щё дымившийся» материал о задержании инструктора райкома с белугой. Он ждал, как отреагирует первый секретарь, и тот, поморщившись, кивнул в ответ. Серёгин знал о проделках своих партийцев, ему было известно и не такое, и он испугался, понял, с Каримовым надо держать ухо востро. Проводив шустрого майора, собрал бюро, потом в курилке особо доверенным поставил задачу во все глаза следить за новым начальником, не утерпит новичок «у воды да не напиться», придёт за икоркой, там его и ущучить. Но Каримов знал про западни, крючки, капканы; год прошёл, он ни в одну ловушку не завалился, а у самого начали появляться в нужных местах свои людишки, понадёжнее прежних, которых, не задумываясь, гнал в шею. Так между первым секретарём райкома и новым начальником началась скрытая война.
Каримов каждое утро раньше прокурора и гэбэшника успевал прибежать в райком и доложить все новости вместе с криминальными, вёл милые беседы насчёт снижения уровня браконьерства, приглашал первого секретаря на все мероприятия, даже на собрания коммунистов. И тот не отказывал, ходил, выступал и ставил задачи решительно бороться с пережитками капитализма. Одним словом, выглядело всё прилично, однако через некоторое время Каримов озадачил райком криминальным материалом на известного председателя колхоза, а надо же такому случиться: накануне Серёгин дал команду своим орлам готовить того председателя к правительственной награде. Засуетились, забюрократились те с бумажками, а Каримов вот он – на пороге, как будто и не знал ничего, приносит такое, от чего волосы дыбом: оказывается, разлюбезный Митрошкин Иван Спиридонович – коварный преступник, лично организует поставку икры в столицу. И как всё обустроить смог! Отправляясь поздней весной на теплоходе до Москвы, загружал икрой каюту. С капитаном шуры-муры, и икра не какая-нибудь, а вся в фирменных банках «кавиар», будто цех настоящий в рыболовецком колхозе организовал, делец! Но главное и самое страшное оказалось не в этом: задержали жулика бойцы из Управы, то есть от самого генерала, так что Каримов здесь не при чём оказался. Рад бы помочь, но не в силах… Так и стоял перед разбушевавшимся первым секретарём с разверзнутыми в бессилии руками, мол, ещё и самому достанется, что просмотрел. Лишь через несколько месяцев донесли Серёгину верные люди всю правду о той истории, после которой он и попал в немилость к первому секретарю обкома Боронину: отлов и арест любимого председателя колхоза организовал сам Каримов, упросив генерала насчёт операции и разложив всё по полочкам. Но не достать Каримова – получив подполковника, он уже командовал милицией в другом районе.
Там Каримов попал под Хана…
III
После успешной операции, когда вся область охнула и зашепталась, не поверив, кого упрятали в тюрьму за «какое-то баловство с краснухой», как выразился один из руководителей обкома партии на очередном совещании в «Каспрыбе», Каримова поманили в город, предлагая солидное место в Управлении, но он не спешил. Конечно, голова кружилась, и мысли такие посещали, но гнал их прочь, понимая, что «мамонты, окружавшие не один год кресло генерала», его, молодого и неопытного в подковёрных играх, попросту затопчут, как случалось уже с молодыми да ранними. А Каримову голова и погоны были не в тягость. Его время придёт позже, прикидывал он, своей должности дождётся и взойдёт туда не клерком бумажки за генералом носить, а, как минимум, его заместителем. Стратегия была верной – без москвичей из Министерства внутренних дел высот не достичь.
Встречать столичных гостей Каримов научился быстро. Недовольных не оставлял. Генерал его зауважал, понял: этот дело знает, принять посланцев умеет и нем, как могила. Что бы ни поручали ему начальник УВД, люди из обкома партии, первый секретарь райкома Хансултанов – исполнялось неуклонно, скоро и с блеском, а потом умирало в стенах его кабинета. Никто, кроме самого Каримова и двух-трёх верных его помощников из гражданских, о посещениях высокими гостями рыбацких тоней, баз отдыха, об устраиваемых там застольях не ведал. Замов своих не подпускал к этим вопросам. По своему опыту знал, чем опасен такой человек – продаст при первом удобном случае…
Первое время приставал к Каримову Бобров: то скажи, это поясни, кто приезжал, с кем, кого, куда возил. Дотошный и наивный прокурор полагал, что раз он есть государево око, то обязан всё зреть. Достал Каримова и, не сдержавшись, сыграл тот с ним злую шутку. Потом сожалел, но отмахнулся, наметилась к этому времени у него своя философия, которой старался следовать: замахнулся – бей, сделал – не жалей.
А случай и правду вывернулся злой…
Гостили они с Бобровым на чабанской точке, первый раз вместе выехали. Степняки принимали сердечно, по своим законам и правилам. Уложили больших начальников на ковры, под бока – подушки, молодого барашка заварили. Перед бешбармаком на середину – блюдо с вываренной бараньей головой. По обычаю аксакал поднял её и начал потчевать гостей. Вырвав глаз и ухо, протянул их прокурору.
– Тебе за законом зреть, значит, глаз и ухо съесть.
