К концу XIX века «Ты помнишь ли, товарищ неизменный» становится одной из самых популярных солдатских песен[447] и часто упоминается в художественной литературе. Ее разучиванию и исполнению в школе кантонистов посвящен колоритный пассаж из книги В. Н. Никитина «Многострадальные» (СПб., 1872):
Федоренко обращается к хору с наставлением:
– Хорошенько откашляться; в пении у меня не хрипеть, вперед не выскакивать, позади тоже не оставаться. Брать тон дружно, вместе, всякий голос знай свой такт. Где нужно тихо – щебечи, как снегирь, где надо громко – стрельни, как пушка. Чувствуете? Ну а где надо ровно, плавно – раздробись на соловьиную трель и тяни раскатисто, как ружейная стрельба. Слышали? Поняли? Ну, с Богом! «Ты помнишь ли, товарищ неизменный?» Сапунов, начинай со мной вместе. (Сапунов, малый лет 20, был главным его помощником и запевалой.) Раз-два-три!
– «Ты помнишь ли, товарищ неизменный? – запевает Федоренко, подперев щеку левою рукою. – Так капитан солдату говорил; ты помнишь ли, как гром грозы военной святую Русь внезапно возмутил?»
Песенники подхватывают.
– Отставить! – вдруг среди песни гаркнул Федоренко, побагровев.
Хор смолкает.
– Ну как вас не пороть, свиньи? Как вас не пороть, когда вы своим криком режете кишки мои, визжанием пилите мне по сердцу? Козлы вы этакие! Берегись! «Грянул внезапно»… слушать меня! Припевать в такт! Вздую, ей-ей вздую[448].
Песня мнимого Беранже имела и другие патриотические отголоски в русской поэзии. Так, комментаторы пушкинского стихотворения о капитане указывают на курьезные стихи приятеля Вяземского, веселого стихоплета и композитора-дилетанта князя А. С. Голицына (1789–1859) «Песнь, петая русским гренадером в Париже французскому ветерану, в ответ: Te souviens tu», опубликованные без прохождения цензуры в Ленчице Калишской губернии в том же революционном 1849 году. Автор этих незатейливых куплетов, возможно подражавших пушкинским, был участником Бородинского сражения, закончил войну в чине капитана, впоследствии принял участие в подавлении Венгерской революции и с 1843 по 1858 год служил калишским военным губернатором:
К чему поешь – о нищий Ветеран!
Без смысла песнь, – где лжет твой Капитан?
К чему опять – Вы рветесь с нами в драку
Забыли вы – Сколько биты были в сраку?
<…> Припомнишь ли – как мы вдоль всей Европы
Стреляли мы – не в лица Вам, но в жопы
Припомнишь ли – как стыдно под конец
Ты сдал Париж – без боя, как подлец?[449]
Любопытно, что эта череда издевательских напоминаний, адресованных нищему французскому ветерану, заканчивается на примирительной ноте, видимо, соответствовавшей историческому моменту (подавление «европейской весны» с помощью российской армии и восстановление старого порядка в Европе):
Я все сказал, – время помирится
Целуй меня – перестань сердится
Я так же дряхл – дай руку мне пожать
А уж тогда – легко нам умирать.
ХОР. Забыл уж я – как шибко ты бежал
Забудь и ты – Кто сильно Вас бивал, bis.
Шутливый характер этого стихотворения подчеркивается посвящением «моему другу» барону Н. Р. фон Бистрому (1806–1873), офицеру лейб-гвардии Уланского Ее Величества полка, и указанием на обстоятельства, при которых была сочинена эта песня:
Александр Князь ГОЛИЦЫН
От скуки при рекрутском наборе 22 Сентября (4 Октября) 1849 года. В Г. Ленчице.
Известен еще один (кавказский) перепев песни о капитане на российский лад, представляющий собой воспоминания русского офицера о горской экспедиции и битве за Гимры, столицу имама Шамиля, в октябре 1832 года. По словам барона А. Е. Розена, старший адъютант корпусного штаба Л. Л. Альбрант (1804–1849) воспел в нем «главных вождей того времени на Кавказе в подражание известной песни Беранже»:
Не помнишь ли, товарищ, славной брани,
Когда мы шли, неся и смерть и страх,
Когда удар могучей Русской длани,
Вздрогнув, познал наш непокорный враг?
Когда дрожа, со страхом перед нами,
Свободы знамя Горец преклонил,
Когда у нас горючими слезами,
Как робкий раб, пощады он молил.
Не помнишь ли, как на скалах Галгая
Наш гром за сводом дальних облаков
Гремел и, горы грозно потрясая,
Борьбу небесных потрясал громов?
Забыл ли ты, когда Мюрат Кавказский,
Наш храбрый Засс, летя вперед с мечом,
В Герменчуке нас вел на приступ адский
И взял завал, в окоп влетя орлом?
