– Ты что же молчал? – начал и он с того же. – Сразу бы про них упомянул…
Данила не отказал себе в удовольствии выдержать паузу и многозначительно съязвить:
– Приказано было.
Словно извиняясь за глупость, секретарь послушно закивал головой…
Так было когда-то, теперь вспоминать смешно. Передразнивать тех вислоухих было весело, и Очаровашка беспечно смеялась, прижавшись к нему и тычась влажным носиком в горячее плечо. Они давно поужинали, отметив его приезд, счастливые от долгожданной встречи нежились в постели, давно всё переговорили, а он всё отвечал на её вопросы снова и снова про питерские чудеса и видения, про сказочные залы Эрмитажа и дивный Зимний сад, храм Спаса на Крови и Исаакиевский собор, «Танец» Матисса и «Поцелуй» Родена…
У него уже сами собой закрывались глаза, и язык начал заплетаться, как вдруг он почувствовал влагу на груди. Тронул её лицо, она всхлипнула:
– Даня, милый, ответь мне, пожалуйста…
– Что, дорогая?
– Зачем на свете такая чёрная несправедливость?
– Что?
– Одним – удовольствия, а нам мыкаться в этой сельской дыре…
– Ну что ты, малыш! Что ты? Успокойся. Это же временно.
– Нас упрятали в глушь, – уже совсем плакала она. – И никому нет никакого дела. Печка коптит. Я замерзала без тебя. Уже и верить перестала, что ты когда-нибудь вернёшься. Я думала, ты забыл меня там, в том чудесном, прекрасном Ленинграде.
– Я убью завтра этого проклятого Селёдкина! – Ковшов заскрежетал зубами, сразу забыв про усталость и сон. – Утоплю в нашем колодце!
– Ответь. Только не лукавь и не обманывай меня, – она высвободилась из его объятий и отыскала глаза, которые он пытался отвести. – После того как ты откажешься в обкоме, нам вечно придётся гнить в этой дыре? До старости?
Не сдержавшись, она разревелась по-настоящему.
– Что ты, дорогая? – принялся он её успокаивать. – Кто вбил тебе в голову такую дикость? Как ты додумалась?
Он уговаривал её, поглаживая волосы и беззащитные плечи, а мысли метались, кружились вокруг другого, путались с возможными интригами грозного завотделом, сознание его будоражили и угнетали погибший Топорков и клятва, которую он дал перед его смертью. Мог ли он сказать ей об этом?..
Новогодние сюрпризы
Тот человек, кого ты любишь во мне, конечно, лучше меня, я не такой! Но ты люби, и я постараюсь им стать.
I
По великой книге Моисея, в первый миг бытия, отделив свет от тьмы, Бог создал день. Моисей Моисеевич Киршенштейн помнил про это благодаря деду. Тот нещадно порол его, прививая знания, которые самому были известны, но бóльшему научить не успел, ибо на сто втором году жизни сам покинул белый свет, а далее к ученью сына приступил отец (матери Киршенштейн-младший не помнил). Вот тогда на собственном опыте пятилетний Моисей быстро познал, что день начинается с утра, так как отец подымался засветло и все заботы по дому перекладывались на мальца. Ничего, кроме бед и тревог, ему эта часть суток не приносила, поэтому уже с тех пор утро он возненавидел. С годами, конечно, многое изменилось, даже собственная фамилия, но и с возрастом он испытывал лёгкий страх насчёт будущего дня, и требовалось время, чтобы на рассвете сердце переставало ёкать в предчувствии беды.
В это зимнее утро традиция нарушилась. Неделю назад его успокоили в больнице, что жизнь и здоровье внука вне опасности, а лечащий врач, завершая обход, не удержался и, обняв за плечи, торжественно объявил о скорой выписке, заверив, что Новый год Илья встретит дома.
Не чуя земли под ногами, Моисей Моисеевич помчался к родственникам. Эмма Петровна всплакнула на радостях, потом забранилась насчёт воспитания и принялась кормить свёкра, который совсем отощал, дежуря у койки больного. Однако, вопреки всему, поклевав цыплёнком, тот схватился за телефон. Его посетила фантастическая идея, он загадал её в одну из бессонных ночей подле внука и дожидался только этих слов врачей. Трубку поднял Аркадий. Поздоровавшись, Моисей Моисеевич начал издалека и изрядно волнуясь:
– Как к вам обращаться, дорогой мой друг?.. – и он запнулся. Не знать отчества чудесного человека, спасшего жизнь его внуку, какой позор!..
– Без церемоний, – догадался тот. – Просто Аркадий.
– Не соблаговолите ли, любезный Аркадий. – Моисей Моисеевич собрался с духом и выпалил: – Встретить новогодний праздник у нас дома? В дружеской, так сказать, компании!
На другом конце провода помолчали в замешательстве, потом до Моисея Моисеевича донеслось обращение к кому-то: «Анастасия! Слышь! Да оставь в покое несчастную птицу! У меня уши трещат от вашего французского! Тася! Тут насчёт праздника…» Что-то ответил женский голосок.
– Я понимаю, – постарался опередить возможные возражения Моисей Моисеевич, – паромная переправа… эта постоянная наша маята! Но Илью обещали выписать. Для него и для меня будет большой честью видеть вас вместе с женой у нас…
Он не успел докончить.
– Илюшку выписывают?! – заорал Аркадий. – Что ж вы молчали?
– Врач поклялся, – улыбнулся старик. – Вот ведь какая радость! Поэтому мне представилось, что вам приятно будет видеть друг друга. Ваша супруга такая прекрасная женщина! Илюшка мне рассказывал.
