[469]. Добавим, что в ноябре 1827 года (к слову, 18 брюмера [9 ноября] – свято чтимый бонапартистами день прихода к власти Наполеона) Франция оказалась на грани нового переворота: победа на выборах либералов и националистов привела к уличным волнениям и баррикадным боям в Париже. В этом же году бонапартистская тема проникает в высокую поэзию (Ode à la Colonne de la Place Vendôme Виктора Гюго), выводя наполеоновскую легенду на новый – политико-эстетический – уровень.
Наконец, в том же году в Эдинбурге выходит многотомное исследование Вальтера Скотта Life of Napoleon Buonaparte (во французском переводе, напечатанном в 1827 году в Брюсселе, – Vie de Napoléon Buonaparte), представляющее наполеоновскую эпопею как историю наказания Франции за надменность и слепой эгоизм великого военачальника и государственного деятеля. Российская кампания Наполеона рассматривается в седьмом томе этого сочинения английского издания. Причину this most calamitous catastrophe Великой армии Скотт видит не в суровой русской зиме, а в «моральной ошибке и даже преступлении» Наполеона, вызвавшего своими оторванными от реалий действиями подъем русского национального чувства «от берегов Борисфена до стен Китая», которое «вооружило» против него «разноплеменных обитателей сей обширной Империи, любящих свою веру, свое правление и свое отечество с такою пламенною преданностью, которой он не в состоянии был оценить»[470]. Критика деятельности Наполеона Вальтером Скоттом немедленно вызвала отповедь адъютанта императора, бывшего генерала гвардии Гаспара Гурго в трактате Réfutation de la ‘Vie de Napoléon’ Par Sir Walter Scott, напечатанном в том же Брюсселе в 1827 году[471]. Тогда же в Париже и Брюсселе вышел еще один памфлет в защиту памяти Наполеона под названием Réfutation de la relation du capitaine Maitland, commandant de le Bellérophon, touchant l’embarquement de Napoléon à son bord; rédigée par M. Barthe (Paris, 1827). Автором этого бонапартистского трактата был либеральный юрист Феликс Барт (Félix Barthe), ставший в 1828 года адвокатом Беранже на новом «антипесенном» процессе[472].
Установление брюссельского источника «Рефутации г-на Беранжера» позволяет конкретизировать исторический и идеологический контекст, в котором могло восприниматься Пушкиным это стихотворение. Так, указание на мотив его исполнения Du lancier Polonais включало в ассоциативный ряд современников легенду о верных Наполеону польских уланах, нашедшую отражение в сочиненной поэтом-бонапартистом, «старым солдатом» Эженом де Праделем (Eugène de Pradel) ко дню возвращения императора в Париж в марте 1815 года песне Les Lanciers polonais. Hommage aux Braves Qui se sont illustrés en combattant sous les drapeaux français (впоследствии мотив этой популярной песни стал основой для гимна революционной Бельгии La Brabançonne [La Bruxelloise]):
Dans la froide Scandinavie,
Du héros retentit le nom.
Soudain la Pologne asservie,
Se lève pour Napoléon.
Il avait brisé les entraves
De ce peuple ami des Français.
Et la France au rang de ses braves
Compta les lanciers polonais, etc.[473]
Едва ли Пушкин слышал знаменитую песню «старого солдата» Праделя (или о песне Праделя), но включенная в бельгийскую публикацию Souvenir d’un militaire отсылка к теме национального освобождения Польши с помощью наполеоновской армии (теме, ставшей впоследствии ключевой для Беранже[474]) могла послужить для него дополнительным раздражителем (как известно, взгляды автора незаконченного послания «Графу Олизару» и «Бориса Годунова» на Польшу как естественного непримиримого соперника России во славянстве сформировались у Пушкина задолго до восстания и войны 1830–1831 годов[475]).
Показательно, что в исторической перспективе стихотворение о капитане, приписывавшееся Беранже и исполнявшееся на «польский» мотив, стало образцом для нескольких патриотических переделок на польский язык, написанных в начале 1830‑х годов[476].
Приведем в качестве примера «приноравления», говоря словами Гартевельда, Souvenir d’un militaire «на польские чувства» анонимную «Песню ротмистра», впервые напечатанную в Warszawie Oswobodzone в 1830 году (s. 40), а в следующем году перепечатанную с изменениями в составе комической оперы в трех актах Popłoch Moskali (s. 14–15; текстом-посредником здесь, как полагает польский исследователь Р. Калета, стало переложение песни о капитане в стихотворном дуэте Тадеуша Костюшко и храброго солдата Лагиенко из немецкого зингшпиля Карла фон Холти Der alte Feldherr [Старый генерал] 1825 года). Польский офицер напоминает солдату-соотечественнику о том, как храбро они сражались под предводительством Костюшко за свободу Польши от Московии:
Czyli pamiętasz – mówił do żołnierza
Poważny rotmistrz od znaku pancerza —
Czyli pamiętasz, jak z kosynierami,
Mężnie walczyłeś pod Racławicami?
