де была медчасть с современным медицинским оборудованием. К сожалению, американские врачи уже ничем не могли помочь. Ночью Шриверы скончались. Вот акт о смерти, подписанный доктором Энкарно. Как видите, диагноз предельно ясен: смерть наступила в результате отравления естественным органическим ядом ботулином… Вот и вся история! Так что боюсь, что вы напрасно приехали сюда. Разве только ради мисс Гвендолин Шривер, но я думаю, как только весть о смерти родственников дойдет до ее любовного гнездышка, она сама объявится. Кстати, я недоумеваю, почему американское радио хранит молчание? Как-никак мистер Джошуа Шривер очень видная персона в вашей стране.
— У него есть на то причины.
— Какие?
— Мистер Шривер, должно быть, желает обождать с некрологом, пока мне не удастся выяснить личность преступников.
— Преступников? Ну, знаете, такое мне даже в голову не приходило, — полковник пожал плечами. — Получив телеграмму о вашем выезде, я был уверен, что речь идет только о поисках пропавшей мисс Гвендолин Шривер.
— А разве мистер Шривер не телеграфировал, что просит отложить вскрытие трупов до моего прибытия?
— Да, но я не придал этому никакого значения. К тому же…
— Простите, — прервал его Мун. — У меня к вам несколько вопросов.
— Пожалуйста.
— Почему сообщение о смерти Шриверов не появилось в испанской печати?
— За кого вы меня принимаете? Представьте себе: мир узнает, что в Панотаросе произошла воздушная катастрофа, в результате которой погибло свыше десяти человек. Одновременно в том же Панотаросе умирают от яда жена и сын известного американского миллионера! Какой же турист после этого захочет приехать в такое заклятое богом и людьми место? Я лично даже рад, что мистер Шривер все равно по каким мотивам предпочел отсрочить некролог.
— Понятно! Второй вопрос: сделан ли уже анализ содержимого консервной банки, на котором настаивал доктор Энкарно?
— Банки? В том-то и дело, что конкретной банки не существует. Консервы у Шриверов были с собой. Одну банку они выбросили — где, не помнили. Вторую, с остатками колбасы, донесли до дома. Рол Шривер собирался доесть ее, он просто обожал эту колбасу, но его стошнило, и миссис Шривер еще до прихода врача выбросила банку в мусоропровод.
— Значит, вы отказались от лабораторного анализа! А если этот ваш доктор Энкарно все-таки ошибся диагнозом? А если — допустим даже фантастическую гипотезу — он под видом лечения сам отравил их? Упустить такую важную вещественную улику?! — от возмущения Мун даже привскочил со стула.
— Успокойтесь! — полковник Бароха-и-Пинос сделал паузу, потом с полуулыбкой продолжал: — Почему-то у иностранцев бытует представление об Испании как о самой отсталой стране западного мира. Но будьте уверены, наша полиция работает не хуже вашей… Мы подобрали из мусорного контейнера все банки с этой проклятой колбасой и послали на анализ в Малагу. Установить точно, из какой ели Шриверы, разумеется, невозможно. Но поскольку в гостинице, кроме них, никто не отравился, то обнаружение в любой из них ботулина полностью подтвердило бы диагноз.
— Извините, — Мун с облегчением вздохнул. — Я действительно недооценил вас.
— Результатов анализа пока еще нет. У нас в отличие от американцев работают медленно, но зато точно. В смысле научного оснащения мы, конечно, немного отстаем, но наше управление в Мадриде совсем недавно получило изумительную технику, кстати, из Америки… В общем, как только Малага даст ответ, я немедленно сообщу вам.
— Спасибо! Скажите, вам не показалось странным: доктор Энкарно был единственным из свидетелей воздушной катастрофы, который не явился в полицейский комиссариат?
— Должно быть, он с горя просто напился. Как-никак два первых смертных случая за всю его практику.
— А супруги Матосиньос, отравившиеся теми же консервами? Они обращались к другому врачу?
— Да нет, он у нас единственный. Но сами понимаете, одно дело — полунищие крестьяне, которых даже некому оплакивать, совсем другое — постояльцы отеля, к тому же родственники американского богача. Репутация человека любой профессии — и вы это знаете не хуже меня, — к сожалению, определяется общественным и материальным весом его клиентов. К примеру, если я упущу мелкого карманного воришку, меня за это только слегка пожурят, а если по моей вине от руки правосудия ускользнет какой-нибудь выдающийся преступник, мне самому, пожалуй, не миновать тюрьмы.
Мун чувствовал, как его постепенно клонит ко сну. Болтовня полковника положительно утомляла, к тому же сквозь зарешеченное окно проникало горячее южное солнце и слепило глаза.
— Большое спасибо! Больше вопросов у меня нет… Кстати, насчет телеграммы, которую вы послали мистеру Шриверу. Насколько мне известно, его семья жила тут инкогнито.
— О, никакой сверхъестественной прозорливости я в данном случае не проявил, — отмахнулся полковник. — Во-первых, мисс Гвендолин не делала никакой тайны из того, кто ее отец. Дело в том, что мама ее не слишком баловала, и мисс Гвендолин весьма часто приходилось прибегать к кредиту. Например, ее знаменитый красный спортивный «кадиллак». Поехала в Малагу, зашла в магазин, сказала, кто она такая, а уж расплачиваться пришлось потом папаше через малагский банк. Что касается адреса, то его я узнал от генерала Дэблдея. Фирма, которую он возглавлял до своего недавнего назначения, имела какие-то там деловые связи с мистером Шривером.
