Неизменным осталось лишь лицо, похожее на гладь озера в безветренную погоду, башня волос на голове и бутылка виски.
Незадолго до бала в доме лорда Холдстока, задыхаясь от горя на склоне лет, только что вымыв сапоги от желтой кладбищенской грязи, в которой она оставила сегодня Квинта Комптона, Аманда листала пухлую стопку писем, которые Майкл под диктовку Фионы писал Аарону на войну. Вдова Аарона после его кончины зачем-то переслала их на адрес больницы.
«В свои шестнадцать Эми прокляла папу и весь наш род до стопятидесятого колена. Я слышала, как она требует у червей вернуть его поганый труп, чтобы она могла как следует надругаться над ним. Третий мужчина излился в нее семенем, но жизнь отказалась цвести в ее чреве. Мне горестно слышать эти стоны. Мачеха отрезала свою любовь и выдала нам по куску. Бесплодные попытки материнства».
Аарон был язвителен и немногословен:
«Чудное фамильное проклятие – наследница Фёрстов поднимает на ноги поросль Комптонов. Папаша избивал мелкую зазнайку за дело. Нечего нос воротить!»
После войны Аарон не вернулся в город, осел на Юге и обзавелся собственной семьей. Но они продолжали переписываться. Фиона оказалась чертовски внимательной и едкой. Слух и острый ум делали ее поистине серьезным лазутчиком. Ирония со вкусом полыни:
«Не успела Эми выскочить замуж, как ее супруг погиб на охоте. И двух месяцев не прошло. Вот свезло старухе! Все его состояние мачеха пустила на строительство пансионата для психов. Мучается долгом передо мной. Квинт даром что не целует ей ноги. Помогает во всем, проклятый лицемер! Порой мне кажется, он хочет зваться Фёрстом, но только слизняки берут фамилию жены, да и поле мачехи не узнает ни травинки, ни цветка!»
Судя по штемпелю на марке, Аарон прорезался через полгода. Это было последнее письмо в стопке. Аманда помнила, как читала его вслух Фионе. Близнецы Майкл и Роберт Комптоны повесились в подвале нового здания больницы, не оставив даже посмертной записки. Они все делали вместе.
«До меня дошли вести, что рок ударил по нашей семье, как бывало прежде. Любимая сестра, собери вещи и покажи это письмо Квинту. Немедленно покиньте больницу и отправляйтесь ко мне в Таунчивилль. Не ставьте никого в известность, особенно Аманду. Заклинаю вас, поспешите!»
– Это ведь ты?! – завизжала Фиона, силясь порвать путы, которыми была притянута к креслу. Квинт слишком мягок для правды, а Фиона слышала больше, чем нужно. – Ты все подстроила?!
Аманда вспомнила день, когда впервые увидела сутулую фигуру Фан-Дер-Глотта, и не смогла удержаться от секундной мести:
– Да, это все сделала я.
Лицо леди Фёрст казалось снежной пустыней. Ни куста, ни черточки. Чистота.
Пансионат для душевнобольных гудел, просыпаясь. Аманда смотрела на падчерицу и понимала, что жить без Бога в душе, пусть милосердного, она не может. Поэтому не стала вешать Фиону или вскрывать живьем, а накачала ее морфием.
Дочь Фионы заворочалась в колыбельке и неожиданно по-взрослому улыбнулась.
Игроки в загробный покер
Гордон Бёрн стоял по колено в пламени, а Винни-пушер за его спиной сражался с пожаром. Напротив них замерли лорд Холдсток, Леди Пустое Семя и Виски-Джек. Леди продолжала вспарывать охотника взглядом. Чиз выглянула из-за плеча Холдстока и исчезла.
– Я хотел убить мальчишку, – Бёрн по привычке выставил вперед правую ногу и чуть присел, руке не хватало клинка. – Хватит кормить тварь.
– Мы же не приняли решения! – закудахтал Виски-Джек. – Вы решили восстать в одиночку?!
– Мало сдохло наследников вашей крови? – охотник скалился, Винни потушил стену и набросился на пол, пытаясь сбить пламя с того места, где стоял призрак. Впервые Винни плевать хотел на неприятное соседство. Огонь пожирал его изнутри!
– Кардинальное спасение, – не сдержался Гарольд Холдсток.
– Милосердней убить сопляка, чем позволить его сожрать.
– А где, позвольте осведомиться, все остальные? – голос Виски-Джека заставил всех обернуться. – И куда уполз мальчишка?
Из гостиной не доносилось ни звука, но дальше по коридору звучали еле слышные голоса.
– Дьявол забери эту Чиз! – сжал кулаки лорд Холдсток и метнулся на звуки. Все поспешили за ним. Гордон обернулся на пороге и увидел, как оседает Винни, весь в копоти и ожогах, обессиленный, несчастный, но живой.
Кто-то из призраков, пока остальные были увлечены мальчишкой и огненной дуэлью, спустился к подвальной двери и торопливо зашептал:
– Он в кабинете! Наверняка кухарка скажет ему бежать на крышу, поторопись!
Подвал взорвался оглушительным ревом.
Туман хлестал по полу, рвался и не жалел хвостов. Его провели! Надули, как младенца!
Тараканы хлынули из-под двери блестящим хитиновым потоком.
Фан-Дер-Глотт скрестил руки на груди и слушал, как тело мальчишки стучит о черепицу. Душекрад загибал пальцы по числу ударов. Тело пролетело мимо окна. Лужайка хлопнула в ладоши. Чиз охнула. Голос-Из-Тени подвел счет:
– Ушел.