– А Ковшов? Данила обещает быть?
– А как же. Я думаю, на Новый год… – он постарался найти подходящие слова, – представители уголовного меньшинства дадут возможность вам всем увидеться.
– Вот, чёрт! – ликовал Аркадий. – Послушай, Тась, – он, видимо, привлёк к телефону и жену. – Чего дед-то придумал… А мне, дураку, вовек не скумекать! Ты уж наши билеты в филармонию подари кому-нибудь… – А в трубку кричал своё: – Как там Мурло поживает? Ему первое место за столом, если уж всю компанию собирать!
Известное население райцентра, посвящённое Моисеем Моисеевичем в его планы, встретило новость с восторгом. Особое ликование проявили Очаровашка и Мурло. Если псу достаточно было одного упоминания о скором появлении Ильи, то Очаровашка, истосковавшаяся по былым радостям и городским затеям, была поражена предстоящим торжеством и буквально забросала Варвару, Ольгу и Полину – всю маленькую женскую семейку районной прокуратуры – фантазиями по организации вечера, нарядам и, конечно, самого застолья. Лишь Моисей Моисеевич заикнулся о мероприятии Ковшову, число гостей стало расти со скоростью снежного кома, летящего с горы. Началось с того, что уже вечером того же дня позвонил сам Аркадий и намекнул насчёт сюрприза. Заговорщицким тоном, строго конфиденциально он сообщил о незнакомке, стажировавшейся с Ильёй у Югорова, и их взаимных симпатиях. Если возражений не имелось, они с Анастасией могли бы захватить её с собой, устроив для деда смотрины. Моисей Моисеевич тут же согласился, он не чаял, когда внучек сам бы решился на это, но с таким тихоней разве дождёшься? Старик забегал по дому, подсчитывая комнатки и количество метров. Библиотека, его гордость, прикидывал он, будет общей территорией… Здесь, наконец, он займётся своими творческими увлечениями, впрочем?.. Конечно, с правнуком! На кухне они будут собираться всей семьёй, у печки тепло долгими зимними вечерами. Когда за окнами залютует метель и пурга застучится огромными хлопьями снега в стёкла, он будет рассказывать малышу дивные сказки… вот и стульчик Илюшки сохранился с тех пор, на нём малыш будет слушать его, поджав коленки к груди, как делал сам Илюшка… Так любила сидеть в кресле и его бабушка Софьюшка…
Ах, Софья, Софьюшка! Разве можно представить её бабушкой? Она навечно так и осталась молодой и красивой, покинув его в двадцать лет. Его губы и теперь не могли произнести «умерла», для него она ушла однажды, пройдёт время, они встретятся там… он верил.
Моисей Моисеевич притомился от свалившихся на него воспоминаний, хлопот, длительных хождений по комнатам и, выхватив наугад с полки потрёпанный томик стихов, примостился в библиотечном кресле. Он любил эту комнату и часто засыпал здесь, коротая ночь, особенно в отсутствии внука.
Но буквы расплывались, перед глазами стояло её лицо. Его Софьюшка улыбалась ему милыми влажными чёрными глазами.
Выпал из рук Моисея Моисеевича томик Блока, мысли его обратились в причудливые сновидения, сотканные воспоминаниями, и, привалившись к спинке кресла, он забылся…
II
Всех женщин теперь волновала одна забота: встретить городских персон и не ударить в грязь лицом. К тому же Моисей Моисеевич не утерпел и при первом же разговоре с Варварой выдал секрет Аркадия о прелестной незнакомке, ну и пошла, как говорится, писать губерния…
В этих хлопотах и канители, как обычно и бывает, незаметно промелькнул приезд из больницы Ильи – виновника всего торжества, они обнялись с дедом; расцеловал обоих, бросаясь на грудь, пёс Мурло. А Илья умчался в прокуратуру к Ковшову. Увы, Данилу вызвали в областную прокуратуру. Бобров тоже укатил в город, почему-то один и гораздо раньше. Всё это происходило в последний день уходящего года, поэтому проследить за всем, уловить смысл происходящего было трудно, однако появление к вечеру кабриолета у ворот дома незамеченным остаться не могло. Пёс радостным лаем оповестил об этом, сбежалась бы вся деревня, не будь народ занят предновогодними заботами.
Внимательно вглядываясь в лица каждой гостьи, Моисей Моисеевич пытался самостоятельно определить, которая из них предназначена внуку, так как в спешке Аркадий забыл их представить. Тем не менее это неудобство нисколько не помешало Моисею Моисеевичу самому снять с дам верхнюю одежду, провести по комнатам, повествуя истории дома, их семьи, а усадив обеих за круглый стол в библиотеке, предложить горячего чая с мороза.
Когда появился шумный Аркадий, компания, уютно устроившись вокруг стола, попивала чай из самовара и мило беседовала о прелестях деревенской жизни. Моисей Моисеевич умело расписывал превосходства нетронутых уголков, где водились чуть ли не все представители Красной книги, от удивительных куропаток и фазанов до экзотических кабанов. Попугай Шарль тоже прислушивался к житью-бытью сородичей, солидно вышагивая по крышке стола, он искоса вскидывал подозрительный глаз на рассказчика: «А не врёшь? Уж больно складно получается», – и поклёвывал печенье из розеток. Аркадий, грузно приземлившись на скрипнувший под ним стул, тут же включился в беседу, но в дверях уже появилась Полина, нагруженная всевозможными свёртками, а за ней Варвара Афанасьевна с гусем, ощипанным и готовым к печке.