— Этот, значит, пакистанец? — спросил начальник заставы холодным и задумчивым тоном.
— Так точно, товарищ старший лейтенант, — ответил Мартынов. — При допросе сознался, что он военнослужащий. Служит в пакистанском спецназе. Отряд «Призраки Пянджа».
Таран скривил губы. Нахмурился:
— А че он такой побитый, будто бы его вчетвером отбуцкали?
Мартынов прочистил горло. Едва заметно бросил на меня растерянный взгляд.
— При аресте сопротивлялся, — проговорил я хладнокровно.
Марджара ничего не ответил. Ничего не опроверг и не подтвердил. Он выглядел совершенно разбитым. Проигравшим.
— Какие-либо документы при нём нашли? — спросил Таран.
— Никак нет, — сказал я. — Зато нашли камешек. Уткин вам его передал, товарищ старший лейтенант?
Таран обратил своё усталое лицо ко мне. Кивнул, но ничего по этому поводу не сказал. Спросил вместо этого:
— А третий?
— Раненый. Внутри, — отрывисто ответил Мартынов.
— Показывайте.
Остальные пограничники остались сторожить нарушителей. Я, Мартынов и Таран вошли в шалаш.
Зубаир лежал всё на том же месте. Он не спал. Смотрел на нас неморгающим взглядом. А ещё истекал потом. Я видел, как на его лбу блестела испарина. Как мелко подрагивали от лихорадки руки снайпера, привязанные к доскам нар.
— Раненый, значит? — выдохнул Таран.
— Так точно, — отозвался Мартынов.
— Плохо. Тяжко вести будет. Ну ничего. Он хоть чуть-чуть ходячий?
— Дотащить надо будет, — я пожал плечами.
— Лады. Потом попробуем на коня посадить, — вздохнул Таран. — И скорее на заставу.
Таран окинул Зубаира оценивающим взглядом. С иронией проговорил:
— М-да. Весёлый нам предстоит разбор полётов. И дел теперь тут, на фланге, выше крыши. Ну ничего. Кто надо, уже ждут нас на заставе. Буем спускаться. Лунько!
— Я! — донеслось снаружи.
— Ко мне.
Когда худощавый, с острыми скулами Лунько зашёл в шалаш, Таран приказал ему помочь переместить Зубаира.
Втроём мы принялись отвязывать и поднимать ослабевшего снайпера. Тащить его пришлось разве что не на закорках. Непонятно было, сможет ли он держаться в седле. Я предполагал, что скорее всего нет.
— Может, не дожить, — сказал Таран, наблюдая, как мы положили Молчуна на землю у тропы, чтобы дать обезболивающее и антисептик.
— Может, — приблизился я. — Но у него сведения важные. Нашим из разведки будет полезно.
Таран поджал губы. Потом кивнул и принялся раздавать остальным пограничникам указания.
— Разрешите вернуться в шалаш, товарищ старший лейтенант, — сказал я. — У меня там фляжка осталась. Да и ещё кое-какие личные вещи.
— Давай, Селихов.
Не успел я отойти, Таран меня окликнул:
— Стой.
Я обернулся.
— За ловушки отдельное спасибо. Ну, что пометили. Если б не вы — так бы мы все на тропе и остались.
Не ответив, я только улыбнулся.
— Разрешите идти?
— Давай.
Я вернулся в шалаш. Принялся шарить взглядом, ища фляжку и мой вещмешок, в котором лежал компас. Они оказались за нарами. Видимо, туда их сунул Мартынов, чтоб места в и так узком пространстве не занимали.
Когда я шагнул к нарам, почувствовал, как что-то хрустнуло под подошвой. Глянул под ноги. Убрал сапог. А потом нахмурился. Опустился на корточки.
Глава 15
Оказалось, внутри хранился маленький кусочек черно-белой фотографии. На ней была изображена девушка. Смуглокожая, с черными волосами, она улыбалась. Смотрела на меня темными глазами.
Я поднялся. Закрыл медальон.
По всей видимости, это принадлежало Марджаре. И на фотографии, вероятно, его жена. Видимо, пакистанец спрятал этот медальон где-то в одежде. Причем так, что Мартынов, обыскивавший Хусейна, пропустил эту маленькую, совершенно незаметную вещицу.
— Умудрился же спрятать, — проговорил я тихо, а потом вышел из шалаша.
Домой, на Шамабад, мы вернулись часам к десяти вечера. Путь обратно был ожидаемо тяжелым.
Солнце уже давно скрылось за горизонтом. Пограничная тропа, постоянно расширявшаяся по мере нашего спуска, погрузилась в темноту ночи.
Марджара на протяжении всего пути не сказал ни слова. Молчал Джамиль, шедший в группе под конвоем.
Молчун же доставил группе немало хлопот. Нет, не своим поведением. Скорее — состоянием.
На крутых участках тропы мы несли его на наскоро сделанных из автоматных ремней и плащ-палатки носилках. На пологих и более-менее ровных — сажали на лошадь в полусидячем положении. Мы укладывали его так: спина к шее лошади, а ноги вдоль тела. Фиксировали раненого снайпера ремнями и веревками.
Существовал постоянный риск того, что у Зубаира начнется отек легких из-за высотной болезни. За этим приходилось тщательно следить и при первых же симптомах снимать Зубаира с лошади.
В общем, погранцы явно не были рады такому повороту событий. Не рады тому, что им пришлось возиться с раненым врагом.
