– Нет уж, – сделал шаг вперёд Аркадий. – Условия свои выкладывай сразу. Я вслепую играть не намерен.
– Строптивость-то поумерил бы… любезный, – нахмурил брови Иван. – Ты у меня в гостях. Глазом не успеешь моргнуть. Вот они, мои соколики! – И вор покосился на пыжившихся громил.
– И меня не считай за лоха, – усмехнулся Аркадий. – Стал бы я просто так в твоё логово ломиться!
– Кто же за тобой? И давеча ты мне не признался?
– А я полагал, ты догадливый.
– Не зарывайся! – вспыхнул Иван.
– Обменялись любезностями, – смягчил тон Аркадий.
– Ладно. Окочурится дед, я тебе его отдам, а подымет его на ноги твой лепила, будет видно. Сам тебя к нему провожу. – Махнул рукой охранникам Большой Иван: – Пошли!
III
Удивительно проворно карлик соскочил с высокого для него трона, нажал что-то в стенке, где образовался тайный ход, в котором он мигом исчез. Охранники последовали за ним, кряхтя и вдвое согнувшись. Аркадию и Илье пришлось несладко; как ни ловчился Аркадий, как ни разворачивался, могучие плечи с трудом втискивались в потайную лазейку. Илья змейкой сунулся следом. В комнате, где смогли отдышаться, также отсутствовали двери и окна, но свет оказался ярким и потолок позволил выпрямиться. Единственное, на чём останавливался глаз, – металлическая койка, где покоилось неподвижное, накрытое одеялом, тело.
Карлик потеребил лежащего и сгрёб с головы одеяло. Вошедшим предстало измождённое старческое лицо, заросшее щетиной. На лице дрогнули веки, открывая удивительно синие глаза. Словно глухому, карлик взвизгнул:
– Вот, мил человек, привёл, как обещал.
В глазах больного вспыхнуло любопытство.
– Это люди, которых ты заказывал. Помнишь?
– Что же вы его тут держите? – задохнулся от возмущения Илья, опустившись на колени перед низкой койкой. – Здесь здоровому смерть верная, а уж больному!
– Хоромы не обещал, – захихикал карлик. – Сам ючусь в таких же условиях.
– Его надо на воздух! – бесцеремонно объявил Илья, в нём проснулась отчаянная смелость.
– Может, сразу и сыскарей покликать, лепила? – сплюнул карлик.
Тело старика медленно оживало, он зашевелился. Однако, как ни пытался, головы приподнять ему не удалось. Тревожно бегали белки его глаз, пока не замерли на Аркадии. Тот подсунул ладонь под голову, чуть приподнял, спросил:
– Худо, отец?
Лицо старика исказилось в болезненной гримасе, он попытался что-то сказать, но спёкшиеся губы не открывались.
– Воды бы, – присел к больному Илья.
– Гаврила! – пискнул карлик.
– Есть у него всё, – запустил под койку ручище охранник и вытащил оттуда стеклянную банку с водой. – Матрёна все причиндалы тут прячет.
Дынин скривился на пыльную банку с тёмным осадком на дне, покосился на карлика, но, промолчав, достал носовой платок, намочил в банке и принялся обтирать губы больного.
– Делом-то будете заниматься, мил человек? Иль как? – запрыгал в нетерпении за их спинами карлик. – Мне возиться с вами некогда.
– Фёдор Иванович, – Аркадий приблизил лицо к больному. – Ваш сын, Василий, погиб, застрелившись из ружья. Вот он, – Аркадий перевёл глаза на Илью, – производил вскрытие тела вашего сына. Вы хотели видеть врача и с ним говорить. Мы ждём.
Старик переменился в лице, из глаз покатились слёзы.
– Илья, ты уж сам давай, – отвернулся Аркадий. – Ему бы успокаивающего…
Держа запястье старца, Дынин считал пульс.
– Сердце едва прослушивается.
Подлез карлик, стал громко щёлкать двумя пальцами перед лицом, привлекая внимание больного. Это произвело впечатление – тот еле слышно прошептал:
– Нужен он…
– Он? – не сговариваясь, Аркадий и Большой Иван указали на Дынина.
Старик утвердительно закрыл глаза.
– А нам уйти? – поторопился Аркадий.
Старик закрыл глаза снова.
IV
Когда остались одни, Топорков пошевелился:
– Ты последним видел сына?
– Да… – смутился Дынин. – Но он к тому времени скончался.
– Вскрывал его?
Илья ещё ниже опустил голову.
– Отчего он умер?
– Застрелился из ружья.
– Кто его нашёл?
– Милиция.
Старик закрыл глаза, долго не открывал, из-под век, не переставая, катились слёзы. Илья попробовал вложить ему в рот таблетку валидола, тот не противился, начал пережёвывать её, причмокивая, словно конфетку. Так, в безмолвии, прошло несколько минут.
– Ничего не заметил?
– Что? – встрепенулся Дынин.
– Когда резал, ничего?..
– Заряд дроби разнёс грудь… Талисман у него был на груди… Помяло его.
– Сердечко?
– Серебряное.
– И больше ничего?
– Нет.
– Не мог он застрелиться…
Дынин подавленно молчал. Таблетка или общение подействовали на больного удивительным образом, он оживился, в глазах появились осмысленность, а голос окреп:
– Не верю я, что Васька себя убил. Не мог он этого сделать! При нём бумага важная. Ему жить надо было.