Бобров бывал на таких посиделках, все знали, что не терпел он этой процедуры с бараньими причиндалами; варварским способом отделённые от головы, они стекали жиром по рукам и халату аксакала, вызывая у Боброва брезгливость и отвращение. Он даже голову опустил и отвернулся к Каримову, попросил приостановить неприятную сцену, но тот лишь расплылся в довольной усмешке, покачал головой, упрекая; своей волосатой рукой с засученным по локоть рукавом перехватил скользкое месиво у старика и ткнул Боброву чуть ли не в грудь:
– Бери, прокурор! – громко, чтоб все слышали и поняли, кто здесь главней. – Тебе смотреть, мне сажать и карать! Слушай потом, какая о нас с тобой молва разлетится среди народа. Мы их и судьи, и защитники!
Бобров тогда вздрогнул, косо глянул на зарвавшегося милиционера, но слова сказать не успел, зашумели все, приветствуя Каримова, и прокурор смолчал, а потом уже поздно было. Другим раздавались ноздри, щёки и прочее.
Перегнул тогда Каримов палку, выпитая водка ударила в голову, сыграла накопившаяся досада на прокурора, но он не жалел: Бобров больше не спрашивал, кто у него недавно гостил, на какой тоне уху хлебали высокие гости и сколько икры увезли с собой на сувениры.
В этом богатом на рыбу районе Каримов познал многое. Сюда любило наведываться и отдыхать не только обкомовское и облисполкомовское начальство. Для правительства страны, аппарата ЦК, Верховного Совета народных депутатов здесь имелись заветные богатые уголки. Заимки, можно сказать, исторические, где любили проводить отдых, рыбачить и охотиться Хрущёв и Брежнев, Подгорный и Косыгин, ну и люди помельче, но для местного масштаба достаточно величественные и властные. Хрущёв, посмеиваясь, грозился всю страну удочкой прокормить и память о себе оставил: воздвиг никому не нужный комбинат по переработке камыша, через год превратившийся во вредный могучей реке хлам, другой отец отечественной политики отчебучил и круче: начал делить реку, в результате совсем обезводив рыбаков и сгубив миллионные поголовья царской рыбы. Было кому себя показать во всей красе, что уж там говорить! Каримов, как и все, это видел, он часто теперь выезжал к морю, катая высоких гостей, потчевал их небылицами и выдумками, которых насочиняли без него великомудрые подпевалы от науки, и собственными глазами наблюдал, как гибнет природа, а с ней и царская рыба…
Морщился Каримов, подрёмывая на диване и мельком посматривая телевизор, воспоминания захватили его, домой идти не хотелось. Там Галия, вечно допекающая женскими заботами. Никогда она не работала, не допускал этого муж, двоих воспитали, но мало казалось Каримову, хотелось больше, а Галия упёрлась… С этим он связывал все домашние невзгоды, потом вдруг отсоветовали врачи: категорически поздно! Каримов взъерепенился, в город жену возил, светилам гинекологии показывал: баба крепка, статна, пополнела, конечно, но чтобы детей не рожать! Такого в роду Каримовых не было. Кстати, как раз в это время и начал он подумывать о своём роде. А как задумался, начал старейшин расспрашивать, книги ворошить… Оказывается, права была его бабка – он из великого старейшего рода, течёт в нём кровь благородных, могучих монгольских тайджей[21]. Свою сокровенную тайну узнав, не доверял Каримов её никому, мучило его и терзало теперь другое: цепь рода его, идущая от пращуров, покоривших Великую степь, ходивших походами на Китай и Европу, ведущих родословную свою от царевича Кюлюкана, повернувшего войска под Коломной, и ушедших в Уральские степи, могла прерваться, если не сумеет родить Галия ещё одного сына… Рухнет тогда всё! Блажью, запоздалой фантазией назвать это было нельзя, потому что съедала тревога Каримова днём и ночью, звериная страсть по сыну обостряла и без того мучившую его болезнь. Как ни надеялся, как ни мучил он врачей, роковой ответ услышать пришлось. После этого утратила прелести Галия, вызывая лишь безразличие и неприязнь.
Кабинет в райотделе, диван в комнате отдыха стали отдушинами. Незаметно Каримов начал попивать. Но однажды скрутила жуткая резь в животе, оказался на больничной койке, а как обошлось, приучил себя к осторожности со спиртным. Позволял в редких, исключительных случаях. Но осчастливил его Хан – свернул себе шею! Его грозный хозяин, его идол, желания которого он исполнял беспрекословно, почти сдох. Каримов ликовал, а потому мог себе позволить расслабиться.
Первый секретарь райкома партии Хансултанов, которого за глаза называли Ханом, оказался умнее и коварнее всех, с кем до этого пришлось работать, и перед кем вынужден был гнуть голову Каримов. Хан был хозяином в районе, и Каримов понял, что ему ничего другого не оставалось, как выбирать: подчиниться и превратиться хотя бы на время в его нукера, слугу, или стать врагом, но тогда неизбежно погибнуть. Больше таких личностей, как Хан, в районе не было, да и во всей области не сыскать. О Боронине, Максинове и Игорушкине Каримов не думал, то были птицы другого полёта.