— Прекрасно! Когда можно приступить к вскрытию? — И Мун решительно встал.
— Вы, к сожалению, опоздали, мистер Мун!
— Что это значит? По-моему, телеграмма мистера Шривера содержала категорическую просьбу дождаться меня.
— Вскрытия вообще не было.
— Еще лучше! Вы их похоронили!
— Вам это не нравится, мистер Мун?
— Вы прекрасно знаете, что в случае отравления вскрытие обязательно. У нас этому не в состоянии воспрепятствовать ни единодушный диагноз светил медицины, ни мольбы религиозных родственников, ни даже приказ самого президента. Я требую немедленной эксгумации!
— То есть вы хотите, чтобы на глазах у жителей Панотароса, которые уже и так в предостаточной мере взбудоражены воздушной катастрофой и гибелью урожая овощей, мы стали бы вытаскивать из гроба два полуразложившихся трупа? Чтобы с быстротой молнии родилась молва, что тут пахнет преступлением, что супруги Матосиньос, без сомнения, тоже умерли неестественной смертью, что в Панотаросе орудует целая шайка отравителей? Готов поспорить, что на следующий день во всей округе не останется ни одного туриста.
— Можно подумать, что вы не начальник полиции, а директор туристического бюро.
— Увы! — полковник Бароха-и-Пинос развел руками. — Я, как принято выражаться, карающий меч правосудия. Поэтому даже угроза папы римского предать анафеме не удержала бы меня. Но для эксгумации, кроме могильщиков, нужны могилы, не говоря уже о трупах. На панотаросском кладбище вы не найдете ни того, ни другого.
— То есть как это? — Мун изумленно посмотрел на полковника. Тот невозмутимо молчал. Мун провел рукой по лбу. Хмурые складки исчезли.
— Ну и манера у вас подшучивать над человеком! — Мун усмехнулся. — Где-нибудь в Далласе вас за такую шутку наградили бы пулей в живот. Скажите спасибо, что у меня хорошие нервы. Насколько я понимаю, тела отправлены в Малагу?
— Совершенно правильно. У нас нет ни морга с морозильной установкой, ни, тем паче, крематория.
— При чем тут крематорий? — Мун резко тряхнул головой. Манера начальника полиции ошарашивала, он напоминал бандерильеро, ложными выпадами отвлекающего разъяренного быка от утомленного матадора. Фрейд, пожалуй, назвал бы полковника типичным примером комплекса декомпенсации. Свои несбывшиеся юношеские грезы тот реализовал в несколько ином плане, за счет своих собеседников.
— Крематорий? — повторил полковник. Вместо ответа он порылся в папке и достал конверт, из которого вынул грузовую квитанцию, оформленную на фирменном бланке «Панамерикен эруэйс», и какую-то машинописную бумажку с испанским текстом и гербовой печатью.
— Вот акт о кремации, заверенный соответствующими свидетелями, — как ни в чем не бывало объяснил начальник полиции. — А вот документ об отправке урн с прахом на рейсовом самолете № 12579. Так что мистер Шривер получит их в ближайшее время. Как видите, мое утверждение, что вы, к сожалению, опоздали, соответствует голым фактам! — и полковник с наигранным сочувствием взглянул на внезапно осунувшегося Муна.
С полминуты Мун молчал. Потом, чуть не опрокинув стул, яростно вскочил:
— Это преступление! Вы не имели права! Вы что-то скрываете!
— Преступление? Не потрудитесь ли вы объяснить свои слова?
— Тут нечего объяснять! В кремации заинтересован только тот, кому необходимо скрыть следы!
— Надо признаться, мистер Мун, ваша вспыльчивость мне даже нравится. Мы, испанцы, не любим равнодушных исполнителей, все равно, пользуются ли они шпагой тореро или острым скальпелем детективных догадок… Вам не нравится кремация? Я был вынужден считаться с волей мистера Шривера… Вот! — полковник Бароха-и-Пинос вынул из сейфа и положил на стол телеграмму.
«Тела жены и сына предать кремации урны выслать ближайшим самолетом Джошуа Шривер», — гласил текст.
— Эта телеграмма получена примерно через два часа после той, в которой мистер Шривер извещал о вашем приезде. Очевидно, вы в это время уже находились в пути, поэтому он не смог предупредить вас. Если пожелаете взглянуть на обе телеграммы — пожалуйста!
Мун с трудом заставил себя встать. Чувствовал он себя отвратительно. Если вторая телеграмма была подлинной — он превращался в комическую марионетку, которую дергают при помощи невидимой веревочки. Еще хуже, если приказ о кремации — фальшивка. Это означало бы нокаут еще до того, как начался матч.
На полпути к двери Мун вернулся.
— Кстати, покажите мне еще раз рапорт доктора Энкарно.
— Перевод?
— Перевод и оригинал.
— Пожалуйста, — Муну показалось, что начальник полиции настороженно следит за ним.