– Ничего при нём не нашли. Там пожар был. Может, он сжёг?
– Нет.
– Чтобы не достались никому.
– Нет! – перекосилось лицо старика от гнева. – Бумагу эту Васька должен был передать…
Он осёкся, губу прикусил.
– Что за бумага?
Топорков помолчал, испытующе глянул на Дынина:
– Вижу, вы с дружком к Ивану близости не имеете?
– Я врач, а Аркадий… – Илья смутился. – У нас друг в прокуратуре работает следователем. Он сюда и послал. Вас разыскивают. Дело расследуется о гибели вашего сына. Поэтому мы здесь.
– Кто его убил? Скажи!
Дынин пожал плечами.
– В бумаге причина, – продолжил старик. – Васька из тюрьмы бежал из-за этого. Я ему рассказал о жизни своей поганой и ещё про одну сволочь. Бумага многим глаза бы открыла. Страшен тот человек, зверь! Имя его боюсь называть. Впутаю и вас. Кончили они Ваську и до вас дотянутся. Зря я всё затеял…
Речь старика утрачивала ясность. Видно было, больших усилий стоило выговаривать слова. Он помолчал, набираясь сил, заговорил обрывками, смысл которых Дынин улавливал с трудом.
– Кто тот человек? – наклонился ближе к нему Илья. – Где он? Кто?
– Нет… Хватит людей губить из-за прошлого. Унесу с собой всю гадость. Успокоится тогда вражина, а я другим жизнь спасу…
– Вы можете помочь следствию… – начал Илья.
– Пустое. Нет мне веры. Подохну скоро. Ты мне пообещай, у меня просьба есть.
– Мы вас в больницу…
– Поздно. Залечили меня здесь.
– Я надеюсь…
– Бесполезно всё. Зверь и под землёй меня достанет. Руки длинные. Пусть уж я один смерть приму.
Похоже, старик начал бредить.
– Пуля у него в сердце была! – вдруг неожиданно для самого себя выкрикнул Илья. – Она талисман пробила и застряла в сердце.
– Пуля! – повторил старик, голова его дёрнулась, он попытался приподняться, но упал на подушку.
– Пуля от нагана.
– Вот и всё… – прошептал старик. – Теперь встало всё на место… как и догадывался я. Был… наган. Как же! Ещё с тех времён. Наградной. В девятнадцатом… ещё на пароходе «Гоголь» безвинных людей он губил без суда и следствия… за то, что вышли хлеба просить, от голода пухли… Выходит, из этого нагана моего Ваську и кончили…
Он надолго замолчал. Глаза его закрылись. Подождав, Илья начал озираться в поисках выхода, но старик очнулся:
– Помнишь про мою просьбу?
– Я вас слушаю, – напрягся Илья.
– В Гиблом месте все лежат. Пострелянные те… В Гиблом месте. Ты найди его. У моря село то. Сделай, что мы с Васькой не успели. Захорони всех по-человечески… Нельзя, чтобы нечисть да собаки над их прахом глумились.
Старик смолк и, как ни бился над ним Илья, больше ничего не услышал. Старик не двигался. Илья вскочил на ноги, заметался по комнате, забарабанил кулаками по стенам:
– Эй! Есть кто! Помогите!
Вбежал Аркадий, за ним карлик, оба охранника и старуха безобразного вида.
– Матрёна! – подтолкнул карлик к больному старуху. – Твоя помощь нужна. Чем ты его в чувство приводила?
– Отходит он, – наклонилась та к телу, коснулась пальцами лица. – Чего уж шуметь зря? Отстрадалась грешная душа.
Топорков приподнял веки, задержал взгляд на Илье, хотел что-то сказать, но из открытого рта хлынула кровь.
Est deus in nobis[15]
Зачем мы люди? Почему?
I
Лёнька Чашешников, считавший себя поэтом со стажем, физическим трудом не грешил. Перебивался на жизнь стишками в районных малотиражках, в журнальчиках типа «Сельская новь», где удавалось пристраивать собственные вирши. Но улыбнулся отец местной Эвтерпы[16], похвалил поэта, и хлебнул он бремя славы, издав собственную книгу. Книжкой эту сироту можно назвать с большой натяжкой – совсем малюсенькая, с ладонь величиной, она тянула на брошюру, но название ей Лёнька придумал звонкое, и красовалось оно на обложке с его кудрявой физиономией, эффектно призывая. Наконец-то он мог расслабиться, подвести итог творческим страданиям и поиску, даже расплатиться с долгами, ибо за книжку полагался ещё и гонорар. Приодевшись и подумав, Леонид решил съездить в далёкую и неведомую Игарку – от одного названия экзотического посёлка веяло романтикой и желанием долбить строку. Задрав портки, мчались туда многие, обуреваемые зудом творчества и желанием заработать. Вояж не оправдался. На Енисее он научился пить, душу не укрепил, но стихи привёз, сначала их брали с интересом, но возвращали: лихой отвагой, что царила на лесоповалах, в глубинке ещё не прониклись, опасались редакторы. Поэтому, вывернув карманы, Леонид снова начал обивать пороги меценатов, пока одна из его тетрадок не попала на глаза тому же земляку-патриарху. Он интерес проявил, сгонял в партийные органы, поднял веки вершителям идеологии, и вот она, новая книжица! Название-то какое! «Отчизна, девушка, берёзка»! Всё опять уместилось на крохотной обложке, но какой гонорар!