— Хочу использовать в качестве основной темы. Мура? Это любимый псалом Луиса Пераля. Если и сын неравнодушен к шестнадцатому псалму, я буду считать, что мне повезло.
И Монтелье повторил еще раз:
— Ибо надеюсь не на силу рук и крепость власти…
Она шла как в тумане. В красном сыром тумане, насквозь пропитанном запахом свежего мяса. Кто-то уступал ей дорогу, о чем-то спрашивал, убирался прочь. Не мой день, бормотала Эрлия-вторая. Сегодня не мой день. Не твой, соглашалась Эрлия-первая. Не мой день, нет, не мой… День мерк, превращался в мглистый омут — немой день, безъязыкий, лишенный дара связной речи.
Эрлии повезло. Орбитальный переполох, отмена рейсов, временная блокада околопланетного пространства — в комплексе «Тафари», да и по всей Китте многие женщины самого разного возраста и внешности брели наугад, вслепую, так, словно внезапно упали под шелуху — в иллюзорный мир волнений, переживаний, беспокойства за родных и близких. Останавливать каждую, вникать в проблемы, когда своих больше, чем хотелось бы — пустое занятие. В истерике не бьется? Не требует чудес от первого встречного? Ну и ладушки.
— Объект, — бормотала Эрлия. — Ботва…
Вопреки очевидному, слова теряли всякое различие. Единое звучание, единый смысл.
— Объект…
Мимо по аллее пронесся мальчишка на роликах.
— Ботва…
Мальчишка почти лег на крутом вираже. Ошибись он хоть чуточку — врезался бы в парковую скамейку. Выходя из виража, юный гонщик пронесся мимо грязно-желтой статуи безгривого льва, украшавшей обочину аллеи, и с радостным воплем ускорил бег. Скамейка, машинально отметила Эрлия. На скамейке — пожилой гематр с тростью. Я уже была здесь. Интересовалась объектом. Мар Дахан ничего не сказал мне; не скажет и сейчас. С кем он беседует? Голова, бритая наголо, стройная фигура спортсменки, знакомый профиль…
— Госпожа Штильнер? Как хорошо, что я встретила вас!
Со всех ног Эрлия бросилась к Джессике Штильнер. На ходу, управляемая Эрлией-первой, она превращалась в блондинку-журналистку, восстанавливала контроль над собой. Присутствие упрямого тренера ничего не значило. Джессика могла что-то знать про объект. Обязана была знать! Мельчайший шанс, крупица, тень шанса — волчица шла по следу.
— Вы спасете меня! Госпожа Штильнер, вам, конечно же, известно, куда пропал ваш спарринг-партнер! Госпожа Штильнер…
— Господин Штильнер, — поправил Эзра Дахан.
Он сидел в той же позе, что и раньше. Вернее, принял эту позу, едва Эрлия приблизилась к скамейке. При виде осанки старика, положения его рук, от ног, сдвинутых плотней, чем принято у мужчин, Эрлию мучила плохо осознанная тревога. Стараясь держаться так, чтобы Джессика Штильнер находилась между ней и стариком, обер-манипулярий Ульпия не сразу поняла, что говорит старик. А когда поняла…
— Давид Штильнер, — сухо, без малейших признаков дружелюбия, представился юноша. В том, что это юноша, у Эрлии больше не осталось сомнений. — Мы с Джессикой близнецы.
Он провел ладонью по лоснящемуся черепу:
— Я побрил голову. Хотел разыграть сестру…
Ты рехнулась, уведомила Эрлия-первая Эрлию-вторую. Тебя надо запереть в психушку. Ты не отличаешь мальчика от девочки, ты боишься дряхлого гематра, греющегося на солнышке… В сопляке, остригшем волосы ради розыгрыша, тебе мерещится черт знает что. Он меня боится, огрызнулась Эрлия-вторая. Щенок видит меня впервые и боится так, что вот-вот нагадит в штаны! Он в панике! Возможно, предположила Эрлия-вторая, он боится помпилианцев. Фобия, заметил бы режиссер Монтелье. Обычная распространенная фобия.
— У вас все? — с резкостью, подтверждающей гипотезу фобии, бросил Давид. — Мы с мар Даханом хотели бы остаться наедине. Если у вас дело к моей сестре…
Он осекся. Лишь теперь молодой человек сообразил, что у этой помпилианки — помпилианки! — есть дело к его сестре.
— Что вам нужно от Джессики?! Что?!
И Давид зарычал.
Это безумие, решили обе Эрлии, первая и вторая. Люди не рычат. Это безумие, решили они миг спустя, когда статуя безгривого льва шевельнулась, встала на все четыре лапы и медленно направилась к скамейке. Никогда в жизни Эрлия Ульпия не видела такой огромной кошки. Зверь опустил лобастую голову, сверкнул янтарными глазами и оскалил клыки.
— Голиаф! Назад!
Голиаф, или как там звали чудовище, и не подумал отступить. Рык сделался ниже, от него мурашки бежали по позвоночнику, а в животе таял снежный ком, грозя пролиться совсем уж постыдным ручьем.
— Голиаф!
— Уходите, — велел мар Дахан. — Быстро!
