Ночь опустилась на землю. Моисей Моисеевич давно уже перебрался на кухню, устроившись у тёплой печки. Печек в доме было две, обе сохранились ещё со школьных времён, но из экономии они с внуком топили одну и возле неё коротали долгие зимние вечера, внук с учебниками и тетрадками, дед, обложившись фолиантами и газетами. До позднего часа засиживались в задушевных беседах. Они понимали друг друга с полуслова, а иногда и без слов, не было между ними тайн и загадок. Пока внук был мал, обитал здесь и щенок. Но Мурло – собака особая, кавказский волкодав, из забавного косолапого щенка он быстро превратился в грозного сторожевого пса и не пожелал греться у печки. Его вольная натура требовала свободы и природы.
Мурло во дворе подал голос, Моисей Моисеевич рванулся к окну – неужели заспал! Темно. Ничего не видно. Он вышел на крыльцо, с укоризной глянул на пса, но сам же и вспомнил – пришла пора спускать собаку с цепи, следовало охранять дом, и пёс ему об этом напомнил.
Подежурив, помёрзнув на крыльце, он возвратился в тепло и всерьёз забеспокоился. Оставаясь в городе, Илья предупреждал, а в этот раз не соизволил. Может, девушку завёл? Дед давно уже раззадоривал внука на сей подвиг, однако без особых надежд. С некоторых пор в жизнь Ильи ворвались новые друзья: следователь прокуратуры, его жена и их приятель циркач Аркадий. Внук даже оставался ночевать у Аркадия в городе, если опаздывал на паром, но и тогда звонил ему, снимал тревогу. В этот раз звонка он не дождался. Следователь Ковшов, со слов Ильи, совсем недавно укатил в Ленинград по служебной командировке. Так что и этот вариант отпадал… При упоминании Ленинграда Моисей Моисеевич совсем поник головой и безнадёжно загрустил. Питер был городом его юношеских надежд. И не только. В Питере он встретил свою единственную и несравненную Софьюшку, влюбился без памяти, как мальчишка, просил руки, венчался и…
Они познакомились в театре, куда Моисея привёл его приятель, студент Горного института, потом Софьюшка увлеклась стихами и водила его по разным клубам и обществам, модным тогда и многочисленным, а впервые они поцеловались и объяснились на спиритическом сеансе у бывшей графини Савдуниной. Он помнит это и сейчас, каждое мгновение, как всё произошло.
Часы пробили полночь. В кромешной тьме за большим овальным столом перед единственной свечкой замерло одиннадцать их в белых одеждах. Мертвенно-бледное лицо медиума было непроницаемо, словно восковая маска. Моисей чуял, как дрожали холодные пальчики Софьюшки на его ладони. Она сидела слева от него, справа едва подавала признаки жизни от ужаса какая-то иссохшая старуха. Её костлявые пальцы вцепились в ладонь Моисея клещами и только не рвали до мяса. Он едва сдерживал крик от боли. Медиум охнул, от него повеяло ветерком – это сказывалось приближение вызываемого духа, и старушка-соседка, испустив страшный вопль, рухнула на пол. Круг распался, в шуме и переполохе Моисей подхватил помертвевшее тело Софьюшки на руки и вынес на воздух, неистовыми поцелуями приводя в чувство… То время в Петербурге выглядело чудесным сном. Жили шумно, весело, с пикниками, фейерверками и домашними концертами. Но на беспечность и бессмысленность на стыке веков уже надвигалась новая религия неверия ни во что святое, переосмысления всего. В бесчисленных философско-этических обществах молодёжь вела беседы и дискуссии с поэтами и писателями, которые будоражили чудом и пугали страхами. Леонид Андреев вещал, что скоро восстанут мёртвые, Николай Гумилёв трубил о переселении душ, Михаил Кузмин разглагольствовал о существовании двух миров в одних реалиях, Георгий Чулков общался с призраками. А Бальмонт… А Белый… А братья Бурлюки…
Софьюшка боготворила Зинаиду Гиппиус и копировала её во всём, начиная с мужских костюмов и демонстративной холодности. Но однажды Гиппиус пропала, поговаривали, что вместе с мужем, известным писателем Мережковским, они сбежали за границу, начались смутные дни, вызывали в ГПУ и их, интересовались. Софьюшка вся испереживалась, а потом как-то ойкнула в его объятиях и осторожно высвободила живот, так они узнали о ребёнке, который сразу перевернул их жизнь. В суровом холодном Питере довериться было некому, и рожать они отправились в другие края. Вот здесь их и поджидало несчастье. В Саратове ей первый раз стало плохо, потянулись тяжёлые дни в больнице, сына спасли, Софьюшки не стало…
Проснулся Моисей Моисеевич рано, когда Мурло опять пустился в яростный лай у ворот. В руках – раскрытый альбом с фотографиями жены, сына и внучонка – так с альбомом он и заснул вчера, пригревшись у печки и вспоминая. Подбежал к окну, дёрнул занавеску – у ворот стоял автомобиль странной несовременной конструкции. Возле автомобиля в нетерпении расхаживал незнакомец в чёрном. Поглядев на окошки, он в очередной раз ударил в колокольчик. Надрывался Мурло, встав на забор передними лапами.
«Прямо чудеса какие-то», – подумалось Моисею Моисеевичу.
Машина была из времён его молодости, на таких обычно покатывались энкавэдэшники, грозные люди из секретного государственного ведомства, попросту не беспокоившие.
Он накинул пальто и поспешил на крыльцо.
