– А сын загремел из-за его дочки, – дополнил, размышляя, Усыкин.
– Вы находите – возможна месть? – завершил за обоих Данила.
– Это ответ на ваш вопрос. – Усыкин мрачно поджал губы. – Но не вписывается старик. Он дряхл, да и зачем ему древние манускрипты? При надобности он свободно мог завладеть любым из них.
– Да-да, – изобразил согласие и Бобров.
– Маркел Тарасович, я думаю привлечь Данилу Павловича к нашим проблемам, касательно попытки поджога и проникновения в архив. Эти обстоятельства в обязательном порядке следует расследовать в общих материалах уголовного дела о самоубийстве Топоркова…
– Погодите, погодите! – попытался возразить Бобров.
– В противном случае потом можно будет процессуально выделить в особое производство, а? – погладил ему рукав Усыкин. – И нам назад вернуть, если что. Специально для этого пока нет необходимости вызывать наших сотрудников из города. У меня же следователей в штате нет. Один как перст.
– Ну что же. Я не возражаю, – щедро улыбнулся Бобров.
Усыкин тут же водрузил шляпу на голову и спешно принялся откланиваться.
– Слышал я про архив тот, – лишь закрылась дверь, посетовал Бобров. – Давно хотели вывезти бумаги в город, да Хайса музеем грезил. Денег всё не хватало на строительство, как в том колхозе: то в коровниках нужда, то дороги, а потом школы! Про больницы наши ты уже слышал от Югорова. И так куда ни кинь – везде клин! Но теперь очухаются. Этот… Фёдор Кондратьевич хвосты умеет накручивать. Мигом перевезут все бумажки.
– А что же там такого хранилось? – снова закинул удочку Данила. – Какие такие особые секреты?
– Не на что там зариться! – отмахнулся Бобров. – Хотя хитрит Кондратич! Сам мне как-то шептал, что раньше ещё видели пьянчужку с папироской, но тот дёру дал.
– С папироской? – не понял Данила. – Он говорил о попытке поджога или мне показалось?
– Стоял, вроде прикуривал, – отмахнулся Бобров. – Сторож его окликнул, а тот бежать. Ночь-полночь, но в куче тряпья папироска дымилась. А тряпьё-то бензином попахивало. Чудом не полыхнуло тогда. А случись, враз сгорела бы та изба дотла.
– То есть попытка поджога уже не первая?
– Выходит.
IV
Усыкин не зря приоделся в пальто, на улице, когда Бобров с Данилой вышли из помещения, было не только темно, но и довольно зябко. Тихо беседуя, они двинулись к прокурорскому домику.
Поздняя осень давала о себе знать не только свежей прохладой, но и высоким чистым небом, усеянным яркими, будто заново народившимися звёздами. Залюбовавшись, они остановились, но звонкий голос издали вернул их к действительности. Стоя на пороге у распахнутой двери, кричала Варвара:
– Что же это, Маркел Тарасович? Ждали, ждали вас!..
– Пойдём! – подтолкнул Бобров Данилу. – Я и забыл совсем с этим Усыкиным. Теперь достанется нам от хозяйки.
– Я и ужин приготовила, а теперь что ж? – без остановки лился с крыльца поток. – Всё простыло давно. Валюша ушла к себе. Девочке спать пора. Всё у нас не по-людски!
– У вас дети? – изумился Бобров. – Что-то я не приметил.
– Да нет, – смутился Данила.
– Это она про Очаровашку, – понял прокурор и попробовал приструнить жену: – Да будет тебе!
– Мы же новоселье задумали! – горячилась она.
– Ну и за чем дело стало?
– Вот и я говорю! – будто дожидаясь своего часа, выскочил из-за угла сияющий Аркадий.
– Ты как здесь? Не уехал? – бросился к другу Ковшов.
– Уговорили, – рассмеялся тот. – Останусь подрабатывать таксистом.
– Скажешь…
– Только что Валентину с харчами от любезной Варвары Афанасьевны до вашего жилья доставил. Теперь вот послан за тобой.
– Как она?
– Квартира?
– Брось издеваться!
– Она цветёт и квартирой довольна.
– Вот! – тут же оценил Бобров и вскинул вверх палец.
– Переживал я за Очаровашку…
– Холодновата хатка, – между тем подмигнул Аркадий Боброву. – Как в ней предшественница проживала? Замерзала, наверное? Дровишек бы подвезти, Маркел Тарасович?
– Дак были дровишки. Сам намедни сгружал, – возмутился тот. – Неужели Селёдкин их сбагрил?
– Нетути, – поцокал языком Аркадий. – Боюсь, до снега и щепки ветерок разметёт.
– Ну, до зимы-то не допустим.
– Вот. А мы с Данилой попилили, покололи бы, а? – в Аркадии не умирал сметливый житейский подход, он так и вился вокруг Боброва.
– Небось прежняя хозяйка не мёрзла! – гаркнула Варвара. – Находились, грели. Да и сама не промах.
– Варя! Ну как не стыдно? – покачал головой Бобров. – Сплетни ведь разводишь.
– Был повод? – вмешался Аркадий.
– Да ну их! Загрызли бабу.
– Без причины не укатила бы в момент! – пылала Варвара.
– Вот как! – Аркадий перекочевал к ней поближе, балагуря, зашептал: – Может, и нам драпануть, пока ни рыбы ни мяса? Стрельбу уже слышали. Чего ждать?