Естественно, недовольств своих никто не высказывал. Тем более в мой адрес. Приказ — есть приказ. Парни лишь горько отшучивались. Все же они видели, что я хлопочу над раненым наравне с остальными. И, хоть и не вдавались в подробности его истории, но четко понимали — этот задержанный нарушитель важен. И должен выжить.
Когда мы достигли Шамабада, на заставе, казалось, царил переполох: возле ворот стояли несколько машин: УАЗик и пара «Шишиг». Машины оставались с выключенными фарами, и только когда мы приблизились к заставе, я услышал рокот их двигателей. Увидел, как вокруг автомобилей суетятся солдаты.
Это было еще не все. Рядом с заставой, на нашей вертолетной площадке, стоял Ми-8. Видимо, прибыли высокие гости.
Это было немудрено. Все же военнослужащие другой страны, официально никак не участвовавшей в конфликте, пытались пересечь нашу госграницу. И попались.
В общем, даже несмотря на то, что мы вернулись на Шамабад, нам предстояло еще много работы. В том числе и бумажной.
Что ж. Ночь обещала быть веселой. Такой и стала.
Всех нарушителей госграницы посадили в баню. Привычным делом приставили конвой. Молчуна экстренно, на вертолете, увезли в госпиталь.
Все же удивительно было, каким крепким оказался этот Зубаир. Несмотря на ранения и кровопотерю, он умудрился пережить тяжелый спуск и дотянуть до заставы.
Другие пограничники гадали, умрет ли он на больничной койке. У меня по этому поводу не было сомнений. Внутренний голос подсказывал — Молчуна не так-то просто убить.
Нарушителей продержали на Шамабаде недолго.
Офицеры КГБ в штатском, прибывшие на заставу вместе с Рюмшиным и Шариповым, провели первоначальный допрос задержанных. После всех увезли в отряд. К слову, Айдарбека забрали уже давно, еще до нашего прихода.
Почти всю ночь весь наряд, вернувшийся с Бидо, сидел за объяснительными. Нам предстояло написать их в трех экземплярах.
Мартынов недовольно бурчал при этом. А одновременно — сонно клевал носом. Еще бы. Мы прибыли на Шамабад даже позже раненого Канджиева с Гамгадзе, которых доставили на автомашине наши соседи с пятнадцатой.
После долгой писанины усталый прапорщик Черепанов, которому пришлось под диктовку писать объяснения со слов раненого Алима, собрал наши объяснительные и понес в канцелярию.
Потом всех отпустили спать. Старшина сказал нам, что всем, кто ушел на Бидо, объявляется двенадцатичасовой отдых.
Однако отдыхать мне пришлось недолго, ведь в четвертом часу утра меня разбудил дежурный по заставе и сказал, что меня вызывают к Тарану.
— Товарищ майор, разрешите обратиться.
За дверью канцелярии прозвучал приглушенный голос Тарана.
Я уже занес руку, чтобы постучать, но не постучал. Прислушался.
— Разрешаю.
— Меня беспокоят вопросы, которые вы задавали старшему сержанту Мартынову.
Я задумчиво сжал губы. Выходит, не одного меня подняли ни свет ни заря и отправили в канцелярию для некоего «разговора». Мартынова тоже допрашивали.
— И чем же они вас беспокоят, товарищ старший лейтенант?
Голос майора КГБ, оставшегося сегодня ночью на заставе, звучал спокойно, но твердо.
— Меня беспокоит характер этих разговоров. Вы говорите так, будто бы…
— Товарищ старший лейтенант, — выдохнул незнакомый мне майор, — давайте вы будете делать свое дело, я — свое. Вам понятно?
Таран не ответил сразу. За дверью на несколько мгновений стало тихо. Потом раздался голос начальника заставы:
— Так точно, товарищ майор.
— Ну и хорошо.
Я постучал в дверь. Не дожидаясь разрешения, открыл и заглянул внутрь. Спросил:
— Разрешите?
Таран стоял у своего рабочего стола. Начальник заставы наградил меня настороженным взглядом.
Странно было видеть его здесь, на этом месте. Ведь обычно там стояли те, кого Таран вызывал к себе. А вот за его столом, на его собственном стуле восседал другой человек. Незнакомый мне человек.
Это был мужчина за сорок. Широкоплечий, он казался крупным, но подтянутым. У мужчины было вытянутое лицо с мужественной челюстью и глубокими морщинами у рта. Над левой бровью я заметил довольно свежий, все еще розовый шрам. Короткие, аккуратно стриженные волосы были темными, но уже поблескивали сединой на висках.
Но еще сильнее блестели глаза. Небольшие, но глубокие, внимательные, а еще ярко-серые — цвета сырого железа.
Мужчина надел мундир с майорскими погонами.
Когда я вошел, он тотчас же уставился на меня так, будто собирался прожечь взглядом насквозь.
Я знал такие взгляды. Тяжелые, свинцовые. В бытность мою еще простым солдатом-десантником мне часто приходилось испытывать подобные взгляды на себе.
Стоило его обладателю зыркнуть на человека, и у того тут же потели ладони, возникало резкое желание отвести глаза. Казалось, огромная ноша тотчас же ложилась на плечи. Ложилась и давила.
Сегодня, сейчас, я не испытывал ничего подобного.
Майор пристально смотрел на меня, а я без труда выдерживал его пронизывающий, словно злой афганский ветер, взгляд.