С Магомедом их связывали другие отношения. Можно сказать, взаимовыгодные.
В районах принято заводить маяков-передовиков. В одном должен был быть знатный хлебороб, в другом – лучший овощевод, в третьем – медалистка свинарка. В стране, помнится, даже герой-лётчик был, Валерий Чкалов, летал под ленинградскими мостами, и сам Иосиф Виссарионович его пестовал. Это у американцев рекорды Гиннеса, а здесь – ударники труда.
Его району достался чабан Магомед Магомедов. Лучший среди лучших! Хансултанов его и вырастил. Имя Магомедова узнала вся область и скоро вся страна. Первые секретари других районов, не скрывая досады, натягивали узду на своих кудесников – героев разных профессий, но перепрыгнуть Хайсу не могли, тот знал секреты, которыми ни с кем не делился: своему герою он разрешал держать собственный скот в государственном, и это покрывало любой падёж или волкобой, если вдруг случись. Поэтому рекорды из года в год увеличивались, а у соперников – с яйцами да арбузами получалось не всегда: то засуха, то ветра.
Магомед встречал припозднившегося гостя у ворот: свет фар легковой машины издалека виден в сумерках. Они обнялись, прошли в дом, где всё дышало чистотой, достатком и уютом. Сам хозяин, жена, пятеро сыновей и дочка обитали в другом доме, поодаль, но под одной крышей.
Не дожидаясь, когда хозяин отдаст распоряжения, Хайса заспешил к шкафчику, где красовались всевозможные спиртные напитки, выхватил водку, налил в стакан и залпом выпил. Только после этого, прислушиваясь к себе, он скинул куртку на руки Магомеда и опустил грузное тело на скрипнувший под ним диван:
– Ну, рассказывай, как живёшь? Телефон заработал?
Магомед не лебезил перед гостем, тревога хозяина передалась и ему, но он и глазом не моргнул, что заметил неладное. Сразу понял, что вопрос о телефоне пустяшный, но разговор поддержал, сдержанно поблагодарил. Хайса криво усмехнулся, хлопнул рукой по дивану, приглашая присесть рядом, но Магомед своё место знал, отнекивался, пока ни выпорхнула младшенькая и любимая – подала воды смыть гостю руки, а потом, накрыв яствами стол, растворилась, будто сказочный дух.
Хансултанов отодвинул поставленные рюмки, налил себе снова в стакан, они выпили. Магомед заикнулся было об овцах, о внезапно обрушившемся снегопаде, проблемах с зимовкой, морозах, кормах, но Хайса, не слушая, вскочил на ноги и заходил, забегал по комнате. К столу не притронулся, будто и не видел душистую мясную закуску.
Магомед хлопнул в ладоши, выскочили по пояс голые два братца-молодца, начали играть огромными гирями, словно в цирке, ловко подкидывая их к потолку. Хайса, бывало, и сам охотно принимавший в этих забавах участие, только крякнул, отвернулся и снова налил водки. Тогда на смену братьям появилась младшенькая с мандолиной в руках – Магомед устроил её в консерваторию, где дочка занималась по классу народных инструментов, но Хансултанов махнул на неё рукой, а отцу буркнул:
– Давай проверим твой телефон. Позвоню я Галине, наверное, разыскивает.
С длинным белым шнуром внесли как драгоценное чудо белый телефонный аппарат. Магомед, подав трубку, оставил гостя одного. Хансултанов набрал номер, и телефон сразу ответил возбуждённым криком жены. Та возмущалась, что прождала до поздней ночи, с утра начала искать в городе по знакомым, но те отвечали – переночевал, уехал в обком партии, собирался назад и где же?.. Он опустил трубку, дожидался, пока голос утихнет и можно будет ответить. Галина не умолкала. Оказывается, приезжала из общежития дочь, ночевать оставалась, но, не дождавшись, к вечеру укатила, боясь не успеть на паром. Её вызывали в прокуратуру, новый следователь допрашивал по поводу смерти Топоркова. Тут Галина заплакала: уговаривала дочь приехать на новогодние праздники, та отказалась.
– Ну что же, наше дело стариковское, – крикнул Хансултанов в трубку, попробовал пошутить, успокаивая: – Теперь нам только ждать. Вот и ты меня сегодня не увидишь. У Магомеда я. Здесь и заночую. А утром сразу в райком.
И, не дожидаясь нового всплеска возмущения, положил трубку, а вошедшему Магомеду бросил:
– Ещё по одной и отдыхать.
Чабан засуетился, бросился искать рюмку, но Хайса сам поставил ему всё тот же гранёный стакан и сурово глянул:
– Лей, не жалей. Завтра буди пораньше. Дел в райкоме накопилось.
Водка ожгла, наконец-то проняла, замутила сознание, он, не раздеваясь, откинулся на подушки дивана. Потом смутно ощутил, как заботливые женские руки сняли с него обувь, освободили галстук, и он начал тонуть в безмятежном тепле постели. До слуха донёсся шум из другой комнаты. Словно из тумана прорезался звонкий, мальчишеский голос:
– … Паром долго не работал! Вот и задержался. Все туда побежали!..
Хайсу словно ударило. Он насторожился, прислушался. Голос принадлежал младшему сыну Магомеда, тот учился в техникуме и, видимо, только что возвратился из города.
– Машину не вытащили.
– Вай, вай! – охала мать, жена Магомеда.
– Её никто и не видел! Враз под лёд ушла с людьми! Так и не выплыл никто!
