— Я… — начал было Марджара, но его перебили.
Перебил тот, от кого этого меньше всего ожидали — Молчун.
Он протяжно, хрипло и очень нервно рассмеялся.
— Хайло закрой! — рявкнул на него Мартынов. — Че, выздоровил уже⁈
Зубаир даже и не заметил слов Вити. Просто пропустил их мимо ушей.
— Марджара, — заговорил он неприятным каркающим голосом, — твои новые друзья зажали тебя в угол, да?
Потом Зубаир раскашлялся. Хусейн ничего не сказал ему.
Мартынов застыл, нахмурившись. Я, понимая, что Зубаир хочет что-то сказать, молчал.
— Ты хотел показаться им благородным. Показаться жертвой обстоятельств, — продолжал Зубаир с акцентом, проявленным гораздо сильнее, чем у Хусейна. — Думал, втереться им в доверие? Ты, собака! Я слышал, как ты говорил: «Зубаир заслуживает умереть»… А сам ты? Сам ты чего заслужил?
Снайпер говорил как исступлённый, вещал в потолок, словно сумасшедший, прикованный к больничной койке санитарами. Тем не менее я понимал — слова его будут правдивы. Он желает поквитаться с Марджарой. Поквитаться тем, что все узнают, кто такой на самом деле Надим «Марджара» Хусейн.
— Ад! Вот что ты заслужил! — выкрикнул Зубаир. — Я тоже попаду в ад. Я готов к этому, а ты?
— Это уже не важно, — горько проговорил Марджара.
— Важно! Пусть твои новые хозяева, пусть шурави знают, кто ты есть на самом деле!
Мы с Мартыновым переглянулись. Витя крепче сжал цевьё и рукоять своего АК.
— Эта собака обвиняла меня в том, что я военный преступник. Так, шурави? — вопросил Зубаир, но никто ему не ответил. — Но сам ты мазан той же кровью, что и я! Вы слышите меня, шурави? Слышите, что я сейчас вам скажу?
Марджара обречённо опустил голову.
Мы с Мартыновым встретились взглядами. В глазах Вити я видел полнейшее замешательство.
— Мы слышим тебя, — ответил я Молчуну.
— Хорошо. Очень хорошо! — рассмеялся Зубаир. — Скажи мне, Марджара, ты ведь помнишь операцию «Аль-Асфар»?
Марджара, казалось, вздрогнул, услышав знакомое название. Потом опустил голову ещё ниже.
— Операцию «Жёлтые птицы», если говорить по-русски? — продолжил Зубаир.
Молчун замолчал, ожидая ответа. В шалаше воцарилась гнетущая тишина. Все тоже молчали, слушая раненого снайпера. Зубаир говорил отрывисто. Часто дышал, кривился от боли. Но говорил.
— Я… — тихо начал Марджара. — Я никогда её не забуду.
— Я слышу твой голос, Марджара! — рассмеялся, а потом закашлялся Зубаир. — Это голос раскаивающегося человека! Но я знаю тебя… Ты никогда не раскаиваешься по правде!
Эти слова подействовали на Марджару словно удар под дых. Я увидел, как вечно бесстрастное лицо Хусейна вдруг скривилось. Скривилось от душевной боли и горечи.
— Семьдесят девятый год, — продолжал Молчун, сказавший сейчас, казалось, больше, чем за всю свою жизнь. — Приграничный кишлак под Джелалабадом… Ты ведь помнишь, что там было?
— Помню… — сдавленным голосом просипел Марджара.
— Мы с тобой вошли в кишлак днём, — проговорил Зубаир. — Знали, что в нём много сирот. Детей, чьих родителей забрала война. Мы обещали этим детям спасение. Обещали еду и кров. А ещё — месть.
Мартынов поджал губы. Я просто внимательно слушал, держа автомат наготове.
— Мы забрали тех детей. Увезли в Вазиристан, в тренировочные лагеря, чтобы обучить их, как умирать во имя Аллаха и джихада. Ты ведь помнишь их? Пятерых детей, которых мы забрали с собой? Ты ведь помнишь их имена?
— Помню…
— Фарид, Рашид, — стал перечислять Зубаир.
— Молчи…
— Амина, Карим…
— Замолчи! — уже громче сказал Марджара.
— Лейла…
— Заткнись! — крикнул Хусейн. — Заткнись, грязная собака! Ты знаешь, что я должен был пойти на выполнение этого задания! Ты же знаешь, что я не мог отказаться! Знаешь, что было бы со мной, если бы я отказался!
С этими словами Марджара выпрямился на коленях, зло уставившись на Молчуна.
— Тихо! Тихо, сказано тебе! — Мартынов ткнул прикладом Марджаре в спину.
— Я должен был, — обернулся к нему Марджара, как бы оправдываясь. — Я должен был…
— Мы тренировали их в лагерях, — продолжал Зубаир, несмотря ни на что. — Тренировали их, как правильно подойти к шурави. Как себя с ними вести. Как носить бомбу, чтобы её не было видно…
— Меня бы самого убили, если бы я отказался выполнять приказ! — крикнул Хусейн.
— Мы учили их маскироваться под попрошаек и пастухов! Я — учил! — взревел Молчун. — А ты…
Марджара замолчал, глядя на лежащего на нарах Зубаира. Лицо его казалось измученным. На нём застыла страдальческая маска.
— Ты, уже капитан в то время, руководил всей этой операцией. Был главным её куратором.
— Ну ты и мразь… — с отвращением бросил Мартынов Хусейну. — Оба вы — мрази!
Марджара виновато обернулся к Мартынову. Бессильно повторил:
— Я был должен…
Витя брезгливо отвел взгляд.
— Ты сам подбирал детей, — продолжал Зубаир. — Ты сказал Лейле, что если она умрёт, Аллах вернёт к жизни её мать!
Молчун наконец замолчал. Он лежал на кровати, тяжело дыша.
— Все те дети погибли? — спросил я, и мой голос разогнал сгустившуюся тишину.
Марджара ничего не ответил мне. Но глаза его перестали быть серыми и холодными. Они широко раскрылись. И были полны сожаления.
Зубаир с трудом приподнял голову. Он скривился от боли, стараясь посмотреть мне прямо в глаза:
— Да. Марджара обменял их жизни на один советский БТР и семь солдат.
— Это какая-то бессмыслица, — покачал головой ошарашенный Мартынов. — Какая-то глупость! Зверство!
— Это не было глупостью, — на выдохе сказал Зубаир, откинув голову. — Нет, не было. Среди моджахедов те дети стали героями. Символами борьбы против оккупантов. Операция «Аль-Асфар» достигла своей цели.
Я медленно опустил автомат. Взяв за ремень, положил его на землю у своих ног.
— Ты че делаешь, Саша? — не понял Мартынов.
Тем не менее старший сержант не остановил меня, когда я подошёл к Марджаре и встал над ним.
Хусейн поднял на меня глаза:
— Я всегда буду помнить те имена, Саша, — проговорил он тихо. — Всегда буду нести это бремя.
Я не ответил ему. Просто изо всех сил ударил по лицу. Марджара дёрнулся, откинул голову набок. Испуганный Джамиль аж отпрянул, упал на землю и отполз.
Марджара медленно обратил ко мне своё лицо. Его и без того лопнувшие губы снова закровоточили.
Мартынов не стал меня останавливать. Когда я нанёс второй удар, пограничник только наблюдал. За всем этим смотрел и Зубаир.
Он повернул голову и молчал. Его лицо ничего не выражало. Взгляд казался пустым.
Я ударил снова. Потом ещё и ещё раз. Бил всё сильнее и сильнее. Бил, даже когда уже не чувствовал костяшек пальцев. Когда содрал всю кожу с них.
Боли я не ощущал. Только холодная, нет — ледяная ярость клокотала у меня в душе.
С каждым словом Молчуна она всё возрастала. Становилась всё сильнее. Я позволял ей становиться всё сильнее. И когда снайпер закончил, просто отпустил её с поводка, ослабив волю.
Когда лицо Марджары превратилось в одну сплошную гематому, он упал. Выплюнул кровь и зубы. Тогда я стал бить его ногами по печени и почкам.
Закончил только тогда, когда Марджара превратился в жалкое, сжавшееся калачиком существо.
— За то, что ты сделал, — сказал я холодно, — тебя следовало бы убить.
— Я… Тфу… Я знаю, Селихов… — хрипло, с трудом проговорил Марджара и обратил ко мне взгляд своих заплывших от гематомы глаз.
— Но я не стану этого делать, — продолжил я. — Я пограничник, а не судья. Пусть уполномоченные органы решают, как с тобой поступить.
Марджара не решался ничего мне сказать. Только силился разлепить веки совсем уж опухшего глаза. Потом всё же пробормотал:
— Я раскаиваюсь…
— Твои руки и так в крови, — проговорил я, не обратив внимания на его слова. — И если не хочешь нырнуть в кровь с головой, если и правда раскаиваешься, то расскажешь нашим всё, что знаешь о «Пересмешнике».
— Я был не согласен с планами командования, — Марджара опустил голову и отрицательно покочал ею. — Но я не мог ослушаться приказа. Тогда меня, мою семью, всех бы…
— Немецкие солдаты, которые были против преступных приказов командиров вермахта, убивали своих офицеров и дезертировали из армии. Вот что значит «несогласен». А ты шёл на всё сознательно. Это был твой выбор. И теперь тебе за него и отвечать.
С этими словами я взял автомат, повесил на плечо. А потом вышел из шалаша на воздух.
Последним, что я заметил, было то, как Мартынов подошёл к Марджаре и, смачно харкнув, плюнул на него:
— Лежи, собака. Не двигайся, — сказал он пакистанскому спецназовцу. — Спета твоя песенка.
…
— Старший наряда, старший сержант Мартынов, — отрапортовал Витя и опустил руку, отдав честь.
Таран, лично возглавивший тревожную группу, тоже опустил руку. А потом обнял Мартынова. Следом подошёл ко мне.
Группа подоспела к шалашу примерно к шестнадцати ноль-ноль. Мы с Мартыновым встретили их у шалаша.
Встреча, к слову, оказалась внезапной. Пограничники подошли тихо. Не обнаружив себя даже перед нами.
Группу из пяти человек вёл сам Таран. Вместе с ним шли ещё сержант Ара Авакян, ефрейтор Синицын, сержант Симирикин с радиостанцией и ефрейтор Лунько.
Наряд двигался пешим, но вёл с собой двух оставшихся лошадей. Их по большей части использовали в качестве вьючных.
— Смотрю, пришлось вам тяжеловато, — ухмыльнулся Таран, приблизившись ко мне.
— Как обычно, товарищ старший лейтенант, — ответил я такой же кислой улыбкой.
Таран вздохнул. Протянул мне руку. Я пожал, и лейтенант внезапно заключил и меня в объятия. Похлопал по спине. Отпрянул:
— Молотки. Справились, хоть было тяжело.
Таран кивнул и посерьёзнел:
— Ну лады, бойцы. Вольно. Показывайте гадов своих.
Пограничники быстро вывели из шалаша Джамиля и Марджару.
Таран почти не удостоил вниманием пастушонка, но в опухшее лицо Хусейна всмотрелся внимательно: