– Нет-нет. Это хорошо, что не привезли. В протоколах отражено её количество?
– А как же! У каждого стервеца по триста-четыреста голов.
– Значит, вчера задержали?
– Позавчера.
– И где же они были?
– Есть у нас в инспекции комнатушка. Без удобств, правда, но переночевали.
– И часто такое?
– Только по звонку Маркела Тарасовича. Он же арестовать их собирался. А так бы не мурыжили. Знаете, сколько таких? Лезут, как мухи на дерьмо.
Говорун подмигнул Ковшову, шею вытянул и шепнул:
– Но я Льва Андреевича понимаю. Правильно он считает, обнаглели бракаши. Никакой штраф не пугает. Ладно, били бы дичь с умом, так они на чужие места лезут! Кому это понравится!
Данила внимательней прислушался к весельчаку.
– Что их туда понесло? Мои ребята эти места не для них берегут. Лев Андреевич, другие большие люди там испокон веков, а эта шпана туда лыжи мастырит. Наказывать пора за наглость! Чтоб другим неповадно.
– Кто этот Лев Андреевич? – прервал его Данила.
– А вы, извиняюсь, не знаете? – смешался говорун. – Маркел Тарасович вам не говорил?
Данила пожал плечами.
– Ну и шут с ним, – засмеялся инспектор, как ни в чём не бывало. – Что это я про него? Он здесь не при чём. Куда оружие и задержанных?
– Оставьте протоколы и пригласите их ко мне. Я побеседую.
– А мне выйти?
– Займитесь вещдоками. Сгруппируйте их по охотникам.
Нарушители заполнили кабинет тихо, осторожно – один за другим просовывая сначала голову, осматривались, молча кивали следователю, а потом протискивались сами. Понурые, словно провинившиеся школьники, они окружили стол. Запахло водой, сырой рыбой и ещё чем-то, резким и незнакомым. Данила, не поднимая головы, объявил, что против них прокурором возбуждены уголовные дела, все будут привлечены к уголовной ответственности за злостное нарушение правил охоты.
– Ну вот, – буркнул один. – Отговаривал я вас лезть в те места. Лев Андреевич не любит чужаков.
Его слова словно подстегнули остальных, те задвигались, нахмурились, вертя головами.
– Кто из вас Гришин? – спросил Данила, протокол с этой фамилией ему услужливо подсунул инспектор со словами: «Вот этот отличился. Лебедей, сволочь, не пожалел. О нём Маркел Тарасович говорил».
Кашлянул неказистый мужичок.
– Останьтесь. А остальным ждать. Буду приглашать по очереди, – объявил Данила.
Трое будто вздохнули с облегчением, степенно и осторожно начали выбираться за дверь. Четвёртый остался стоять.
– Садитесь, Гришин, – принялся заполнять протокол допроса Данила. – Рассказывайте, при каких обстоятельствах вы совершили преступление.
Мужичок молчал.
– Вы присядьте. Я вас допрашиваю в качестве подозреваемого. Вы можете сами изложить свои показания в протоколе, а после я задам вопросы при необходимости.
– Вы уж сами пишите…
Был этот Гришин мал и неухожен, чем отличался от своих собратьев-нарушителей.
– Хорошо, – кивнул Данила, хотел, как обычно, предложить чашку чая – мужик не ел с прошлой ночи и спать, конечно, не спал в инспекторском собачнике, но дверь приоткрылась и влетела лупоглазая коротышка, сияющая, словно игрушка с новогодней ёлки. На плече у неё болтался иностранный фотоаппарат в футляре с яркими наклейками.
– Вы будете следователь Ковшов? – подлетела к столу.
Данила поднялся.
– Я журналистка, корреспондент газеты «Волна» Марина Бубль. Познакомимся? – она сунула ему вёрткую ладошку. – Маркел Тарасович должен был предупредить вас об интервью газете.
Он потерялся и промолчал.
– У меня мало времени. Хотелось успеть к егерям, поснимать дикую природу. Вы готовы?
– Гришин? – покосился Данила на мужичка.
Тот торопливо поднялся.
– Подождите в коридоре.
Осторожно, боясь запачкать корреспондентку, Гришин вышел.
– Тот самый?
– Какой?
– Что лебедей стрелял?
– Он.
– Вот как здорово! Мне повезло! Слушайте, товарищ Ковшов, разрешите с Гришиным побеседовать. И несколько снимочков? С места допроса. У вас лицо подходит. Строгое.
– Насчёт снимков сами договаривайтесь, – отвернулся Данила. – А я с детства нефотогеничный.
– Нет проблем, нет проблем, – залетала она по кабинету. – Темновато у вас, а так ничего. Вас я попрошу вот сюда, под портрет Владимира Ильича.
Гришин беседовать отказался, как она его ни уговаривала.
– Вы интервью у инспектора возьмите, – посоветовал Данила. – Он задерживал браконьеров, ему и карты в руки. Он вас и на природу отвезёт.
На этом и расстались. Два УАЗа, взревев моторами, запылили от райпрокуратуры, коротышка махнула ручкой, инспектор, не закрывая дверки, крикнул:
– Товарищ следователь, ждём вас к себе! Отдохнёте, постреляете. Скукотища у вас!
Ковшов заторопился в кабинет, но в коридоре столкнулся с Чашешниковым.
– А вы ещё не уехали?
Поэт потупился и протянул книжицу.
– Извините покорно. Закрутился я совсем. Вот вернулся.
– Это что?
