Снова загремели органы, и сотни стройных голосов слились в гимнах и воспели хвалу Искупителю[649].
Приведем начало евангельских стихов, названных Воейковым, в позднейшем переводе Жуковского:
Тогда пришел к ученикам Своим и сказал им: все вы спите еще и почиваете, а уже час приближается; Сын человеческий предается в руки грешников[650].
Евангелические мотивы у Жуковского переплетаются в послании к Воейкову с давним планом волшебной «русской поэмы в роде Виландова Оберона» (Вестник Европы. С. 105) о святом князе Владимире, победителе «бусурман», разорявших своими набегами Русь, и символикой «мистической баллады» о двенадцати спящих девах, ждущих пробуждения в неведомый, но близкий час, назначенный Женихом-Спасителем.
Между тем историко-идеологический смысл его «кавказского видения» можно конкретизировать еще точнее.
Евангелическое воображение
Считается, что в своем послании Жуковский следовал за рассказами друга-путешественника. Но куда именно и зачем выехал из Сарепты Воейков? Как связана немецкая религиозная колония тихих братий на Волге с кавказскими горцами – мусульманами?
О путешествии Воейкова, предпринятом, по его словам, для того, чтобы поправить пошатнувшееся после военной кампании 1812 года здоровье, мы мало что знаем, и его маршрут реконструируется по пометам в экземпляре принадлежавшего поэту французского издания «Садов» Делиля («1813 года июля 13 дня. Астрахань») и журнальной публикации перевода одной из делилевских песен («1813 года августа 8-го. Кавказской губернии Шотландская колония Карав»[651]).
Речь несомненно идет о шотландской евангелической колонии в ауле Каррас (Каррав – еще одна опечатка на нашем пути), основанной несколькими пилигримами возле Минеральных вод «для обращения инородцев». С этой колонией тесно связана деятельность президента Эдинбургского Библейского общества Роберта Пинкертона (1780–1859) – одного из инициаторов создания Санкт-Петербургского (январь 1813 года) и Московского (июль 1813 года) филиалов Библейского общества, находившихся под покровительством императора Александра I. В середине – второй половине 1810‑х годов колония Каррас в Георгиевском уезде Кавказской губернии была важным пунктом миссионерского движения в России.
По подсчетам Патерсона, в 1813 году население Карраса составляло 166 жителей: 26 шотландцев, 15 купленных у окрестных горских народов пленников и рабов, оставленных «при колонии для наставления в христианстве и полезных знаниях» («[п]редполагалось, что эти воспитанники могут быть впоследствии употребляемы в качестве миссионеров между своими соотчичами»), и 123 немца[652].
С самого начала деятельности колонии просвещение «диких» кавказских народов было главной ее целью. Так, «один из ревностнейших Корреспондентов библейского общества по Кавказской линии» священник Илия Ершов свидетельствовал, что «распространением Слова Божия соделывается очевидная перемена в умах и сердцах людей, живущих в том краю»:
Можно думать, что по неисповедимым судьбам Всевышняго быстрая Кубань соделается Иорданом, куда и Абазинец, и Кабардин, и Осетинец, и Трухменец равно притекут омыться таинственным образом кровию Иисуса Христа[653].
Однако, – пишет исследователь региона Сергей Анисимов, – дела миссионеров-колонистов шли плохо, горцы и при том даже обращенные ими в христианство, часто совершали на них набеги, мстя за их христианскую пропаганду[654].
Путешествие Воейкова, по всей видимости, было каким-то образом связано с миссионерской политикой новооткрытого русского Библейского общества, одним из активных участников которого был друг Воейкова (и Жуковского) А. И. Тургенев. Действительно, детальное описание евангелического Карраса, окруженного «дикими хищными ордами», приводится в опубликованной в 1822 году в «Северном архиве» статье Воейкова «Взгляд на Кавказскую линию (писано в 1813 г.)»:
Главная цель сего благотворного, по многим отношениям для столь дикого края, общества есть проповедание Слова Божия народам, в Кавказских горах обитающим, и перевод Священного Писания на все языки, какими они говорят. Между тем, вероятно также, что сия колония, также как Сарепта, будет иметь сильное влияние на образ жизни, земледелие и промышленность диких соседей своих. <…> Миссионеры покупают детей у Черкес, завели училище и обучают их грамоте и Христианской Вере[655].