Czyli pamiętasz, jak wobec Kościuszki,
Wpadł jeden Polak na moskiewskie puszki,
Przez jedno czapką zapału pokrycie
Ocalił wodza, i rycerzy życie? <…>[477]
Большой популярностью пользовалось еще одно вышитое по канве песни «Беранже» стихотворение Wspomnienie starego rycerza, напечатанное в первом номере Bard nadwiślański, nad brzegami Duransy i Rodanu 1833 года. «А помнишь времена, – спрашивал в нем польский ротмистр своего товарища-солдата, – слишком короткие дни, к сожалению, – когда славилась эта польская земля? Помнишь ли, когда за нанесенные нам обиды мы в ответ точили мечи о стены Кремля?» (заметим, что и в польских, и в русских версиях песни псевдо-Беранже «рифмуются» «кремлевские» исторические сюжеты 1612 и 1812 годов):
Pamiętasz – mówił Rotmistrz do żołniérza,
Co długo służąc wyszedł na żebraka;
Pamiętasz kiedyś w szturmie Sandomierza
Zwrócił ode mnie oręż Austryjaka?
Pod jednym znakiém i w równym zaszczycie,
Dzielnym Ojczyznę broniliśmy grotem,
Ja to pamiętam, bom ci winien życie,
Lecz ty, żołnierzu, czy pamiętasz o tém?
Pamiętasz czasy? zbyt krótkie niestety!
Kiedy ta polska słynęła kraina,
Pamiętasz, gdyśmy krzywd niosąc odwety,
Miecze ostrzyli na murach Kremlina.
Mimo fal, w których groziła zatrata,
Wszak Orły nasze zwycięskim polotem,
Wyspy nowego odwiedziły świata
Powiédz żołnierzu, czy pamiętasz o tém? <…> (s. 5–6)
Антироссийская направленность этих польских переделок совершенно очевидна. Надо полагать, что приведенная выше песня Максимова 1832 года была ответом не на бонапартистское стихотворение мнимого Беранже, популярное во время Июльской революции 1830 года, а на его польский национально-освободительный перепев, подготовленный патриотической песней Праделя и немецкой версией Холти: Powiedz żołnierzu, czy pamiętasz o tém – «Скажи, солдат: ты помнишь ли о том?» Напомним, что в начале 1830‑х годов Беранже был активным сторонником польского дела.
Наконец, в связи с полемической русской темой «Рефутации» имеет смысл подробнее остановиться на вскользь упомянутом Гавриловым знаменитом стихотворении Беранже Le Chant du Cosaque, написанном на голос Dis-moi, soldat, dis-moi, t’en souviens-tu? и включенном в «новые песни» поэта. Это политико-апокалиптическое стихотворение воспроизводит в новой итерации восходящую к наполеоновской эпохе тему «казачьей угрозы» Европе и строится как обращение французского поэта к могучему демоническому дикарю[478]. Последний изображается здесь как новый Аттила, несущий разрушение прогнившей европейской цивилизации (рефреном песни является обращение казака к своему коню: Hennis d’orgueil, o mon coursier fidèle, / Et foule aux pieds les peuples et les rois!). По словам историка французской политической поэзии, это стихотворение суммирует «взгляды рядового француза на роль России, вдохновляемой принципами Священного Союза – роль международного полицейского, усмиряющего революционные движения Запада». Казак Беранже, идущий «по зову тиранов, на расправу с бедными подданными, о морали и психологии которых не сказано ни слова», есть не что иное как «резкое орудие деспотизма», его «миссия» «не имеет ни тени привлекательности, ничем не объясняется кроме трусости и подлости с одной стороны, и жаждой грабежа и удалью с другой!»[479]
Эта песня была включена во все брюссельские издания 1820‑х годов (в издании 1826 года она помещена на страницах 555–557). Она постоянно упоминалась в европейских журналах, и Пушкин вполне мог обратить на нее внимание (разумеется, здесь мы вступаем в область догадок). Либеральный буржуа Беранже (вспомним гётевскую оценку его творчества) аристократическую Францию не жаловал, но казаков (русских) изображал, разумеется, не как потенциальных освободителей, но как демоническую, хищную, грязную (замечено Константином Леонтьевым) и бессмысленную орду, находящуюся на культурном уровне гораздо ниже европейских народов, с чем русский поэт, кичившийся своим древним дворянством и гордившийся былыми победами империи, не мог согласиться (мотив национальной обиды звучит в рефрене пушкинской песни, впоследствии повторенном поэтом в письме к Плетневу: «Хоть это нам не составляет много, / Не из иных мы прочих, так сказать»[480]