Восклицательная интонация в речи гематра совершила чудо — испугала Эрлию больше разъяренного хищника. Жалея, что у нее нет роликов, антиграв-платформы, гоночного мобиля, обер-манипулярий Ульпия двинулась прочь, ускоряя шаг. Метрах в десяти от скамейки, плюнув на приличия и гордость, она перешла на бег.
Не-мой-день, бился пульс в висках. Не-мой-день…
…Давид Штильнер расслабился не сразу.
— Вы, — он повернулся к тренеру, — собирались ее убить. Я ничего не смыслю в фехтовании, но ваша поза… Вы читались, как ноты с листа.
— Вы занимались музыкой? — спросил Эзра Дахан.
— Немного. У меня есть способности, но увы, нет таланта.
— Тогда вы должны знать, что только музыкант, причем хороший музыкант, легко читает ноты с листа. Эта женщина тоже частично прочла меня. Я ее нервировал, раздражал на подсознательном уровне. О чем это говорит?
— Я занимался музыкой, — по слогам, будто ребенок, которого учат читать, повторил Давид. — А она… Она занималась рукопашным боем. И, пожалуй, усердней, чем я — музыкой. Голиаф, лежать!
С неохотой лигр вернулся на прежнее место. Он пристально глядел в глубину парка — туда, где скрылась Эрлия. В глотке зверя клокотало рычание: тише, еще тише… Все, тишина. Голиаф зевнул и положил голову на лапы.
— Начни она клеймить меня, — Давид размышлял вслух. В этом не было необходимости, но так молодой человек, жертва эмоций, чуждых расе Гематр, думал медленнее, а успокаивался быстрее, — вы бы убили ее. Голиаф в данном случае тоже убил бы ее. Но она и не пыталась взять меня в рабы! Поэтому вы не двинулись с места. Но Голиаф! Проклятье! Это остаточная реакция! Ментальный всплеск во время клеймения — помните реакцию Голиафа в кафе? Умница, он узнал ее, запомнил и узнал…
Давид замолчал. Лицо молодого человека стало лицом настоящего, природного гематра. Он считал, и Эзра Дахан молчал, не мешая Давиду Штильнеру вычислять то, о чем старик-тренер знал заранее. Сейчас можно было расслабиться, дать покой больной спине, понизить тонус мышц, готовых в любой момент взорваться убийственным броском. Годы, подумал мар Дахан. Лечи тренер психику художественными образами по методике банкира Шармаля, он подумал бы так: проклятые годы. И запомнил бы удачный оборот, законсервировал бы на будущее, сколько его ни осталось.
— Эта женщина, — бесстрастно сказал Давид, — пыталась заклеймить Диего Пераля. Ей помешали. Сейчас она разыскивает сеньора Пераля, желая завершить клеймение. Поэтому вчера вы нашли способ приставить к Пералю нас с Голиафом. Не Пераля к нам, нет! Зная специфику Голиафа, вы назначили нас на роль щита. Вероятность моих выводов я оцениваю в восемьдесят целых две десятых процента.
— Три десятых, — поправил мар Дахан.
…не-мой-день. Не-мой…
— Да! Слушаю!
— У нас проблемы, — сказал коммуникатор голосом Криспа. — Яхта «Мизерабль». Она успела сесть на Китту за миг до блокады. Личная яхта сами знаете кого. У нас проблемы…
— Проблема — это я, — вмешался другой голос. — Я жду вас в отеле.
И манипулярий Тумидус, любимчик Главной Суки, отключил связь. Это было хорошо, потому что Эрлия Ульпия рассмеялась. Слышать ее смех не доставило бы удовольствия даже серийному маньяку-убийце.
КонтрапунктИз пьесы Луиса Пераля «Колесницы судьбы»
Маркиз:
Со мною девять слуг, и всяк из них при шпаге!
Герцог:
Со мной шесть сыновей, исполненных отваги,
И я еще не стар, чтоб обнажить клинок!
Маркиз:
И я вполне здоров, чтоб не свалиться с ног
При выпаде таком, что грудь пронзит без спросу!
1‑й сын:
Отец, мы рвемся в бой!
1‑й слуга:
Мы рвемся без вопросу,
Сиятельный маркиз, наш славный господин!
2‑й сын:
А много ли у вас господ?
2‑й слуга:
Всего один!
3‑й сын:
Худого мы про вас не скажем ничего:
Сейчас — всего один, потом — ни одного!
Герцог:
Отставить толкотню! Вы оба не правы!
Ответьте мне, маркиз, что делаете вы?
Маркиз:
Гуляю под окном сеньора Федерико!
А задница его взывает: «Надери-ка
Меня, лихой маркиз! Покрепче надери!»
Герцог:
Простите, только я вас не пущу к двери,
Ни вас, ни ваших слуг, ни ваших трех бандитов,
Явись они сюда из пекла…
3‑й слуга:
Трус! Иди ты
Гусей пасти!
4‑й сын:
О плут! Мой гонор и мой герб…
4‑й слуга:
Какой там, к черту, герб? Один сплошной ущерб
И знатности семьи, и рода славной чести!
5‑й сын: