Подведем итоги. Тема великолепного Кавказа как колониальной мечты, впервые представленная читателям в научно-популярных травелогах немецких ученых конца XVIII – начала XIX века, получила статус поэтической сперва в жанре военной оды (Державин), затем в описательном дружеском послании в форме воображаемого путешествия по России (картины Северного Кавказа и «каталог» его обитателей Жуковского и навеянные им «Пустыня» Рылеева и послание о пользе путешествия Воейкова[662]) и, наконец, в сюжетной романтической поэме, вышитой Пушкиным по кавказской канве послания старшего поэта.
Каждое из этих преломлений этнологической темы имело свою идеологическую основу и соответствующую эмоциональную окраску. В случае Воейкова и Жуковского – восторженный библейско-прозелитистский настрой, свойственный религиозному энтузиазму и христианскому колониализму александровского царствования середины 1810‑х годов (политике ханжеской и циничной, впоследствии вызвавшей негодование Т. Шевченко в поэме «Кавказ»), в случае Пушкина – индивидуалистско-байронический и военно-имперский (ермоловская доктрина подчинения «неисправимых» горцев жестокой силе российского государства[663]).
Заимствованное учеником-победителем из послания Жуковского этнологическое «видение» воинственных и еще не просвещенных христианством племен символически «разрешается» в жестоких – в прямом смысле слова нивелирующих живое этническое разнообразие (вытесняющих последнее в теневое пространство памяти) – финальных стихах пушкинской поэмы:
И смолкнул ярый крик войны:
Всё русскому мечу подвластно.
Кавказа гордые сыны,
Сражались, гибли вы ужасно;
Но не спасла вас наша кровь,
Ни очарованные брони,
Ни горы, ни лихие кони,
Ни дикой вольности любовь!
Подобно племени Батыя,
Изменит прадедам Кавказ,
Забудет алчной брани глас,
Оставит стрелы боевые.
К ущельям, где гнездились вы,
Подъедет путник без боязни,
И возвестят о вашей казни
Преданья темные молвы[664].
Иначе говоря, поэтический мессианизм и миссионерский пафос описательного послания Жуковского, навеянного путешествием Воейкова по христианским форпостам-колониям в юго-восточной России в 1813 году, в эпилоге пушкинской поэмы сменились элегическим (оссиановским) реквиемом по уничтоженным непокорным горцам. Последний камуфлировал заворожившую автора «Пленника» доктрину исторического предопределения цивилизаторским милитаризмом, болезненно привлекательным для вечно обольщающихся барабанной музыкой бесправных подданных этого слишком большого географического «единства»[665].
…А камукинцев (камуцинцев, кумикинцев) и чечерейцев никаких нет; есть капуцинцы (капучинцы) и чегерейцы (чигирейцы), а камукинцев и чечерейцев вовсе нет и их следует вычеркнуть из списка мнимых народов от мирмидонцев[666] и нечестивых ацанов до эндурцев[667] и дотраков, порожденных ошибками географов и воображением сочинителей. Это простая описка или опечатка, создавшая очередных имперских «подпоручиков Киже» в ориентально-этническом масштабе.
Вместо эпилога. Прогулки с НабушкинымОбыкновенные приключения американского слависта в Ленинграде[668]
Плывет в тоске необъяснимой
пчелиный хор сомнамбул, пьяниц.
В ночной столице фотоснимок
печально сделал иностранец,
и выезжает на <…>
такси с больными седоками,
и мертвецы стоят в обнимку
с особняками.
Снип-снап-снурре, пурре-базелюрре! Разные люди бывают на свете: кузнецы, повара, доктора, школьники, аптекари, учителя, кучера, актеры, сторожа. А я вот – Сказочник.
Весной 1972 года в журнале издателя и редактора Карла Проффера Russian Literature Triquarterly (RLT) вышла подборка посвященных творчеству Владимира Набокова статей Nabokoviada, открывавшаяся очень странным эссе под «русским» названием Slava Snabokovu. Эссе было подписано именем Larry Gregg[671]. Два года спустя это эссе было перепечатано в подготовленном Проффером на основе весеннего номера RLT сборнике A Book of Things about Vladimir Nabokov[672]. В набоковедческой литературе эта статья практически не цитируется, и те немногие исследователи, которым она знакома, считают ее претенциозным подражанием Набокову, не имеющим какой-либо научной ценности. Между тем это эссе представляет собой весьма любопытный случай литературной мистификации, не только разыгрывающей в терминах самого Набокова дискуссию вокруг творчества 70-летнего писателя, но и вовлекающей в свою орбиту неожиданных участников по обе стороны железного занавеса.
