— мы открыты миру. Верим, что и он готов распахнуть нам свои объятия и сердце. Но только сердца бывают разными…
Нет никаких знаков судьбы, предсказаний и прочей чепухи. Ни снов, ни предчувствий, ни тревожных ожиданий. Ничто не предвещало, что моя жизнь изменится в какие-то часы. Утром мы все вместе завтракали, я даже помню вкус овсянки, которую ненавидел. Я ушел в школу, а они остались дома. Суббота, выходной у всех, кроме школьников. Я поцеловал маму на прощание, отец рассеянно кивнул мне, щелкая пультом от телевизора. Я перепрыгивал через ступеньки, спускаясь по лестнице в подъезде с зелеными стенами. А во дворе меня ждал Мишка Гридасов, мой школьный друг, с которым мы жили в соседних домах. А еще была девочка. Вика Смирнова, и мы всем классом были в нее влюблены. Не знаю, кого любила сама Вика, но в тот день, она разрешила мне проводить ее до дома. И я задержался.
Именно там, у дверей ее квартиры, состоялся мой первый поцелуй. Я летел домой окрыленный. Душа горела огнем. Новые чувства всегда наполняют сердце трепетом. Я мало знал о боли. В семь лет сломал руку, когда упал с велосипеда. Самое тяжелое из всех воспоминаний. Я закрылся в тот день в комнате, предаваясь романтическим бредням об однокласснице, когда в дверь позвонили. Я даже понять ничего не успел. Раздался грохот, крики, хлопки, которые потом оказались выстрелами. Дверь в мою комнату заблокировали, я не мог выйти, и беспомощно колотил в нее кулаками, дергал ручку, пинал. Я перестал лупить по несчастной двери, когда в квартире внезапно стало оглушительно тихо. Осознание случившегося не накатило на меня в одну секунду, но я уже знал, что больше не увижу своих родителей. Такие вещи чувствуешь на подсознательном уровне. От меня отрезали половину, может больше… Может быть, я умер тогда вместе с ними.
Я попятился назад к кровати, на которой пять минут назад мечтал о юном теле Вики Смирновой, когда услышал шаги за дверью. Осторожные, крадущиеся, опасные…
Как в замедленном кадре из фильмов ужасов, я наблюдаю за опускающейся ручкой.
И она вошла. Женщина, судя по очертаниям фигуры. Вся в черном, на голове латексная маска, скрывающая волосы и черты лица. И только глаза в прорезях – яркие, блестящие, пронзительные, холодные и совершенно пустые. Она подняла руку с оружием, направив на меня.
Был ли страх? Сейчас сложно сказать с уверенностью. Я смотрел на стальное дуло, и… ни о чем не думал. Шок – это своего рода выход в другое измерение, зависание в астрале, когда все функции организма работают иначе. Когда душа и тело существуют независимо друг от друга.
– Щенка не трогать, – появившись из-за угла, резко произнес крупный мужчина, ударив ее по руке. – Пока не трогать. Я позвоню кое-кому. Есть идеи, куда его можно выгодно пристроить.
Я не понимал, не осознавал, что стою на краю той самой грани, за которой ждет хаос и агония, что мой последний счастливый день в этом мире закончился в момент, когда полчаса назад раздался звонок в дверь.
Женщина грубо толкала меня к двери, и я шел, опустив голову вниз, боясь того, что могу увидеть в другой комнате. Мужчина ударил, меня по спине, и я упал, чем вызвал у него приступ хохота. Я прополз вперед и попытался встать, цепляясь взглядом за разбросанные вещи и следы борьбы в прихожей. Женщина закрыла дверь в гостиную, когда я повернулся, чтобы посмотреть в глаза реальности. В воздухе пахло кровью и страхом, и последними минутами моего безоблачного детства.
Не все прощаются с мечтами вот так…
Я смотрел на закрытую дверь гостиной и понимал, что там. Никакие силы не заставили бы меня открыть ее.
Кем бы ни была женщина, которая угрожала мне убийством, вошла в наш дом, может быть, выпустила смертельные пули в моих родителей – в секунду, когда она рывком захлопнула дверь, я испытал подобие благодарности.
Она спасла меня от страшного воспоминания.
Я запомнил их живыми…
И это был последний милосердный поступок с ее стороны. Мое последнее воспоминание, не растворенное в наркотическом дурмане. Клетчатый коврик в прихожей, зеленые стены подъезда, солнце в небе, такое яркое, что больно смотреть, и окна Мишки Гридасова с полосатыми шторами в доме напротив.
Мне всегда казалось забавным, когда люди говорят: вот этот человек сильный, он не сломался, выдержал… Что включает в себя понятие силы? Я не был сильным. Ни одного дня в своей жизни. Меня этому не учили. Я просто забыл, что такое страх. Страх стал моей жизнью, и я поглотил его, заменив на ярость.
Я знаю, что такое боль, отчаянье, знаю, какова на вкус кровь твоего врага, когда ты пытаешься рвать его зубами и получаешь за сопротивление град ударов. Я помню запах паленой плоти, и гнилостное дыхание озверевших клиентов в борделе, в котором меня содержали целый год на тяжелейших наркотиках. И в моменты, когда урывками, мгновеньями, разум возвращался, и я осознавал, что происходит, я не пытался быть сильным, не стремился выдержать и не сломаться. Я просто перестал бояться смерти, физической боли, насилия. Во мне не осталось страха в какой-то момент, но, наверное, взамен мне пришлось отдать часть своей души и совести. Не сила дает нам уверенность в своей неуязвимости, не обилие связей и миллионов на счете, а отсутствие слабостей и ясное понимание конечной цели.
***
Не знаю, какого черта Андреа Памер снова появилась в моей жизни. Почему я рванул спасать ее, нарушил все свои планы? И зачем я притащил эту глупую девчонку в свой дом, уложил в свою постель, заботливо накрыв пледом, а когда она уснула, сам лег рядом. Слишком много почему, если дело касается этой девушки. Но есть в ней что-то особенное, притягательное, запретное. Как вызов самому себе. Смогу ли удержать руки подальше от нее?
Наверное, есть битвы, которые заранее обречены на проигрыш. Я слушаю ее мирное сопение у себя под боком, с улыбкой осознавая, что еще никогда так не хотел проиграть. Вопрос только в цене, которую нам придется заплатить за мгновения близости. И, если я хочу, чтобы она жила, мне нужно ее оставить. Потом, не сейчас, когда тепло ее тела передается мне и наполняет умиротворением и спокойствием. Обнимая Андреа одной рукой, зарываюсь носом в темноволосую макушку и засыпаю. И эти несколько часов без моих призраков пробуждают смутную тревогу, значение и причины которой медленно уплывают, когда я пытаюсь дотянуться, заглянуть, проанализировать.
Андреа
Дино Орсини даже спит красиво. Это первая мысль, которая приходит в голову, когда я открываю глаза. Он несет хаос в мою жизнь, а я, как дура, млею, разглядывая идеальные черты лица, длинные ресницы, закрывающие пронзительные глаза, в омутах которых обитают полчища чертей. И я бы могла смотреть на него вечно, если бы мне не нужно было в туалет.
Вчерашний день и страшная ночка кажутся размытым пятном, когда я выхожу из огромной ванной комнаты обновленная, умытая и освежившаяся. Дино в свободной футболке и спортивных штанах курит на кухне, глядя в окно. Лохматый и заспанный, отчаянно нуждающийся в чашке крепкого кофе.
– Доброе утро, – внезапно смутившись, говорю я, и сердце в груди начинает трепыхаться, как пойманная в клетку птичка. Он оборачивается и смотрит на меня. Снизу-вверх, изучающе, пристально, предвзято. Я вздрагиваю всем телом, когда его взгляд достигает моего лица.
– Оденься, – коротко бросает он, и снова отворачивается. Мои щеки вспыхивают. От стыда хочется провалиться под землю. Я же не голая! Махровое полотенце закрывает меня от груди и почти до колена. Открываю рот, чтобы высказать свое возмущение, но затыкаюсь и возвращаюсь в ванную, чтобы надеть свое пропахшее табаком и вчерашними приключениями платье.
И когда появляюсь во второй раз, Орсини уже невозмутимо улыбается, разливая кофе по кружкам.
– На завтрак… – осекается и смотрит на часы, хмуря изогнутые черные брови, – точнее на обед у меня ничего нет. Я обычно не ем дома. Холодильник пустой.
– Ты здесь не живешь, – оглядев кухню, замечаю я. Сажусь за стол, проводя пальцем по поверхности столешницы. Поднимаю задумчивый взгляд на непроницаемое лицо Дино Орсини. Он не отрицает, но и не подтверждает мою догадку. – Здесь, как в морге. Чисто, холодно и пусто. Этот дом меньше, чем тот, в котором мы были раньше, но все равно выглядит круто. Как и твоя машина.
– Моя карьера резко пошла вверх. – Небрежное пожатие плечей, едва заметное снисходительное выражение в полуночном взгляде.
– Ты говоришь хотя бы слово правды? Иногда, ради исключения?
– Я не заставляю тебя верить. Ты сама пришла сюда. Я не звал, – произносит Дино, нейтральным тоном. Он пьет кофе, едва касаясь губами чашки, а я вспоминаю, как целовала его… Дважды. Нет, теперь трижды. Три гребаных поцелуя. А я почти уверена, что люблю этого мужчину. Черт возьми, это даже смешно. И больно.
Опускаю глаза, чувствуя, как тяжесть снова опускается на плечи.
– Я не хочу уходить, – произношу искренне.
– Ты не можешь остаться, – быстро отвечает он, и, как мне кажется, с ноткой сожаления.
– Ты говорил…
– Я уезжаю.
– Надолго? – чувствуя болезненное трепыхание в груди, спрашиваю я. Дино мягко улыбается, как ребенку. Иногда я ненавижу его. В такие моменты особенно сильно!
– Я не знаю. Но я не тот, кто тебе нужен, Андреа.
– Наверняка, так и есть, – согласно киваю я, чувствуя себя глубоко несчастной. В который раз он футболит меня открытым текстом?
– У тебя налаживается личная жизнь. Не стоит ничего рушить. Твоему Джеку вряд ли понравилось бы, что вчера тебя с твоей подружкой чуть не оставили в притоне в качестве живых кукол. И то, где ты сейчас, ему точно не понравится. Как и триумфальное появление перед другим мужчиной в полотенце несколько минут назад.
– Если дело в Джеке, то я могу расстаться с ним прямо сейчас, – поднимаю голову, глядя в черные бездонные пустоши Дино Орсини.