– Вернемся к столу, – неуверенно предложила Мириам Дутль, и призраки потянулись за ней в гостиную.
Карты лежали нетронутой стопкой в центре стола.
Сели молча.
Все, кроме Душекрада и Фан-Дер-Глотта, не поднимали глаз. Лорд Холдсток запрокинул голову и делал вид, что спит.
Скрипнула дверь в подвал.
Взгляды призраков мгновенно взметнулись, сшиблись, заметались, пытаясь найти в чужих глазах не понимание, ужас, обреченность, а легкомысленность, глупость, надежду.
На лестнице послышались шаги.
– Я вас сдам, – затрясся лорд Тангейзер, – всех сдам.
– Не хочу, – в тон захныкала Мириам Дутль. – Пожалуйста! Еще чуть-чуть… Я очень боюсь… Кто-нибудь… Пожалуйста!
Чиз молча выламывала пальцы. Ее звали Отчаяние. Фан-Дер-Глотт потянулся к картам и принялся тасовать колоду. Голос-Из-Тени практически растворился во мгле. Круел Райт переглянулся с Гордоном Бёрном, и оба встали за спинкой стула Чиз.
– Ты не одна, – шепнул Райт и упрямо выпятил челюсть. Лорд Холдсток попытался подняться и рухнул на свой стул. Леди Пустое Семя силилась что-то сказать.
Шаги звучали глухо.
На Душекрада было страшно смотреть. Ферзь стола. Его дико трясло. Он побелел, как молоко, эхо шагов отзывалось в нем рывками, точно идущий наживлял его на крючок и, пока баловался, тыкал пальцем, не забрасывая в воду.
В гостиную, как пажи, раскрывающие двери перед тираном, вползли нервные завитки тумана.
Выдержав драматическую паузу, показался второй Душекрад.
Он вплыл эфемерным облаком, тонкой тенью, силуэтом, отраженным в зеркале. Еще не Душекрад – Уильям Стивенсон. Изящный мальчик, который так понравился Шейле Комптон.
Настоящий Душекрад заклекотал, раздирая бесплотную шею руками. Зло указало на него, и когда призрак попытался не подчиниться, дернулся в сторону коридора, оно мгновенно оказалось рядом, втиснулось в него и застегнулось на все пуговицы. Будто надело парадный сюртук.
Душекрад стал един.
Пришло время казни.
Велосипедист
Время капало из крана с надоедливым мелодичным стуком.
Сквозь дрему Берту приходили на ум различные картины, саундтреком к которым могли бы подойти эти звуки. Полые ландшафты, выложенные из духовых инструментов. Лес алмазных сосулек, рассыпающих весеннюю капель. Празднество крохотных, с мизинчик, созданий, с размеренной четкостью бьющих в слюдяные барабаны.
Берту казалось, что его тело исполнено из стекла. Кто-то завернул его в ковер и грубо, но без особой жестокости несколько раз ударил кувалдой. Кости растрескались и проткнули кожу изнутри зубчатой бахромой.
«Я никогда не смогу ходить, – хихикнул про себя Берт. – Стану шаром и буду кататься из угла в угол. Отличный цирковой трюк!»
По коридору заскрипели колеса. Берт жадно прислушался, пытаясь уловить обрывки разговоров. Дверь в палату открылась, стекло зазвенело, голоса неожиданно заполнили палату гомоном чаек. Запахло мылом и морским прибоем.
– …рядом с домом, – закончил женский голос, но его партию тут же подхватил мужской. Доктор. Самые внимательные руки. «Он доставал трубки из моей груди, продувал их и монтировал на место, – покивал внутренний Берт. – Уважаю профессионалов! По одном звуку определить, что не так с моим клавикордом».
– Проклятое место! Давно пора его снести!
– Полицейские оставили здесь своего человека, возможно, тот, кто сделал это с ними, захочет вернуться.
– Его до сих пор не нашли?
– Доктор, в городе живут семьсот тысяч человек, – женщина явно гордилась чужими словами, которые звучали так убедительно. – Дом перетряхнули по кирпичику.
– Этот коп, похоже, вас очаровал.
– Ну что вы, доктор. Линкольн Финч вовсе не в моем вкусе. Ему всего двадцать один!
– Пусть лучше ваш коп объяснит, куда пропадают дети?!
– Он говорит, что все следы ведут в порт. Возможно, там детей продают на органы или что-то в этом роде…
– Этот ваш Финч – странный малый. Видели его руки?
– Боже мой, доктор, он вовсе не мой! И потом, это скорей всего ожоги… или экзема, как вы думаете, доктор?
– Да-да, – раздражение рычало в голосе доктора, Берт видел собаку, которая сидела в нем, приземистая, плотно сбитая, с крепкими желтыми клыками, беспородная, но опасная псина. – Вторые сутки кряду из дома на холме нам привозят едва живого человека, все следы ведут в порт, а мы обсуждаем: обварился ваш дорогой коп или страдает нервами!
– Ах, доктор, вы нестерпимы! Откуда в вас столько желчи и скепсиса?!
– Реализм, Марта, это называется – смотреть на вещи реально. Всю жизнь меня учили верить фактам. И если рядом с заброшенной дырой опять находят раненого, значит, что-то особенное в этой дыре есть.
– Шакалы… – прохрипел Берт, их клювы были для него такой же реальностью, как и раздробленные свирели внутри груди. Каждый вздох отзывался переливчатым тремоло.