III
– Приношу глубокие извинения, – раскланялся молодой человек в тёмных кепи и плаще. – Не здесь ли проживает доктор Илья Артурович Дынин?
«Странные дела, – продолжал недоумевать Моисей Моисеевич, – когда-то эти люди преследовали меня, теперь им понадобился мой внук…» Он успел проснуться, но не совсем ещё пришёл в себя. Словно перед глазами в его памяти маячили отрывки былого сна, мытарства, начавшиеся с побега из Советской России Гиппиус и Мережковского. Дело тогда не кончилось пристрастными допросами. Глава питерских чекистов злой гений Бокий занимался тем делом. И им пришлось не одни сутки провести в предвариловке… После, скрывшись из Питера, они изменили фамилии, так Моисей Моисеевич Киршенштейн преобразился в Михаила Михайловича Дынина, в действительности сгинувшего в Саратове от свирепствующего тифа.
Тяжёлый сон с воспоминаниями прошлого, конечно, не освежил Моисея Моисеевича, однако не помешал ему преодолеть лёгкое замешательство и пригласить гостя в дом.
– Аркадий, – протянул руку молодой человек, – приятель вашего внука и Ковшова. Из города.
– Не соблаговолите откушать с дороги? – пододвинул Моисей Моисеевич стул гостю. – Илья о вас рассказывал. Очень приятно.
– А где внук? Не в больнице? – повременил раздеваться тот. – Данила выехал в Питер. А с Ильёй мы договорились встретиться, однако?..
– Помилуйте! – забегал вокруг стола всполошившийся дед. – О вашем визите мне ничего не известно. Вчера утром, как обычно, я ушёл к соседке за молоком, у неё засиделся, а возвратившись, его уже не застал. Он всегда боится опоздать на первый паром, так что я особенно не придал значения его ранней отлучке, но он не вернулся из города, а теперь вот ваш визит!..
– Что могло случиться?
– Уж не девушка ли у него завелась?
– Девушка? – Аркадий хмыкнул. – А почему нет? В бюро красавицы одна другой краше!.. Впрочем… – он насторожился и потянулся к печке, где достаточно высоко торчал листок бумаги, приколотый гвоздиком в едва заметную трещинку.
Бумага красовалась на самом видном месте, поэтому оставалась незамеченной для хозяина.
– Откуда? – всплеснул руками Моисей Моисеевич и воззрился на Аркадия, как на великого фокусника.
– Не открываю секретов, ибо это профессиональная тайна, – пококетничал тот, сорвал листок и протянул его хозяину. – Вам привет от загулявшего внука.
– «Дед! Я уехал в Семёновку, – начал читать тот, прокашлявшись от смущения. – Там останусь дня на два. А впрочем, как повезёт. Буду искать Гиблое место. Если что, сниму жильё. Илья».
– Вам это что-нибудь объясняет? – ткнул пальцем в записку Аркадий. – Что ещё за Гиблое место?
– Боюсь, я начинаю догадываться о тревогах, мучивших его в последние дни… – задумчиво произнёс Моисей Моисеевич. – Илья выспрашивал меня об этом Гиблом месте. История старая, больше похожая на страшную сказку, которой на ночь бабушки пугают непослушных детей.
– Сказка?
– Хотя бытует мнение, что за этой сказкой скрывается реальное событие, когда-то имевшее место в тех краях. Помнится, в большую воду, когда она сходила, там отыскивались кости, останки человеческих скелетов. Их растаскивали собаки и про них забывали. В период Гражданской войны или сразу после неё вымерло от опасной заразы целое село. Там же, на возвышенном берегу, останки были преданы земле, однако цивилизованным способом не были обозначены, а со временем об этом месте забыли. Осталось в людской памяти лишь название страшного бугра – Гиблое место. Новое поселение – деревня Семёновка от того бугра дальше, но жителям тех мест нет-нет, да приходится пугаться: приносят собаки в зубах кости человеческие, разрывая песок.
– Семёновка, значит? – задумался Аркадий, вперив руки в бока. – И далеко сей край?
– Километров двадцать-двадцать пять. Но с паромами. Я сам там не бывал. Рассказывали.
– Вот и славненько, – поводил носом Аркадий, оглядывая комнату, словно чего-то подыскивая. – Собирайтесь!
– Но позвольте…
– Придётся, милейший Моисей Моисеевич, отправиться нам на поиски вашего внука.
– Он же пишет…
– Ружьишка у вас, случаем, нет?
– Ружьё?
– Хотелось бы и патронов.
– Вы думаете охотиться?
– Вполне возможно, придётся.
– Осталось от сына, – заторопился в чулан Моисей Моисеевич; вид Аркадия, манера его поведения, твёрдость и жёсткость, с которыми он раздавал приказания, подавляли, заставляли повиноваться и исполнять без размышлений.
– Пёс смыслит в охоте?
– Может, вы поделитесь своими планами? – попробовал всё-таки заикнуться хозяин, подавая двустволку и патронташ.
– В дороге, милейший Моисей Моисеевич, в дороге. У нас будет время всё обсудить. А пока не забудьте про воду и спирт. Впрочем, сгодится и водка. Да, понадобится аптечка с бинтами.
Дынин-старший ловил приказания с открытым ртом и не успевал переваривать информацию: несомненно, этот молодой человек готовился к отчаянному сражению. Мурло вопросов не задавал. Он без сожаления расстался с тёплой будкой и бесцеремонно, будто только и катался в старинных кабриолетах, заскочил на заднее сиденье.