Не помнишь ли, товарищ мой прекрасный,
Когда в лесу средь неприступных скал,
Наш злобный враг готовил пир ужасный
И дерзко звал на гибельный завал?
Когда пошли – и бездны задрожали —
Вольховский вел вперед со славой нас:
Там каждый шаг мы кровью обагряли,
Но смело шли – и страх склонил Кавказ.
Забыл ли ты, когда наш Розен смелый
Чрез бездны в бездну Гимрскую провел,
Когда кавказцам, воин поседелый,
Он новый лавр победный приобрел?
Когда на льдистом теме Гимридага
Наш Вельяминов знамя водрузил,
И в пасти страшной Гимрского оврага
Он колыбель злодеев сокрушил?
Не помнишь ли, но нет… я перестану,
Товарищ мой, былое вспоминать;
Когда от бури жизни я устану,
С семьей родной дни буду доживать,
Прийди тогда, молю, в мою ты хату,
Ее огнем любви ты озари;
С тобой молиться будем мы Пенату,
Любви святой воздвигнем алтари![450]
Наконец, следует упомянуть еще один случай российской трансформации песни Беранже, на этот раз прямо связанный с более ранней пушкинской пародией. Мемуарист-офицер М. Ф. Федоров в своих «Походных записках на Кавказе» рассказывает о состоявшемся накануне взятия Шапсуго в 1838 году разговоре с одним капитаном, попросившим его «написать что-нибудь, по случаю участия в этом деле корпусного командира» генерала-лейтенанта Е. А. Головина:
«[Н]ельзя ли, вот например, на этот голос»? – [сказал капитан. – И. В.] и запел куплет из пародии на известную французскую патриотическую песню Беранже:
«……………………………………………
Да что с тобою толковать нам много;
Не из таких мы прочих, так сказать.
А встарь мы вас наказывали строго…
Ты помнишь ли, француз е……».
«Знаю, знаю» – перебил я его, заметив, что наша беседа обращает на нас внимание людей весьма солидных[451].
На другой день Федоров передал своему капитану написанную им «песню на занятие Шапсуго на голос: „T’en souviens-tu, disait un capitaine“»:
К творцу миров взнесем молитвы, други,
Он нас в час битв десницей осенил:
В горах Туапсе, на брегах Шапсуги,
Победный путь наш Он благословил.
Давно ль точил черкес свои булаты,
И встретить нас в Шапсуго слово дал?
Но лишь сверкнул в долине штык крылатый —
И враг-хвастун стремглав от нас бежал.
Он не забыл туапского ущелья,
Где с верой в Бога вышли мы на брег,
Где дали мы веселое сраженье —
И где враг бросился в постыдный бег.
Нам не забыть Шапсуг с его горами,
Где чуть явилися ряды дружин —
И враг в лесах спасался перед нами;
Где с нами был бесстрашный Головин.
Друзья! вождям – сердец благодаренье,
Надежды звездами они в боях!
Они грозой врагам, в огонь сраженья
Идут бесстрашно с первыми в рядах[452].
Дня через три после написания этой песни, продолжает Федоров, капитан пожаловался ему на трудности в ее исполнении:
[Ч]то это такое? когда я сам пою вашу песню – идет хорошо, а у песенников что-то не складно; хотел переменить голос, но, черт знает, никакой не приходится; пробовал и «При долинушке», и «Среди долины» – все-таки не приходится; порешил оставить для себя – буду петь под гитару. Сделайте милость, не обижайтесь.
Мемуарист замечает, что «хорошо понял причину затруднения песенников, привыкших петь, так сказать, под барабан в четный такт, и потому весьма естественно, что пятистопный ямб напеву их не подчинялся»[453]. Между тем проблема здесь была не в пятистопном ямбе (песня Максимова успешно исполнялась армейскими песенниками на несколько упрощенный вариант мелодии Доша), а, скорее всего, в качестве самих возвышенно невразумительных («надежды звездами») и труднопроизносимых стихов («миров взнесем», «враг в лесах» и т. д.).
Наконец, в николаевское царствование в списках ходило стихотворение Петра Саакадзева «Песня. Подражание Беранжеру», начинавшееся стихом: «Ты помнишь ли, спросил у инвалида…»[454] Автор этого переложения T’en souviens-tu происходил из известного грузинского княжеского рода, учился в Первом Кадетском корпусе, участвовал в Русско-турецкой войне 1828–1829 годов и в подавлении Польского восстания. Любопытно, что в середине 1830‑х годов он оставил военную карьеру и стал учителем русской литературы в польских гимназиях, где требовал от учеников «выбить из головы Польшу». В 1849 году он был отправлен в отставку за «беспокойный и сварливый нрав»