятый, раз, я попыталась ощутить прежний страх перед обителью. Пыталась и не могла. Его место заняло сожаление и отчасти удивление собственному равнодушию. Ещё недавно казавшиеся такими весомыми эмоции исчезли.
– А где Демон? – спросила я. – Он сегодня у себя ночевал?
– Не знаю. По-моему, он вообще не спал, с ночи уехал в Новогородище. Звонил оттуда, заслал отца в Заславль, – парень ухмыльнулся каламбуру.
– Что-нибудь нашли?
– Да как сказать.
– Не хочешь говорить? И не надо, – возмущения в голосе в четыре утра не было.
Я была готова ко всему: к ругани, нотациям, порицанию, которым меня могли встретить в монастыре, но представить себе, что нас не пустят, на это фантазии не хватило.
Гош колотил по воротам минут десять, прежде чем выдохся. Земля перед воротами была перелопачена, трава вырвана пластами, кресты сломаны и повалены. Я задалась вопросом: является ли эксгумация останков пси-специалистами осквернением? Что-то мне подсказывало, что да. Только не пойдёт призрак против целой команды специалистов. Да и привязки они сперва рвут, чтобы не заходить в клетку к плененному льву. Окружают умершего нулевым пространством, и всё, разбирай, собирай кости сколько угодно. Разница в точке зрения. Если в человека стреляет другой человек, это убийство, а если офицер корпуса правопорядка – самозащита или жизненная необходимость. Так же и тут.
– Это единственный вход? – спросил псионник.
– Есть калитка с той стороны, – указала я, – но она всегда заперта.
– Пойдём посмотрим.
Парень зашагал вдоль монастырской стены.
– Что ты тут ищешь? – спросила я, догоняя. – Или это тоже тайна следствия?
– Тётку Эми я тут ищу. В личном деле ни одного упоминания, ни одного живого родственника.
– Может, так и есть?
Гош отвернулся, не желая отвечать.
Мы завернули за угол. Проем в оштукатуренной стене закрывала тяжёлая деревянная дверь, которая, как я и говорила, была заперта. Но, в отличие от ворот, высота калитки не превышала и двух метров. Псионник разбежался, подпрыгнул, ухватился руками за верхний край и подтянулся, заглядывая на территорию обители.
– Тишь да гладь, – прокомментировал он увиденное и перелез на ту сторону.
Минутой позже скрипнул засов, и калитка распахнулась.
– Добро пожаловать, – сказал специалист.
Мы зашли в обитель с другой стороны, неухоженный сад остался по левую руку. Прошёл месяц, но ничего не изменилось. Никто так и не выложил окантовку клумбы камнями. Дорожка всё так же заканчивалась в нескольких метрах от стены, ведя в никуда. Деревянные брусья, покрытые снегом, промерзали на голой земле, пилу уже не было видно.
– Хочешь поговорить с настоятельницей? – спросила я.
– И с ней тоже, кто-то должен был видеть Эми.
Я повернулась к Гошу, собираясь уточнить, что будет, если он ошибся и девушку в монастыре никогда не видели. В этот момент железные грабли опустились ему на голову. Парень упал в неубранный снег.
– Вернулась, Мари! – бесшумно появившаяся Порфийя снова замахнулась.
Я едва успела отскочить в сторону, металлические штыри просвистели около лица, обдав щёку холодным воздухом.
– Где он? – спросила она и ткнула меня черенком в живот.
Я подставила руки и отвела удар, пальцы тут же заныли.
– Где? – продолжала спрашивать монашка. – Мари!
– Я Лена, – отступая к оврагу, попыталась возразить я.
Гош, как упал, так и не шевелился.
– Плевать, такая же змея, как она, – грабли поднялись в воздух. – Я тридцать лет ждала. Больше не собираюсь.
Бежать некуда, за спиной вниз уходили замерзшие склоны оврага. Но я всё равно попыталась, бросилась в сторону, понимая, что не успею. Поскользнулась, упала на колено и больно ударилась о землю. Снег взметнулся, осыпаясь на дно ямы, где корни дерева превратились в толстую серебристую паутину. От удара бок обожгло болью. В первый момент показалось, что она насадила меня на железные штыри, как червяка на крючок. Слезы брызнули из глаз, даже закричать со страху не получалось.
– Где мой кад-арт? – выделяя каждое слово, спрашивала монашка, снова поднимая грабли.
Крови на них не было. Бок цел, хотя ощущался он так, словно к нему прижали раскалённый утюг. Я глотала холодный воздух между волнами накатывающей боли. Мыслей не было никаких. Ни встать, ни убежать, ни дать достойный отпор. Я подняла ногу и пнула её. В лодыжку, самое уязвимое место танцора. По себе знаю, как это травматично, как сустав простреливает до колена, так что ещё несколько дней ступать на ногу невозможно.
По возрасту она годилась мне в матери, плюс лишний вес и эффект неожиданности были на моей стороне. Женщина вскрикнула. Грабли врезались в неопрятную кучку снега чуть левее и, кувыркнувшись, свалились в овраг. Монашка упала на колено.
– Как была тварью, так и осталась, – простонала женщина. – Это ты могла ходить куда угодно. Тебе не нужны камни, рядом всегда был отступник, сначала Пашка, теперь этот. А я? Как мне выйти отсюда без кад-арта? Как, Мари? Я вернула твои, отдай мой! Отдай!
Она кричала, брызгая слюной, обращалась ко мне, как к Маринате. Мозолистые красные пальцы вдруг обхватили мою ногу. Цепляясь за одежду, женщина поползла вперёд, полубезумные глаза не отрывались от серебряной цепочки у меня на шее.
– Отдай!
Я пнула её снова, на этот раз в лицо, без силы и замаха. Скорее от растерянности и испуга. Всё, чего мне хотелось, это оттолкнуть её от себя.
– Что вы вытворяете? – раздался срывающийся голос, от церкви к нам бежала высокая фигура. – Прекратите немедленно!
– Покушение на пси-специалиста, – хриплый голос Гоша, поднимающегося за спиной Порфийи, заставил меня облегчённо выдохнуть, – от десяти до пожизненного.