– Грандиозные планы. И что ты хочешь взамен на свое «сотрудничество» и «преданность делу»? – спрашиваю я, решив сворачивать фарс и переходить к переговорам.
– Тебя.
– И все?
– Все, – кивает она, с одержимым блеском в глазах. Я с трудом сдерживаю желание ударить ее, встряхнуть хорошенько, но ничто, кроме долгого лечения в психушке, ей не поможет.
Только я не спаситель. Я – палач.
– Я могу выдвинуть только одно условие? – спрашиваю деловым тоном. Эмилия недоверчиво сводит брови и смотрит на меня с тенью настороженности. Взгляд бегает от моего лица, до неподвижно лежащей на полу Андреа Памер.
– Она не выйдет отсюда живой, это исключено, – предвидя мой вопрос, отрицательно качает головой кровожадная тварь.
– Ты не угадала, Эм. Я хочу убить ее сам, – спокойным, уверенным тоном, произношу я.
Эмилия бросает на меня недоверчивый взгляд, не отвечая на мою просьбу, обдумывая предложение.
– Ты хотела увидеть, Эмилия. Зачем тянуть?
Она снова молчит. Ее недоверие очевидно. Что ж, нужно сделать еще одну попытку.
– Ты знаешь, как я убил Лайтвуда?
– Яд. Ты вколол ему яд. Я все знаю. – С гордостью вздернула подбородок миссис Ривьера. – Ты был слишком уверен в своей неуязвимости и безнаказанности. Ты все просчитал, зная каждого врага в лицо, но я не была твоим врагом. Я боготворила тебя. В этом есть толика одержимости. Влюбленная женщина способна свернуть горы, преодолеть океаны, если она по-настоящему любит. И она может быть очень хитрой и изворотливой, незаметной и острожной. Куда бы ты не шел я стояла за твоей спиной. Не лично, но я видела все чужими глазами.
– Впечатляюще, Эмилия. Мне даже немного неловко, что я стал объектом такой сильной любви.
– Ты еще увидишь, на что я способна, если примешь верное решение, – самодовольно усмехнулась Эмилия.
– Я уже принял. А ты? Мое условие, Эм? – мой взгляд настойчиво впивается в ее лицо.
– Я согласна, – неожиданно быстро, отвечает она.
– Я не буду стрелять в нее, Эм. Я привык работать своим оружием. Не приемлю ничего чужого. Понимаешь меня?
Женщина неуверенно кивает, напряженно наблюдая за тем, как я разворачиваюсь и подхожу к Андреа.
Она в сознании. Я стараюсь не думать о том, поняла ли Дреа хоть слово из того, о чем я говорил с Эмилией. Я приседаю перед ней на корточки, и, судя по тому, как она испуганно пытается отползти в сторону, Андреа многое уяснила из услышанного.
– Удуши ее, – командует из-за спины Эмилия.
– У меня другие методы, дорогая.
Бледные черты Дреа охвачены ужасом, в распахнутых глазах выражение недоверия и отчаянного страха. Это больно, очень больно видеть подобное выражение в глазах девушки, которую любишь. Это воспоминание не сотрут ни годы, ни новые впечатления.
– Никто не хочет умирать, Андреа. И я тоже, – прошептал я, взяв за руку. Она вскрикивает от боли, потому что каждое движение сейчас для нее мучительное. Глаза сухие, бездонные. Не осталось слез. Я до дна ее выпил. – Но это не имеет никакого отношения к нам. Я люблю тебя. Ты должна помнить об этом.
Я достаю из кармана шприц, и в ее глазах вспыхивает животный ужас и жгучая ненависть, которую я ощущаю почти физически.
– Когда-нибудь ты убьешь меня. Ты сказала, маленькая провидица. Помнишь, Дреа? Это было в Болгарии. Я никого не любил сильнее. А теперь закрой глаза, девочка.
Я никого об этом не просил. Мне хотелось видеть всю агонию жертвы от начала до конца, всю дорогу смерти, их путь в ад, почувствовать жар преисподней на своем лице.
– Иди к черту, – рычит она хрипло, снова пытаясь дернуться, и морщась от боли.
Печальная горькая усмешка касается моих губ.
– Я давно уже там.
Насильно закрываю ладонью ее глаза, моментально делая инъекцию.
Я отворачиваюсь, бросая шприц в сторону, и встаю на ноги, протягивая руку Эмилии. Она с восхищением, и даже благоговением, смотрит на меня, словно только что совершил одно из Библейских чудес. Наверное, именно так евреи смотрели на Моисея, когда тот раздвинул волны Красного Моря.
– Как на счет подарка, Эм? Мне очень хочется, чтобы ты запомнила этот момент. Чтобы у тебя что-то осталось, напоминающее о сегодняшнем дне, – мягко говорю я, снимая с себя часы.
– Они будут мне велики, – лицо женщины светится счастьем и триумфом. Она опускает пистолет и подходит ко мне, принимая мой дар.
– Я помогу, – мягко говорю я, накидывая на запястье браслет. Наши взгляды встречаются. Я держу ее руку в своих ладонях.
– Спасибо, Дино. Я знала, что не ошиблась в тебе, – произносит Эмилия. Я ласково улыбаюсь ей. Наклоняюсь и целую в прохладный лоб.
– Acta est fabula. , – мягко шепчу я.
– Что? – не понимает она.
Я с силой сжимаю ее запястье, царапая кожу. Она дергает руку, пытаясь освободиться. Но я держу крепко, пока она не обвисает беспомощно, растеряв свою грациозность и гибкость.