– Ну, хватит! – оборвал их Бобров. – Само собой, конечно, время потребуется осмотреться. Не сразу привыкнуть-то. Мы тоже не здешние, а прижились. Тут речек не сосчитать! Природа как в этой… Венеции. На воде живём. До моря рукой. А рыбы!.. В общем… – он, словно вспомнив, взмахнул рукой. – А чего мы здесь зря топчемся? Приглашали на новоселье или нет? Что-то мне послышалось.
– Позвольте за мной, Маркел Тарасович, – тут же взял обоих супругов под руки Аркадий. – Машина за углом поджидает.
– Жива, рыбка? – вспомнил Бобров.
– Ласточка, товарищ прокурор! – распахнул дверцы автомобиля Аркадий, торжественно усаживая на переднее сиденье Варвару Афанасьевну.
Очаровашка выскочила им навстречу, лишь Аркадий успел подрулить к забору. На руках ликующего мужа она вплыла обратно в собственные хоромы: среди ободранных от обоев стен под единственной тусклой лампочкой в пустой комнате красовались грубо сколоченный колченогий стол с двумя табуретками. Но что было на том столе!..
– Стерлядь! – вскричал Аркадий, показывая на золотистое чудо.
– Это, кажись, Варвары Афанасьевны подарок, – похвалился Бобров и ущипнул жену.
– С печкой бы ещё разобраться, – смутившись, потянула мужа в другую комнату Варвара. – Помнится, Селёдкин в ней копался: коптила сильно.
– Нет уж, к столу! – выбил пробку из шампанского Данила. – Мы с Очаровашкой сами управимся.
Но тут лампочка под потолком погасла.
– Вот те раз! – осерчал Бобров.
– Рано сегодня отключили свет, – поддакнула Варвара.
– Даня! – выскользнула из рук Данилы Очаровашка. – Зажги-ка наших. Я как знала.
Тут же были принесены свечки, и через минуту три трепетных огонька засветились над столом.
– Прошу, гости дорогие! – Очаровашка подняла бокал и совсем уже по-хозяйски поклонилась Боброву с Варварой. – Спасибо вам за приют, а об остальном не беспокойтесь.
– Ура! – некстати гаркнул Аркадий, но его выходка всем пришлась по душе.
– Гармошку бы, – размечтался Бобров после третьей рюмки и усадил Варвару на колени. – Свечи наводят тоску, а душе требуется простор!..
– Минуточку, – отлучился за дверь Аркадий, ему приходилось в одиночку кружить вокруг стола, так как на втором табурете разместились Данила с Очаровашкой.
– Неужели привезли с собой? – не поверил Бобров.
– Аркадий, он запасливый, – с набитым ртом похвалил товарища Данила.
В дверях зазвенели струны.
– Гитара! – взвизгнула совсем по-девичьи Варвара. – Маркуша, ты подумай!
– Наш вам маленький сюрприз! – объявил Аркадий. – Рояль мы решили не брать. Ваш заказ, друзья?
– Нашу, нашу! – запросили, закричали вразнобой.
Аркадий перебрал струны и хулигански зачирикал:
У дедушки за печкою
Компания сидит.
И, распевая песенку,
Усами шевелит.
Поужинали дружно,
Ложатся на бочок
Четыре неразлучных таракана
И сверчок…
– Сядь, – снисходительно махнул рукой Бобров. – Ты бы нам что-нибудь душевное. А про сон ещё рановато.
– Мою, – жалобно попросила Очаровашка и подтолкнула плечиком Данилу.
Аркадий, пребывавший в раздумье, после слов Боброва тут же снял руку со лба, мол, что же я могу поделать? И передал гитару Даниле. Тот наклонился к Очаровашке и доверительно запел:
Забыть ли старую любовь
И не грустить о ней?
Забыть ли старую любовь
И дружбу прежних дней?
За дружбу старую – до дна!
За счастье прежних дней!
С тобой мы выпьем, старина,
За счастье прежних дней…
Голос певца был чист и тих, если бы не наступившая тишина, этот полушёпот-полупесня вряд ли был различим, но смолкла, обхватила мужа за шею Варвара с намокшими враз глазами, а Бобров перестал постукивать по столу вилкой, и никто и не заметил, как к грубоватому хриплому баритону присоединился нежный, щемящий душу голосок Очаровашки:
С тобой топтали мы вдвоём
Траву родных полей,
И не один крутой подъём
Мы взяли с юных дней.
Переплывали мы не раз
С тобой через ручей.
Но море разделило нас,
Товарищ юных дней…
И уже Аркадий наклонился над забывшей про всё счастливой парочкой, положив руки на плечи Данилы, он начал подпевать твёрже и уверенней:
И вот с тобой сошлись мы вновь,
Твоя рука – в моей.
Я пью за старую любовь,
За дружбу прежних дней!
За дружбу старую – до дна!
За счастье прежних дней!
С тобой мы выпьем, старина,
За счастье прежних дней[10].
V
Когда гости откланялись, а заснувшую Очаровашку Данила перенёс на кровать, они вышли на крыльцо и присели. Аркадий в темноте на ощупь разлил остатки шампанского по бокалам:
– Ну что, за всё доброе, и пусть все наши враги сдохнут!
– Да уж, – вздохнул Данила. – Умею я их наживать.
– Поделись.
– Поживи с моё…