«Всё, – мелькнуло в темнеющем сознании Хайсы. – Дело сделано…»
И он провалился в сон, словно рухнул в бездну.
V
Утром, когда Хансултанов открыл глаза, за окном ещё было темно. Голова раскалывалась от выпитого накануне, но он умылся во дворе студёной водой из колодца, Магомед вдобавок, как он и просил, окатил ему спину остатками из ведра. Покрякивая, нагнулся было и к снегу, но, грязный и пожухлый, тот отпугивал. Забежав в дом, побрился, выпил крепкого чая и укатил в райком.
Ехал медленно, не гнал, душа упиралась, не желала в душный кабинет, к телефонным звонкам, к вечной нервотрёпке, к надоевшей суете. Он впервые подумал об отпуске. «А что? – завладевала, окутывала сознание мысль. – За все последние годы ни разу по-настоящему не отдыхал». Даже не думал про Кисловодск, Сочи и прочие злачные места, воспоминаниями о которых с придыханием, страстно и азартно делились знакомые. Он не любил и не умел отдыхать. Отпускал Галину по обкомовским путёвкам, а потом давился тошнотой от её откровенных рассказов о похождениях того или иного общего знакомого или знакомой. Не перенося курортов и санаториев, он ездил порыбачить весной, а осенью пострелять дичь. Ради баловства, без страсти…
Дверь райкома открыл дежурный, старейший пенсионер Артёмыч. Обстоятельно и дотошно начал докладывать про события последних двух суток, о звонках из города, подал листы со сводкой сдачи молока, другие папки с бумагами, уходя, задержался, почесал затылок, руганул себя за забывчивость и сердито добавил:
– Мост-то когда начнём, Хайса Сарсенбаевич? Опять трагедия на пароме.
– Что случилось? – как можно спокойнее спросил Хансултанов.
Артёмыч присел на стул и начал дотошно рассказывать, что вчера поздно вечером звонил начальник милиции Каримов: на переправе машина, видно, городская, ушла под лёд. Подробностями не делился, обещая утром перезвонить.
Хайса дождался, когда за дежурным закроется дверь, встал из-за стола, открыл форточку. Давило в груди и не хватало прохлады. Или ему показалось? Он приоткрыл окно. Попытался вдохнуть утренний свежий воздух полной грудью. Что-то мешало. «С чего бы это? – ёкнуло внутри. – Галина и врачиха всё долдонили насчёт одышки? Не эта ли хрень? Брякин тоже в больницу клал…» По привычке включил электрочайник, плеснул кипятка в стакан, отпил. Вроде полегчало, но не пропадала, усиливалась головная боль. Он уселся за стол, глотая горьковатый чай, листал бумаги и, чувствуя подступающую к горлу тошноту, всё же накрутил по телефону милицию. Дежурный отбарабанил, что начальник вторично выехал к паромной переправе, где накануне вечером ушёл под лёд автомобиль с людьми.
– Что за машина? – хмуро спросил Хансултанов. – Вытащили? Людей спасли?
– Какой там! И не пытались. Она почти на середине реки в майну завалилась и тут же под лёд ушла. Там глубина огромная, и течение будь здоров.
«Моя промоина, – ударила по сознанию коварная мысль. – Мне там сейчас бы рыб кормить. Да вырвался. Пусть бумажки архивные купаются. Век не вспоминать!..» И не упрекнул себя, не подумал, не вспомнил про тех двоих из машины на него взъерепенившихся.
– За ней вторая шла, – тараторил между тем дежурный, не останавливаясь. – И она бы залетела, но дистанцию держала, это их и спасло. Маленькая скорость, вывернулась и к берегу рванула назад. А то бы полный каюк!
– А люди с первой машины? Нашли их?
– Ночью ничего сделать не смогли. Панику подняли. Водолазов надо было. А где их взять? Враз всё случилось.
– Значит, никто не выплыл?
– Никто. С машиной так на дно и ушла… – дежурный поперхнулся, добавил: – Девушка, она одна в кабине и была.
Его подбросило на ноги, он заорал в трубку:
– Какая машина?! Марка?
– Да никто толком не знает. Видимость плохая. «Москвич» вроде… Шальная девка какая-то!
Хайса зашатался, его словно ударило, он едва держался на ногах.
– Городская, конечно! – кричал дежурный. – Не дождалась парома, дурочка. В город гнала. Говорят, перед ней грузовик шёл, так она его обогнала… Иначе бы хана грузовику.
Последних слов Хайса не слышал. Бешеный поток крови рвал сосуды его мозга, металось в груди сердце. Ударившись головой о пол, тело расползлось в бесчувствии у стола…
Ферзи и пешки
В случайность происходящего верят лишь простаки. На самом деле всё сущее этого мира связует незримая нить.
I
От встречи с Аркадием Данила ждал многого. Уезжая из района, тот обещал расшибиться в лепёшку, но отыскать отца Топоркова. «Большие Исады я как свои пять пальцев знаю, – уверял он Данилу, когда тот рассказал ему про напутствия Топора, – а нумизмата, который монетами промышляет и прочим раритетом, как сейчас помню и знаю, где тот вечно торчит. Так что я его мигом разыщу, а с ним и про отца всё выведаю». Данила и Аркадий долго рассуждали, что могло напугать Топоркова-старшего, если тот не отважился даже похоронить единственного сына. После его гибели бывший архивариус пропал бесследно, его не могли отыскать не только вездесущий капитан Квашнин, но и «бойцы невидимого фронта» Усыкина, засуетившиеся после покушения неизвестного лица на архивы.