– «Пьеса сыграна». Гласит надпись на часах. Именно это я сказал Генри перед его смертью.
Опускаю Эмилию на пол, склоняясь над ней.
– Ты ошиблась во мне, Эм, – провожу кончиками пальцев по бледной щеке, нежно улыбаясь. – В твоих венах яд. Я никогда не пытал людей. Ты будешь первая. И, может быть, последняя. Ты хотела быть особенной для меня. И ты стала. Не нужно бояться. Десять минут. Я бы хотел больше для нас с тобой. Ты так гордишься своим лицом. Я начну с него. Тебя никто не узнает. Эмилия Ривьера просто исчезнет с лица земли. Ты ничего не почувствуешь и то, что я сейчас буду делать – это для меня. Но ты увидишь все. Все, что ты хотела. Немного жаль, что у меня в распоряжении только канцелярский нож. Было бы куда интереснее…
Глава 14
«Если бы кто-то мне сейчас крикнул: «Обернись, он сзади! У него пистолет!» – я бы только устало пробормотал в ответ: «В очередь».»
Джеффри Линдсей. «Декстер.»
Андреа
– Видите меня, мисс Памер? – обращается ко мне незнакомый мужской голос. Я моргаю, пытаясь прогнать пелену с глаз. Лицо кажется расплывчатым, но я все равно киваю в знак согласия. С опаской пытаюсь пошевелиться, и замираю в ожидании болезненных спазмов, но ничего не чувствую. Тело кажется тяжелым, чужим, ватным, но боли нет. Физической боли нет. Я смотрю в внимательные серые глаза мужчины, и теперь вижу его намного лучше. Судя по белому халату, передо мной доктор, а белые стены и специфических запах лекарственных препаратов не оставляют сомнений в том, что я в больнице. И я жива… Однако, вместо облегчения, испытываю сожаление, даже злость. Я так устала… Верните мне мое бесчувствие, состояние безвремия и темноту сознания. Я не хочу, не хочу возвращаться. Если это была смерть, то я ее не боюсь. Здесь страшнее. Я не смогу, не сумею… Не после того, что видела и слышала.
Как им удалось спасти меня? И зачем? Все бы закончилось, и мне бы не пришлось жить с этим.
Поворачиваю голову, отрешенно глядя на капельницу, из которой прозрачная жидкость поступает в мою вену. Шевелю рукой, удивляясь, куда делась мучительная боль, сжигающая мое тело, пока я еще была жива. Физическая смерть ничто против гибели души.
– Сейчас вы под действием обезболивающих. Мы капаем вам глюкозу и раствор Рингера, чтобы восстановить водно-солевой баланс в организме после сильного обезвоживания и кровопотери. Во время обследования у вас диагностировано сотрясение мозга, но это не смертельно. Через пару дней почувствуете себя, как новенькая. – Бодро улыбается врач, когда я снова смотрю на него. Он сумасшедший? Как новенькая? Я? Закрываю глаза, чувствуя, как горячие слезы подступают к глазам. Глюкоза действует. Я снова могу плакать. Однако, глубина душевных терзаний мне кажется недостаточной, и сознание, по-прежнему, немного уплывает, что говорит о том, что мне, кроме обезболивающего, вклоли немалую дозу успокоительного.
– У вас нет ничего, чтобы стереть память? – скрипучим голосом, спрашиваю я. Взгляд врача становится сочувственным, он печально улыбается, и отрицательно качает головой.
– Можно, тогда снотворное? – делаю еще одну попытку.
– Вы только что отошли от предыдущей дозы. Это опасно для сердечной деятельности.
– У меня нет сердца, доктор.
– Ну что вы. Конечно есть. Это последствия стресса и аварии, в которую вы попали.
– Аварии? – хмурюсь я. – Вы сами-то в это верите? Разве мои травмы похожи на то, что я побывала в аварии? Точнее, только в аварии? – мой язык заплетается, возможно, док не понимает половины из сказанного, но злость, которую я чувствую, придает мне сил. – Разве здесь не должны дежурить полицейские? Меня пытались убить… Я… – голос срывается, и я начинаю задыхаться. Хрипы подходят к горлу. Не могу вдохнуть. Холодный пот струится по спине. Врач быстро надевает на меня кислородную маску.
– Вам повезло, что приступ не случился раньше, пока похитители перевозили вас связанную. Уверен, у них не было ингалятора, – говорит доктор, вводя шприцом прямо в капельницу еще какой-то препарат. – Сейчас будет лучше. Еще немного успокоительного, – говорит он, заметив мой испуганный настороженный взгляд. – Вам нельзя волноваться. Расслабьтесь. Все самое страшное позади. Вы в надежных руках. В безопасности.
Я ничего не понимаю. Он несет какой-то бред. Зажмуриваю глаза и снова открываю. Может, я, все-таки, умерла, и это очередной обман сознания? Везли связанную? Меня? Похитители?
Меня держали в раскаленном бункере, я дрыгалась над полом, подвешенная за запястья, как какой-то кусок мяса на скотобойне. А другой кусок, уже отработанный, валялся там же, и гнил. Но я ничего этого не сказала, вдыхая кислород. Я не хотела жить, но организм боролся за меня. И только сейчас я подумала, что могла сто раз умереть от приступа астмы там, в этом страшном месте.
– Зачем вы спасли меня? Ну зачем? – со слезами спрашиваю я хриплым голосом, когда приступ отступает, и у меня снова получается нормально дышать.
– Боюсь, у меня не было выбора. Я всего лишь доктор. А мне доставили вас в таком состоянии,