Возможно, что перу Воейкова принадлежит не только эта статья, но и напечатанное в «Северной почте» от 31 октября 1814 года «Описание состоящей на Кавказской линии в Каррасе шотландской колонии» (продолжение статьи вышло в 1815 году). Автор последнего – путешественник, бывший на Кавказских водах и посетивший стоящую на Кавказской линии в Каррасе шотландскую колонию, – описал жизнь и миссионерскую деятельность колонистов, отпечатавших в своей типографии на татарском языке 500 экземпляров одного Евангелия Св. Матфея, потом 2500 экземпляров Нового Завета, и сверх того 5000 экземпляров Катехизиса. Часть этих экземпляров была послана в Крым для раздачи между тамошними магометанами, а часть – соседним народам. В то же время колонисты постоянно подвергались «набегам Кабардинцев и Черкесов» и «сие самое и причиною, что колония не может увеличиться». В настоящее время, по словам путешественника,
колония охранена достаточно от сих набегов, непрестанным пребыванием там военной команды, поставлением кордонной стражи и другими полезными мерами, от Правительства принятыми[656].
Общее представление Воейкова о «спасении» горцев от самих себя с помощью колониальной христианизации выражают слова из его более позднего «Послания к моему другу-воспитаннику о пользе путешествия по Отечеству», варьирующего мотивы послания Жуковского и точно формулирующего кардинальный парадокс колониального воображения между желанным краем и «не достойным» его населением:
Но в благодарных сих странах,
Где б можно жить, как в небесах,
Разбой арканом угрожает,
Кинжал над головой сверкает
И каждый житель на часах,
Забыв изящную природу,
Дрожит за жизнь свою, боится за свободу.
О если бы внушить религию любви
Лезгинцу и Черкесу
И веры ложныя сорвать с их глаз завесу;
Тогда б потухла месть наследственна в крови,
Пресклися бы их междоусобны брани,
Стрела б искала только лани
И вепря меткий их свинец.
Чего недостает им к тихой мирной жизни
Среди богатой всем и вольной их отчизны?[657]
Здесь самое время обратить внимание на историко-политический контекст кавказской темы в стихотворении Жуковского, начатом осенью триумфального для России 1813 года[658]. В январе этого года (одновременно с изгнанием французов и изданием Высочайшего манифеста об окончании Отечественной войны) состоялся восточный поход князя Эристова против чеченцев, участвовавших в набегах на казачьи станицы. В мае – августе российской армией была предпринята Хевсурская экспедиция в Грузию и горную Чечню, имевшая целью «отвадить горцев [хевсуров и горных чеченцев. – И. В.] на будущее время от попыток, угрожающих сообщениям с Россией»[659]. После этой экспедиции на Кавказе ненадолго установилось относительное спокойствие. В том же году завершилась война России с Персией, и 12 (24) октября 1813 года (через несколько дней после Битвы народов на Западе) был заключен Гюлистанский договор, по условиям которого Персия признала переход к России Дагестана, Грузинского царства, Мегрелии, Имеретии, Гурии, Абхазии и северной части Азербайджана. Примечательно, что в этот период император Александр был сторонником «гуманной» политики по отношению к горцам, которых следовало покорять, не разоряя и убивая, но подкупая и просвещая[660].
Возможно, Воейков рассказал Жуковскому о миссионерской шотландской колонии и угрозах ее существованию со стороны «хищных» соседей. (В статье о Кавказской линии, датированной им 1813 годом, он упоминает единым «списком» ряд «диких народов» – черкесы, лезгинцы, кузыкумыны [то есть казыкумыки. – И. В.] и кубаленцы [кубалинцы или кубачинцы. – И. В.], – о которых обещает поговорить «впоследствии пространнее».) В таком случае описание поэтом гнездящихся в горных долинах племен с «ужасающими» названиями (напомним, что в примечании к этому списку в первой публикации подчеркивалось магометанское вероисповедание горцев) вписывается в общий контекст тесно связанного с военными триумфами 1813 года библейско-миссионерского просветительского проекта (интегральной части проекта утопической христианской империи, воображенной императором Александром после победы над «новым Батыем» Наполеоном[661]) – тьма предубеждения («диких» обычаев этих «буйных» народов) скоро рассеется, и мир водрузится навеки.
Перед нами картина экзотической, опасной, демонической (балладный ужас), но сдерживаемой правительством, просвещаемой миссионерами (при поддержке регулярной армии и казаков) и обреченной самим Провидением силы, которая препятствует утопическому освоению и очищению желанного (христианской империей) края.