В предлагаемой работе мы постараемся подобрать ключ к этой мистификации в пушкинском духе и рассмотрим последнюю в тесно переплетенных литературном и историческом контекстах конца 1960‑х годов.
1
Эссе Ларри Грегга, следующее в набоковском номере RLT сразу после титульной иллюстрации Nabokoviada[673], является непосредственным откликом на «смешную полемику» (the hilarious polemics) о набоковском переводе «Евгения Онегина» (1964), разгоревшуюся в американской прессе второй половины 1960‑х годов. Эссе строится как литературный спор между русским и американским собеседниками, якобы имевший место в Ленинграде в 1971 году.
Приведем его зачин по-английски:
A gaunt white-night sunset was framed in a golden gap between indelicate Neoclassical edifices. The remote tims [sic!] of the gap were eyelashed with strange refractions, and still further, deep in the gap itself, once could distinguish the silhouettes of other, lesser and quite ethereal, edifices in Baroque, Rococo, Slavic Revival, all inundated in Empire. We were in Leningrad, loitering near the still ornate facade of 47 Morskaya (now Herzen) Street. The slender spires of distant Vasilevsky Island and the pale parallelepipeds of ancient monuments took advantage of the gleaming windows to participate in our talk – somewhat in the same way as the Nabokovian iambs did in regard to the reverse tilts of Pushkin’s prosody.
«But», said the Russian one of us, «I like it too…» (P. 313)
Несложно заметить, что за исключением адреса, упомянутого в этом фрагменте, почти все остальное – неназванная цитата из самого Набокова, а именно из его игровых «Комментариев» (Commentaries) к книге о Николае Гоголе, в которых преломились беседы писателя с издателем Дж. Локлином (Laughlin):
«WELL», – SAID MY PUBLISHER… A delicate sunset was framed in a golden gap between gaunt mountains. The remote rims of the gap were eyelashed with firs and still further, deep in the gap itself, one could distinguish the silhouettes of other, lesser and quite ethereal, mountains. We were in Utah, sitting in the lounge of an Alpine hotel. The slender aspens on the near slopes and the pale pyramids of ancient mine dumps took advantage of the plateglass window to participate silently in our talk – somewhat in the same way as…[674]
– Ну что ж… – сказал мой издатель… Золотую щель нежного заката обрамляли мрачные скалы. Края ее опушились елями, как ресницами, а еще дальше, в глубине самой щели, можно было различить силуэты других, совсем бесплотных гор поменьше. Мы были в штате Юта, сидели в гостиной горного отеля. Тонкие осины на ближних скалах и бледные пирамиды старых шахтных отвалов воспользовались зеркальным окном и молчаливо приняли участие в нашей беседе – примерно так же, как…[675]
И далее оказывается, что большая часть этого эссе есть не что иное, как почти полный коллаж или центон из набоковских цитат…
2
…В основном из «Пнина», незадачливому и трогательному герою которого автор уподобляет создателя Комментария к «Онегину». Само странное русское название эссе, написанное латинскими буквами, не только обыгрывает мотив набоковского снобизма, но и представляет собой элегантную отсылку к роману о русском профессоре в американском колледже: It was there, slava Bogu (thank God)! Very well! He would not wear his black suit – vot i vsyo (that’s all)[676]. В финальном предложении Slava Snabokovu (And that’s good, say we, that’s damn good, we say [p. 329]) пниновские словечки смешиваются с пародийными «стихами» Гумберта из «Лолиты» (That’s good, you know. That’s damned good[677]).
Все набоковские цитаты в этом литературоведческом центоне-коллаже даются без кавычек или указаний на источники. Приведу только один пример. В романе «Пнин» «пухленькая и по-матерински заботливая» аспирантка-компаративистка Бетти Блисс пишет работу под названием Dostoevsky and Gestalt Psychology (пользуясь случаем, отметим, что нам удалось найти англоязычную статью 1936 года под практически тем же названием, но это уже другой сюжет