– Примите сии вирши. Как это у вас здесь я слышал?.. В качестве вещественного доказательства нашей встречи. Прошу от меня… в знак, так сказать, глубокой признательности.
«Чёрт возьми! – проняло Данилу, он смутился, не знал, куда глаза деть. – Такого ещё не случалось. Мне-то кого благодарить?.. Дерюшкина, что он в душу ему наплевал?..»
– Этой книжкой я Глафире обязан, – бормотал поэт, краснея. – Но перекосилось всё, и я здесь оказался. Чуть в тюрьму не угодил. Полярность жизни, знаете ли… Тяжело день начинался, но главное, как он заканчивается.
Сказано было неплохо, от души. Данила вгляделся в поэта, замечая в его лице ранее не приметные симпатичные чёрточки: чистый лоб, непокорный волос, грусть в зелёных глазах. Женские у него глаза, нежностью отдавали в уголках.
– Спасибо, – поблагодарил он. – Обязательно прочитаю. А вы заходите, если в эти места завернёте. И извините за причинённое беспокойство.
V
Гришин дремал, привалившись к окну.
– Продолжим, товарищ Гришин, – окликнул его Данила. – Может, чайку? Что-то вас в сон потянуло.
– Какой чай? Моё место в тюрьме…
– Ну что же торопиться? Чашка чая и печенье никогда не помешают. К тому же и я без обеда остался.
Гришин промолчал. Ковшов отхлебнул густой ароматный чай, принесённый секретаршей, пододвинул чашку охотнику. Тот поёрзал на стуле, искоса понаблюдал, как Данила налил себе вторую чашку, потянулся к своей.
– Бодрит, – нахваливал Данила. – Наливайте ещё.
Гришин выпил и вторую чашку. Данила откинулся на спинку стула, разомлел.
– А вам известно, какая у этого сказочного красавчика червоточина внутри? – ни с того ни с сего чуть не крикнул вдруг Гришин и вскочил на ноги.
– Червоточина?
– Да! Он же, стервец, когда гнездо строит, в речушках и на озёрах вокруг себя на километр чужие гнёзда разоряет! – Лицо мужичка налилось кровью. – Никому житья не даёт, всех уничтожает. И малых, и слабых. Убийца этот лебедь, а не сказочный принц!
– Ну, это уж вы преувеличиваете.
– Он хищник, волк, только с крыльями! Известно вам, что его специально отстреливают, чтобы равновесие в природе не нарушал?
Данила не перебивал, разглядывая возмущённого охотника. Тот заметно изменился, не похожий на себя прежнего, забитого тревогами.
– Шипун, он и есть шипун! Поганец речной! – бранился охотник. – Видно, чтобы скрыть гадкую натуру, превратила природа его в красавца. Так и в жизни у нас…
– Охотой давно занимаетесь?
– Считай, с детства. Отец птицу добывал. У нас её хватает. Зимой в деревнях рыба и дичь – главная пища. Сёлами рыбачат и охотятся, порой бабке под сто лет, а она с удочкой на берегу. Спит или делом занята, не понять. А к вечеру ведёрко тарашек домой волочет.
«Разговорчивый, оказывается, мужичок, – слушал его Данила, – а с виду пенёк. Запугал его инспектор?.. Похоже, от чая разобрало. Не догадывается, куда попал…»
– Нас шестеро братьев было. Сеструха, как отец отвёз к родне в город учиться, так там и приросла. Назад ни ногой, замуж выскочила, а мужик её, если прикатит на охоту, только пьянкой и занимается. Но охота и пьянка – это не дело, тонут они, как зайцы в половодье, а бывает, и совсем худо – стреляют друг в друга, ружья-то в руках держать не научились. А ружьё, оно не каждого терпит.
Внезапно он замолчал, исподтишка вскинул глаза на Данилу:
– Посадят меня?
– Прокурор решать будет.
– Бобёр?
– Вы его увидите.
– Наслышан. Его у нас в каждой деревне знают. Умеет с ружьём обращаться. Приезжал.
О прокуроре он говорил с уважением и опаской, как о человеке недоступном.
– По закону он должен с вами побеседовать.
– Да что там, – махнул тот рукой. – Мы люди маленькие. Что ему на меня пялиться?
– Так положено. У вас будет возможность просить о снисхождении.
– Чего?
– Ну… чтоб не арестовывал.
– Ещё чего. Мы просить не научены. Заслужил – получи.
– У вас же семья! Подумайте о них.
– Любанька моя, – не то улыбнулся, не то загрустил мужичок. – Не пускала в этот раз. Корову держим, куры во дворе, по её уму дичь незачем. Я в колхозе на тракторе, дай бог каждому, зарабатываю прилично. Стрельба эта у неё во где! – он рубанул ладонью по горлу. – Опасается всё. Но мы же не дурачки городские! Трое на мне спиногрызов, старший в седьмом, младшая в яслях.
– Выходит, запрещала охоту жена?
– Мне и самому в этот раз расхотелось. Председатель у нас хлопотной, зимой загонит на пахоту, лишь снег скатится, весной – на фермы. Я с тягача на «Беларусь» перескакиваю, прицеп пришпандарю, доярок в кузов – и гоняю туда да обратно, лето, осень – на уборке. Так весь год и кружусь, Любаньку почти не вижу. Думал, в этот раз останусь, не поеду никуда. Ну её к чертям, эту охоту…
– Однако уехали. Что же случилось? – Данила ненавязчиво подводил собеседника к теме.
Словно заподозрив его интерес, мужичок нахмурился, отвернулся.
– Ну что же, оставим, если не хотите говорить.